Крест на башне - Андрей Уланов

А ведь, думаю, и вправду — смешно, но до этого самого момента у меня и мысли подобной не было.

Попытался, чистого интереса ради, вообразить: как бы это у нас могло быть и — ничего. Не складывается. Умом как бы понимаю, что, будь она раньше хоть пять раз княгиня, сейчас — просто шлюшка дешевая, и, по идее, стоит мне глазом моргнуть… а не получается.

— Вот я и говорю, — не дождавшись от меня ответа, продолжил Аксель. — Дурак ты, Эрих Босса. Может, потому и гуляешь на свете этом без отметин, да подпалин, что сам Господь за таким олухом с небес приглядывает. Ну а если так, — усмехнулся он, — то куда уж мне против Господа… и майора идти.

Я только сейчас заметил — сигарета у меня уж минуту как погасла. А я ее все из угла в угол гоняю, еще минуты две — и, наверное, жевать бы начал словно конфету.

Выплюнул ее, смотрю — мы уже почти до кухни дошли. Аксель мне оскалился дружелюбно напоследок, шагнул было вбок — и тут меня как под руку толкнуло.

Не меня он пожалел… сказки это… перед ним таких вот Боссов за последние годы прошло — на хорошее кладбище. И не тяну я на мальчика, щенка наивного — та еще дворняга жилистая и уж Аксель-то это знает.

Ее он пожалел.

— Господин гауптфельдфебель, — окликнул я его, — ну а все-таки… почему?

Замер гауптфельдфебель Аксель от этого вопроса, словно от окрика «Хальт». Потом повернулся, медленно так, посмотрел и ответил тихо, почти шепотом:

— Да потому, унтер, что дома у меня две дочурки остались… старшей как раз на днях семнадцать. Я и подумал — а вдруг ей тоже какой-нибудь Эрих Босса встретится?

Глава третья

Может, на мотоцикле оно и быстрее бы получилось, а только «кузнечик» мне больше нравится. И потом, с мотоциклом крюк бы пришлось делать до мостика, а на «кузнечике» р-раз — и напрямик, через поле. И вообще — привык я гусеницам больше доверять! Тем более что дорога знакомая — три дня назад как раз этим путем доктора нашего, господина Баруха вез, причем ночью. У мельника местного, пана Семецкого, жена рожать надумала, тот дернулся — ближайший местный врач километрах в двадцати будет, а наш лагерь — в пяти, по темноте выигрыш во времени очень даже значимый. Так что пришлось нашему батальонному эскулапу в роли акушера побыть — ничего, справился. Ну и мельник, соответственно, за сыночка Юрия, первенца, пять мешков муки в пользу батальона, а лично герру доктору — бутыль горилки, шнапса местного. Бутыль немаленькая, раза в три больше новорожденного — так что протиркой для скальпелей своих господин Барух теперь надолго обеспечен.

Влетел в деревушку — куры в стороны так и брызнули, и только затормозил, навстречу баба несется, визжит.

— Рятуйте, люди добри! Вбивають! Изю мово вбивають!

Я вообще-то по делу гнал — отыскать ротного и доложить, что пополнение обещанное вот-вот прибыть должно. Но вспомнил, что баба эта — жена трактирщика здешнего, по-местному, шинкаря, и решил сходить, поглядеть.

Завернул за забор, смотрю, а это как раз мой ротный, оберлейтенант Розенбаум, шинкаря левой рукой за рубаху держит, а правой методично так, смачно и с чувством избивает. У того уже и шнобель давно набок свернулся, юшкой полрубахи заляпано, даже на перчатку попало, а лейтенанту все мало.

Подошел я, встал рядом — не мешать, конечно, раз оберлейтенант бьет, значит, за дело. А просто посмотреть — интересно же. «Обер Мойша», он, когда не в бою, человек исключительно мирный, даже когда ремонтников материт, и то вполголоса и уважительным тоном.

Стою, смотрю. Рядом еще пара дядькив местных встала, но разнимать не торопятся, наоборот, кивают одобрительно. Потом краем глаза блеск в лопухах засек, наклонился: бутыль полупустая посреди лужицы валяется и запах от нее… лично я бы такую отраву на тараканов лить побоялся, a ну как паров нанюхаюсь, да тапочки откину? Эге, думаю, а ведь «Обер Мойша» — и впрямь добряк. Это ж «умышленное снижение боеспособности», саботаж в чистом виде, за такое и на яблоню можно.

С минуту еще обер-лейтенант шинкаря этого несчастного метелил, потом, наконец, перчатку разжал и тот, как стоял, точнее, болтался на перчатке этой, так мешком и осел. Розенбаум его еще сапогом напоследок приложил и ко мне обернулся.

— Вот из-за таких пархатых жидов, нас, евреев, и не любят.

