Акваланги на дне - Шерстобитов Евгений Фирсович

— Вот так, — хлопнул Ромку по плечу режиссер, — ты тут пока присматривайся, привыкай… Вот отснимем два плана, тогда и поговорим всерьез. Смотри не исчезни. Людочка, на твою совесть.

Режиссер ушел не спеша, глядя в землю и поправляя очки. Паренек в комбинезоне торопливо сделал несколько затяжек, потушил окурок и спрятал его в один из многочисленных карманов комбинезона. Потом жадно напился воды из бачка и побежал за ушедшими.

— Это кто?

— Оператор, — ответила Людочка, — кинооператор. Ну, идем и мы на площадку?

— На какую площадку?

— На съемочную.

Место, где идет съемка, всегда называется съемочной площадкой. Пусть это будет гребень скалы, палуба рыболовного сейнера, разрушенный окоп, обыкновенное болото или даже цех завода. Все равно, раз здесь стоит кинокамера, значит это и есть съемочная площадка — святая святых кино. Потому что именно здесь снимаются кинокадры, из которых монтируется кинофильм.

На съемочной площадке во дворе у Телятниковых царила самая настоящая суматоха, суетились, переговаривались и что-то делали разные люди. Ромка удивился: вон, оказывается, их сколько — всех, кто делает кино. Две пожилые женщины привешивали к кустам виноградника искусственные кисти винограда, расправляли только что прикрученные проволокой пожелтевшие листья — в картина действие происходит осенью. Молодой парень в очках сидел на корточках перед микрофоном и, прикрывая его то слева, то справа деревянным щитком, тихо спрашивал:

— Так лучше, Аркадий Леонтьевич? А так?

А из «тонвагена» отвечал пожилой лысый человек:

— Задувает, все равно задувает… Витя, ты слева лучше прикрывай, слева!

У веранды стоял в перепачканной спецовке маляр с кистью и ведерком, пачкал перила темной краской. Высокий мужчина в берете сказал ему:

— Здесь достаточно, переходи ко второму окну.

Маляр послушно перешел к окну. А к веранде тянул веревку пожилой лысоватый дядька. Рядом принесли и поставили большой эмалированный таз с мокрым бельем.

Людочка, предупредив Ромку, чтобы он никуда не исчезал, подбежала к лысоватому и стала помогать ему развешивать белье. Белье никто не стирал, а просто намочили, чтобы в кадре мокрым висело.

— Поберегись! Поберегись!

Это несли к дому шлюпку.

— Куда ставить?

— Левей, левей! — закричали откуда-то со стороны.

Лодку понесли влево. Но неожиданно рядом оказался оператор.

— Да не сюда — сюда… — ухватился он за корму.

Лодка развернулась и поплыла на новое место.

От этой суматохи, крика, шума работающих машин Ромка совсем растерялся.

Но тут со стороны, где стояла кинокамера и где больше всего суетились люди, раздался голос, усиленный электромегафоном:

— Внимание! Съемка! Приготовилась!

Все только и ждали этих слов: они произвели просто магическое действие. Все давным-давно уже было закончено, только надо в последний раз поправить листик, сдвинуть в сторону простыни, оттащить еще левей лодку да чуть подмазать перила.

И каждый, сделав это последнее движение, поспешно уходил за границу расставленных прожекторов, «за кадр».

За кадром оказались бутафоры, маляр, лысоватый дядька — реквизитор, те, кто тащил лодку. Витя со своим микрофоном, осветители и те молодые парни, которые вперед не выходили, а все это время суетились возле самой кинокамеры — ассистенты оператора, механики съемочной техники.

А в кадр — в угол двора, где висело белье, лежала готовая к ремонту лодка, созревал виноград, — вошел только один человек. Это был Володя в тельняшке с засученными рукавами и спортивных шароварах.

«Так это, наверное, будут снимать сцену, — вспомнил Ромка, — где Володя первый раз увидит Оксану, вернее, Люду, так ее зовут в сценарии. А где же она?»

— Оксана! Ты готова?

— Готова, — услышал Ромка и оглянулся.

Оглянулся — и просто-напросто обалдел.

Оксана опять была новой.

