Три судьбы - Олег Юрьевич Рой
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гест повернул голову… и наткнулся на встречный взгляд. Холодный, без тени алкогольной мутности, направленный – на него, на Геста! Что Якут успел прочитать на его лице? Неуместный гнев и желание покарать обидевшего… Обидевшего – кого?!! Стеллу, которую на самом деле Гест случайно слышал, звали Галей? Она кто? Телка, победившая в том идиотском «поэтическом конкурсе»? Никто, в общем. Меньше, чем ничтожество. А красноносый этот – важный человек, очень важный. Проклятье!
Якут едва заметно усмехнулся – так, чуть уголок рта дрогнул. И так же незаметно шевельнул головой: подойди, мол. Гест отодвинул прильнувшую к его коленям девицу – как ее? Клеопатра, что ли? – та только пискнула.
Плюхнулся на оттоманку возле Якута. Тот молчал. Ждал.
Минуты через полторы Гест, не выдержав, принялся сбивчиво объяснять:
– Да напугал он меня. Ну то есть не он, а… Знаешь, я так и не привык…
Якут остановил его коротким движением ладони:
– Не суетись, а? Значит, испугал, говоришь? – Он усмехнулся. – И о чем же ты так глубоко задумался, что тебя бабские вопли пугают?
И тут Гест почувствовал – пора. Нет, может, и не пора, но лучшего момента не будет. Надо сейчас.
– Да идейку одну кручу… Тебе-то оно без надобности, а мне показалась…
– Ну давай, выкладывай свою идею.
К делу Гест приступил осторожно, пуще всего боясь Якута рассердить. Потому что идея-то была ничего себе, но означала – собственный бизнес. Как Якут воспримет его желание завести свое дело? На волю захотел? Что еще за новости?
Но Якут, услыхав подробности, развеселился:
– Жалко, ты себя сейчас не видишь. Пальчики дрожат, глазенки моргают – умора. Думал, я тебя на мелкие кусочки порежу за то, что хочешь на собственные ноги встать? Не дрейфь. Расслабься, говорю, я не против. Только скажи: в чем твой-то навар? Книжки – это ж сейчас нафиг не нужно никому… Ладно бы магазин открыть хотел, а то – библиотеку! Нет, оно, конечно, как повернуть… в книжках закладки можно делать, если ментов прикормить, неплохая точка получится… Но чтоб ты таким делом занялся – вряд ли. Значит, я чего-то не понимаю. А я не люблю не понимать.
– Какие закладки, Якут, ты что? Знаешь же – я с наркотой вязаться не стану.
– То-то и оно. Но объясни тогда – на фига?
Валентин объяснил.
– Да ладно! – недоверчиво помотал головой Якут. – И чего, думаешь, прокатит? Народу жрать нечего, а ты их эдак хитро на бабки растрясти собираешься… Хотя… – Он подумал немного. – Лотки книжные как-то живут ведь, не прогорают. Я грешным делом думал, что они вовсе не на книжках свое отбивают. Но черт его знает… Если и впрямь на книжках, может, и сработает твоя идея. Да, голова! Уважаю. Займись. Даже интересно, что у тебя выйдет.
* * *
Верхний край подвальных окон располагался на уровне земли, так что проникавший через них свет следовало скорее называть сумраком. Пол в этом зыбком сумраке странно поблескивал.
Леля глядела на окружающее их запустение почти с ужасом:
– Господи! Но это же невозможно! Какая библиотека, Лень! Тут только фильмы ужасов снимать, все же рушится! Воды по колено!
Судя по расстоянию между потемневшим потолком и блеском внизу, по колено тут было вряд ли. Стоявший на нижней (на нижней ли?) ступеньке Гест осторожно потрогал бликующую поверхность. Потом топнул. Нет, воды было немного, на палец. Просто мокро. Ну, правда, очень, очень мокро. Как после сильного ливня.
Оценить размеры помещения не представлялось возможным. Когда лет восемь назад располагавшуюся здесь библиотеку объединили с соседней и туда же ее переселили, здешние жильцы принялись обживать бесхозный подвал, понастроив кладовок из чего попало. Взгляд выхватывал из полутьмы доски, фанеру, ржавые водопроводные трубы, неровно обломанные листы пластика. Опорные подвальные колонны и несколько брошенных библиотечных стеллажей – металлические профили, некогда выкрашенные бледно-зеленым – послужили каркасами дощатых и фанерных клетушек. Сейчас, впрочем, ими уже не пользовались. Вода подгрызла хлипкие конструкции, покрыла деревянные поверхности плесневыми разводами. Бывшие стеллажи перекосившись, торчали под немыслимыми углами, разбухшие фанерные листы выгибались во все стороны сразу, подгнившие доски едва держались на проржавевших гвоздях.
Гест не собирался брать Лелю с собой, но она так умоляюще смотрела: я не буду мешать! мне интересно!
Ей было интересно все, что он делал.
И сейчас Лелин ужас его веселил. Приятно, когда тебе под силу совершить невозможное. Хотя, на самом деле ничего невозможного тут нет. Сначала нужно ликвидировать воду, которая тут, судя по количеству плесени и ржавчины, не так уж давно. «Впрочем, осушение вполне может стать реальной проблемой», – вздохнул он.
И тут же понял, что непонятно откуда сочащаяся вода – не единственная проблема. И даже не самая серьезная.
Лучи фонарей не столько разогнали подвальный сумрак, сколько ослепили. Оказавшиеся в их перекрестье Гест и Леля видели людей на верхней ступеньке подвальной лестницы как смутные темные фигуры. Гест начал подниматься первым, задвинув Лелю за спину. Он был почти уверен, что те, с фонарями, их не пропустят. Чего сложного? Стукнуть по головам и сбросить вниз. Или даже просто сбросить, лестница крутая, до ее подножия докатятся лишь переломанные окровавленные куклы. Надо было не тащить Лелю за собой, а велеть ей спрятаться – хотя бы за одной из опорных колонн. Но сейчас уже поздно. Или поздно было с самого начала? Что толку прятаться, если те, с фонарями, их уже видели? Он продолжал подниматься, готовясь сам не зная к чему.
Но ничего не произошло.
Те, кто стоял наверху, чуть попятившись, оказались снаружи, за подвальной дверью.
Гест решил, что сейчас раздастся лязг – ее наверняка захлопнут!
Но – тоже нет.
Он, а следом и Леля беспрепятственно вышли под яркое августовское солнце.
Фонари, уже погашенные, были у двоих, чем-то смутно напоминавших Харю и Ронсона: один – массивный громила (но все же поменьше Хари), другой на голову ниже и раза в полтора уже в плечах. Несмотря на разницу в размерах, они очень походили друг на друга. Словно из одного стручка вылупились. Оба бритоголовые, лобастые, в черных кожанках. Гест мельком подумал, что им, наверное, жарко.
Третий был совсем другой. Кругловатое лицо его казалось слепленным из наобум выхваченных деталей: длинный лягушачий рот, совиные глаза над пухлыми щечками, тонкие, как у хорька, зубы и в довершение – тяжелый квадратный подбородок. Словно неумелый Франкенштейн сшил своего голема из чего попало. И пахло от него
