История жизни, история души. Том 2 - Ариадна Эфрон

Глаз мой почти совсем хорош. Всё прибрала, перетерла, много повыкидывала, но просторнее у нас будто не стало. Зинуша, простите, Ваш халат не успела выстирать — не знала, что попутная машина будет так внезапно. Боюсь, что долгожданный сюрприз — розетка для лампы (клетчатую лампочку можно приспособить над Вашей кроватью) — слишком высоко, ну и то хлеб!

Целую крепко, будьте обе здоровы!

Ваша Аля

награда в обществе, к которому я принадлежу, я вынужден от неё отказаться. Не примите в обиду мой добровольный отказ» (цит. по кн.: Пастернак Е. Борис Пастернак. Материалы к биографии. М., 1989. С. 650).

В своих воспоминаниях подруга поэта Ольга Всеволодовна Ивинская рассказывает о реакции друзей, собравшихся в ее квартире, на сообщение Б.Л. Пастернака об этой телеграмме: «...мы оторопели <...> только Ариадна сразу же подошла к нему, поцеловала и сказала: - Вот и молодец Боря, вот и молодец. -Разумеется, не потому, что она действительно так думала, но просто дело было сделано, и оставалось только поддержать Б.Л.» (Ивинская О.В. Годы с Борисом Пастернаком: в плену времени. М., 1992. С. 275).

О. В. Ивинской

<Дата по штемпелю: 17 ноября 1958>

Оля, милая, не появлюсь, т. к. гоню в хвост и в гриву свои запоздалые переводы. Не обижайся. Как только распростаюсь — приеду, и дам знать, когда это будет, чтобы мы могли повидаться. Пожалуйста, не ной и держи свои нервочки в узде, а главное — слушайся Иришку, она самая умная «на данном этапе» и, главное, обладает чувством меры. А что на тебя ругается, так это ничего, обойдётся.

Главное, будь здорова, а остальное приложится. Всё утрясётся, всё успокоится, ибо каждая сенсация проходит — о том ещё царь Соломон говорил. Постарайся войти в рабочую колею — это самое верное средство для того, чтобы не иметь времени расстраиваться! Целую вас всех, будьте здоровы.

Твоя Аля

А.А. Ахматовой

26 декабря 1958

Дорогая Анна Андреевна! Желаю Вам счастья и здоровья в наступающем 1959 г. - счастья, недоданного за все ушедшие годы.

Вы должны подарить мне свою новорождённую книжечку1, хотя бы в возмещение того, что мамина книжка не вышла и не выйдет А попытаться купить Вашу, вышедшую, так же бесполезно, как и мамину невышедшую.

Целую Вас, сердечный привет и пожелания Вашему сыну.

Ваша Аля Эфрон

' Ахматова А. Стихотворения. М., 1958.

Б.Л. Пастернаку

1 января 1959

Дорогой мой Боренька! Пишу тебе в первый день Нового года — и как же мне хочется, чтобы этот новорождённый принёс тебе счастье, покой, внутреннюю свободу! Всё время думаю о тебе, о вас двоих, и то, что было подсказано чутьём, тепеь превратилось в убеждение. Всё в этой встряске1 переместилось лишь для того, чтобы занять свое истинное место. Так оно и должно было быть. Произошла великая переоценка ценностей, величайшее испытание чувств на прочность, слов на действие. И это — ты меня поймёшь — твой праздник. Именно так из Страстной недели родилась Пасха. И это - наш праздник, тех, кто по-настоящему с тобой. Праздник разных - и родных - людей. Так будем же праздновать! К Оле моё отношение было легкомысленным, как она сама, — тот ли она человек, что тебе нужен? В чём-то да, а в чём-то нет — вам виднее, и дай вам Бог счастья, думалось мне, когда думалось. Теперь и это выяснено, и это встало на место. Та легкость, простота, то «само собой разумеется», та естественность, с которой она в эти дни — и навсегда — подставила плечо под твою ношу, та великолепная опрометчивость и непосредственность, с которой она, как ребёнку, раскрыла объятья твоей судьбе, определили её самоё, и её место - с тобой и в тебе.

Сейчас всё раскрыто, всё обнажено, отметено всё лишнее, осталось правдивое, верное, насущное, как воздух, хлеб, вода. И какое, о Господи, счастье, что из всей этой путаницы, как из пены морской, как из клетки адамовых ребер, встала рядом с тобой на суд веков, — навечно, — эта женщина, жена, - встала противовесом всех низостей, предательств, выспренностей и пустословий.

Остальное — то, что тебя мучает в личном и будет ещё мучить, ибо, ты сам путаница и, при всей своей свободе - та же самая клет-

ка адамовых ребер, из которой не выскочить, — остальное — вынужденное — да расступится перед вами, дорогие мои, и пусть будет счастье, и пусть будет «ризу влажную свою сушу на солнце под скалою».