И такая горечь в его голосе звучала… Я откозырял, доложил, что собирался: так, мол, и так, в пятнадцать сорок намечено прибытие техники, а в шестнадцать двадцать — прилагающегося к ней личного состава. И от себя добавил, что надо бы прежде всего насчет дележки пополнения обеспокоиться, потому как технику нам все равно чужую не дадут, а вот народ приличный растащат запросто.

Оберлейтенант руку вскинул, на часы поглядел — без пары минут два было, увидел перчатку заляпанную, скривился, начал глазами по сторонам шарить, пока я ему лист лопуха не протянул.

— По разделу пополнения, — тщательно вытирая руку начал отвечать он, — мы все уже вчера у майора решили. Первые сливки гауптман Зиберт снимет, потом мы, ну а что после нас останется — в две первые роты. Ну и внутри роты, — тут он усмехнулся, — отбирать будем по старшинству — сначала я, потом вы, взводные, а потом остальные. — И добавил: — Меня как раз техника больше волнует — что за хлам эта «группа сбора и восстановления» по полям наискала. Ты на машине, Эрих?

— На «кузнечике».

— Сойдет. А ты, — это уже шинкарю, — гнида лысая, если еще раз хоть одному солдату свою пейсаховку клопоморную толкнуть попытаешься… я твой шинок учебной целью назначу. Пошли, взводный.

Насчет техники ротный, как оказалось, зря волновался. Не знаю, как эти ребята из «восстановления» сумели, но машины, наши я имею в виду, а не для первых рот, выглядели, словно прямо с завода. Десять тяжелых панцеров на роту. Соответственно мой взвод — это целых три «Смилодонта», версия «фу». «Смилодонт», поясняю специально для тех, кто вроде меня раньше «в панцере», то бишь в естественных науках не силен, вымершая черт-те когда зверюга с клычищами неимоверной длины. Изображен на обложке соответствующего наставления. Черно-белый, правда, рисунок, да и печать не очень, но заценить зубки можно. Ну и опять же, даже самый тупой ремонтник спросонья не перепутает.

Говорят, после того, как всякие обычные хищники, типа волков и львов лет за пять до войны закончились, — техники-то много, а поименовать все хочется красиво и грозно, — в Имперском Палеонтологическом институте целый отдел от мобилизаций прикрыли — всяческих ископаемых чудищ для названий подбирать. На страх врагам и к вящей радости личного состава, который через это дело тоже к науке приобщается.

Потому буду я кататься на «Смилодонте», а прикрывать меня будут штурмовые орудия типа «Триператопс», они же, по-простому говоря, «триппер». Хорошо хоть, моего зверька в «сифилиса» не переиначили, а то вовсе получилось бы нечто непотребно-венерологическое.

Мне до сих пор на «Смилодонтах» воевать не приходилось, — нас из средних сразу в «Мамонты» пересадили. Но кому довелось, те хвалили. Простая, надежная машинка, с хорошей пушкой и подвижностью. Чего еще панцернику для счастья надо?

Позывной, правда, не очень… «Котенок-1» — ну не серьезно это.

А панцеры и впрямь как новенькие. Я, пока время было, их облазил, в одном только след и нашел. Дыра от попадания в МТО: ее, конечно, залатали, но след даже под краской виднеется. Интереса ради добыл линейку, замерил калибр: восемьдесят с пфеннигами. Значит, от бриттов подарочек вышел, в смысле, от союзнической поставки. У самих русских-то их любимые три дюйма, а дальше либо сто два, либо сто семь мымы, а восемьдесят — это английская 20-фунтовка, на «Колеснице» стоит и еще на чем-то. Два остальных — у одного внутри следы осколков заметны, а другой и вовсе без всяких видимых отметин. Я так прикинул — у него, скорее всего, башню целиком заменили.

Зато пополнение составом — просто швах!

Понимал я, конечно, что не фенриков из Куммерсдорфа нам пришлют. Но хотя бы австрийцев каких накопали…

Ага. Три раза. Русские — сплошняком!

Прошелся я вдоль этого строя раз, другой. Ну да, тот еще, откровенно говоря, контингент — а что делать? Другое меню тут не принесут.

Проще всего было, понятно, заряжающего выбрать. От него ни ума, ни фантазии не требуется, одна грубая сила — знай кидай. Углядел парня поздоровее, молодой, грудь колесом, в плечах косая сажень, стоит себе в строю и улыбается широко так, по-детски. Форма на нем новая, необмятая еще толком — из мобилизованных, видать, свежачок последнего улова. Подошел, ткнул его для пробы кулаком вполсилы по груди, эффект примерно как по лобовой плите садануть.

— Как звать?

— Рядовой Серко, пан кайзеровец.

Ох, чувствую, намаюсь я еще с этим ясноглазым дитем природы, пока нормальной субординации выдрессирую.