С высоко поднятой головой, надменная и гордая, в белом шуршащем платье, она не шла, она несла себя, до невозможности далекая, до восхищения красивая.

— Белье! — вдруг закричали от кинокамеры. — Где белье? Почему белье не разбросано?

Сейчас же в кадр вбежал лысоватый дядька, держа в одной руке табуретку, в другой небольшой тазик, тоже с бельем.

— Я же жду команды, — сказал он виновато и опрокинул на землю табуретку, отшвырнул в сторону тазик и разбросал вокруг мокрые носки, трусы, майки.

— Да не так, не так…

К веранде торопливо подскочил сам Егор Андреевич, отбросил табуретку чуть левее, тазик чуть правее, а носки и трусы (как будто от этого что-то изменилось) разбросал совсем по-другому.

— Все! — крикнул с места. — Снимаем!

И побежал к аппарату.

— Свет! — закричали сразу несколько голосов.

Заработала машине, «диги» замигали, затрещали и разгорелись ослепительно белым пламенем.

— Ну как? — неожиданно повернулась к Ромке Оксана. — Нравится?

— Очень… Очень интересно все это… вся съемка.

— А я?

— Что? — оторопел он.

— Ну, как я выгляжу — ничего? Понимаешь, — сказала очень просто, — я должна так выглядеть, чтобы Марко, ну, Володя, увидев меня, просто бы обалдел. Как думаешь, обалдеет?

— Обалдеет.

— Приготовились, — послышался голос режиссера.

Оксана вдруг стала серьезной, но, должно быть, сама поняла, что очень уж серьезной, потому что вдруг весело подмигнула Ромке и торопливо прошла к камере.

— Мотор!

Девица с хлопушкой громко объявила номер кадра.

— Начали!

Стоящий перед кинокамерой Володя опустился на землю и стал собирать разбросанное белье. В это время в кадр вошла Оксана. Она подняла табуретку, поставила ее и нагнулась за тазом. С носками в руках, на корточках, в очень смешной позе, Володя оторопело смотрел на неожиданного помощника. Даже отсюда, со стороны, где стоял Ромка, ясно было видно, что Володя «обалдел».

«Вот дает, — подумал Ромка, — настоящий артист, как будто первый раз ее видит».

— Спасибо, — сказал «обалдевший» Марко.

— Пожалуйста, — игриво ответила Люда.

— Стоп! — послышалась команда режиссера. — Делаем с ходу еще один дубль!

— Минуточку, — вскочил в кадр оператор, — мы тут свет поправим.

Оксана снова сказалась рядом с Ромкой.

— Ну как?

— Здорово. Этот ваш Володька — настоящий артист.

— А я?

Он не знал, что сказать.

— А зачем еще раз снимать?

— Ого? — она рассмеялась. — Еще не раз, еще, может быть, раз двадцать придется.

— Одно и то же?

— Одно и то же.

— И не надоест?

Она пожала плечами.

— Если так надо… Это же кино, что снято, уже завтра не исправить. Поэтому и снимают по нескольку раз, пока совсем хорошо не получится.

— Так у вас же сразу хорошо получилось.

— Сразу, — насмешливо покосилась она на Ромку, — да мы это сколько уже репетировали… Еще до того, как ты пришел…

— Приготовились! — прозвучала команда. — Оксана, где ты?

Девочка бросилась на свое место.

— Мотор! Начали!

И все повторилось сначала. Володя наклонился над бельем, к нему подошла Оксана, и он замер, «обалдело» глядя на девочку.

— Спасибо.

— Пожалуйста.

— Стоп! Стоп! — выскочил к ребятам Егор Андреевич. На этот раз он был чем-то недоволен. Стал что-то тихо говорить Оксане и даже присел, показывая Володе, как надо собирать белье. Потом поднялся, притянул обоих к себе, сказал что-то, должно быть, веселое, шутливо стукнул его по шее, ее по плечу и бросился к аппарату.

— Снимаем! Снимаем! Приготовились!

И опять все повторилось: Володя, белье, Оксана… Только «спасибо» и «пожалуйста» они не успели сказать. Сразу несколько голосов закричало:

— Солнце зашло! Солнце!

— Стоп! — рассерженно крикнул режиссер. — У нас вообще кто-нибудь смотрит за солнцем?

Все подняли головы.