Приезжайте сюда. Вам предлагают дружбу, кров, дрова, дивный простор за окнами и всяческую помощь в переезде и устройстве здешней немудреной жизни друзья Константина Георгиевича2, мои и ваши Елена Михайловна и Николай Давыдович3. У них прелестная дача в Тарусе, половина которой зимой не занята, меблирована — необходимым, есть возможность наладить «услуги» — воду носить и т. д. Вход отдельный, т. ч. друг другу вы и ваши хозяева мешать не будете, а захотите посидеть вместе — только в стенку постучать. Есть телефон, что в наших краях редкость, а главное — люди милые, умные, настоящие, уверена, что подружитесь. Не захочется людей, даже друзей - и это можно. В общем, можно всё, что в силах людей, любящих и уважающих тебя, всё понимающих и всё переживших — вплоть до исключения, когда-то, из союза так называемых писателей — (последнее — с легкостью). Елена Михайловна будет в Москве дня на 2-3 с 5 января, обо всём сможет договориться с Ольгой.

Хорошо бы вы смогли приехать к встрече старого нового года, мы бы его чудесно, сказочно встретили все вместе!

Приезжайте отдохнуть, поработать, осмотреться, хотя бы только так, а дальше видно будет.

К<онстантин> Г<еоргиевич> сейчас в Ялте, он болен и чувствует себя настолько плохо, что мы просто не решаемся добавлять к этому волнение за тебя. Он только что получил в грубой форме отказ «Нового мира» печатать его уже объявленный в том же журнале автобиографический роман (последняя часть «Дальних лет», Одесса, двадцатые годы, Бабель и т. д.), и после этого состояние его ухудшилось ещё. Я думаю немного погодя написать ему, а сейчас рано.

Всё уладится и устроится, только приезжайте. И - помимо всего мне просто хочется, чтобы ты познакомился с чудесными людьми, с чисто Ольгиной простотой и радушием предлагающими вам передышку под их кровом и крылом. Всё будет хорошо, спокойно и тихо, вы сможете быть самими собой без оглядки на всё и вся.

Целую тебя крепко, дорогой мой, люблю тебя и всегда с тобой.

Твоя Аля

1 В событиях, развернувшихся после присуждения Б. Пастернаку Нобелев ской премии.

2Константина Георгиевича Паустовского (1892-1968).

3Елена Михайловна Голышева (1906-1984) - переводчица и Николай Давыдович Оттен (наст, фамилия Поташинский; 1907-1983) - литературный критик, сценарист.

Е.Я. Эфрон u З.М. Ширкевич

12 января 1959

Дорогие Лиленька и Зинуша! Спасибо вам огромное за ваши рождественские дары, которые побывали и на вашем Сочельнике, и поспели к нашей ёлке. Этот год я под Рождество была совсем одна -как вам известно, мой «напарник»1 был в Москве. Всё я убрала, прибрала, вымыла полы, собственноручно испекла слоёный пирожок с яблоками и заварным кремом и ждала, когда зажжётся свет, чтобы заняться ёлкой. Но, как у нас часто здесь случается, свет не зажёгся - очередные неполадки на электростанции. При двух керосиновых лампах я водружала ёлку - настоящую, под самый потолок! (Правда, потолки у нас не московские, но всё же!) Всадила её в ведро с песком, к<оторы>й полила, и до того устала, что украшала ёлку чуть ли не до 5 ч. утра! При всём при том не ела до звезды не во имя соблюдения благородных традиций, а потому что всё возилась и возилась, и всё было как-то некогда. (Сейчас пишу вам - это один вид общения, а второй - то, что слушаю 5-й концерт Бетховена, который, вероятно, в это же время слушаете и вы.) Когда я закончила все свои одинокие рождественские приготовления, то вымылась, облачилась в халат и зажгла ёлку. Смотрела на прелестные огоньки и не то чтобы вспоминала былые ёлки и всё, что с ними связано в жизни, — а ведь от них вся радость — детства, а от него и последующих лет! — а как-то ушла в невозвратную и всегда близкую страну, где все - вместе и все — счастливы, хотя бы раз в году, хотя бы в ночь под Рождество. И, знаете, я не была ни одна, ни усталая в эту ночь перед этой ёлкой - я была удивительно покойна, внутренне безмятежна, наполнена неувядаемой свежестью ушедших лет и душ. Все мои, живые и ушедшие, всё моё было со мною. Сейчас пишу вам, и мне уже грустно - потому что это уже не та ночь, когда все милые души прикоснулись к моей душе, и я об этом уже только вспоминаю.