Божественный Клавдий - Роберт Грейвз

Благодарность Ирода не знала границ. Калигула показал мне его письмо. «…Но каков вояка, — писал Ирод, — семьдесят тысяч боевых доспехов — и все для его личного удовольствия. Каждый день надевай другие, и то хватит на двести лет! Ну не обидно ли, что такой человек зря пропадает в Лионе. Тебе надо было отправить его в Германию, он собственноручно покорил бы ее. Твой отец всегда говорил: когда имеешь дело с германцами, единственный путь — уничтожать их поголовно без всякой пощады, а тут к твоим услугам такой беспощадный, такой жадный до драки человек, что делает для себя запас в семьдесят тысяч доспехов, все по мерке». Ну и посмеялись мы над этим письмом! В конце Ирод добавлял, что должен приехать в Рим, чтобы лично поблагодарить Калигулу, так как перо и бумага не могут выразить всего того, что он чувствует. Он оставит своего брата Аристобула — под присмотром Силы — временным правителем Галилеи и Гилеада, а младшего брата, Ирода Поллиона, — временным правителем Башана.

Ирод приехал в Рим вместе с Кипридой и отдал кредиторам деньги до последней монеты, сообщая всем встречным и поперечным, что никогда больше не будет влезать в долги. В первый год правления Калигулы у Ирода не было никаких затруднений, стоящих того, чтобы о них говорить. Даже когда Калигула поссорился с моей матерью из-за Гемелла, которого он приказал убить, — вы можете не сомневаться, что Ирод его отнюдь не отговаривал, — и ей пришлось, как я писал в предыдущей книге, покончить с собой, Ирод был совершенно убежден в том, что Калигула по-прежнему верит в его преданность, и, чуть ли не единственный из ее друзей, надел по ней траур и присутствовал на похоронах. Я думаю, смерть ее была для Ирода большим ударом, но Калигуле он сказал так:

— Я был бы форменным негодяем, если бы не отдал последний долг духу моей благодетельницы. То, что ты выразил неудовольствие по поводу ее вмешательства в твои дела, должно было пробудить у госпожи Антонии глубочайшее горе и глубочайший стыд. Если бы я вызвал твою немилость подобным образом — но об этом смешно и думать, — я бы поступил так же, как она. Мой траур — дань ее мужественному уходу из современного мира, в котором такие люди, как она, следующие традициям древности, оказываются неуместны.

Калигула отнесся к его словам вполне благосклонно и сказал:

— Не волнуйся, Ирод, ты поступил, как должно. Она нанесла обиду мне, а не тебе.

Но когда в результате болезни Калигула повредился в уме, объявил о своей божественной сущности и принялся отсекать головы изваяниям богов и заменять их слепками с собственной головы, Ирод не на шутку встревожился. Он был правителем многих тысяч евреев и предвидел, что его ждут неприятности. Первые признаки грядущей беды появились в Александрии, где его враги, греки, настояли на том, чтобы губернатор Египта принудил евреев воздвигнуть статуи императора в синагогах, подобно тому, как они сами воздвигали их в своих храмах, а также заставил их клясться, подобно грекам, его священным именем, принося присягу в суде. Губернатор Египта — враг Агриппины и сторонник Тиберия Гемелла — решил, что лучшим способом доказать верность Калигуле будет силой провести в жизнь императорский эдикт, хотя он касался только живших в городе греков. Когда евреи отказались признавать божественность Калигулы и поклоняться в синагогах его статуям, губернатор издал указ, в котором все живущие в Александрии евреи объявлялись чужеродцами и самозванцами. Греки праздновали победу. Начались погромы; богатых евреев, живших на широкую ногу в разных районах города рядом с греками и римлянами, изгоняли в узкие и тесные улочки Дельты. Было разграблено более четырехсот купеческих домов, а владельцы их убиты или искалечены. На тех, кто остался в живых, градом сыпались оскорбления. Потери убитыми и материальный ущерб были столь велики, что греки решили послать в Рим к Калигуле делегацию, которая должна была оправдать их поступок: мол, отказ евреев поклоняться императору привел в ярость наиболее молодых и необузданных александрийских греков, и те осмелились взять дело отмщения на себя. Евреи, в свою очередь, тоже послали делегацию во главе с братом алабарха Филоном, известным человеком, лучшим, как считали, философом в Египте. Когда Филон прибыл в Рим, он, естественно, нанес визит Ироду, с которым состоял теперь в родстве. Дело в том, что, заплатив алабарху восемь тысяч золотых долга, а также десять процентов этой суммы за два года — чем привел того в полное замешательство, поскольку по закону еврей не может брать с единоверца проценты, — Ирод выразил свою благодарность еще и тем, что обручил старшую дочь Беренику со старшим сыном алабарха. Филон попросил Ирода, чтобы тот вступился за него перед Калигулой, но Ирод ответил, что предпочитает не иметь к делегации никакого касательства: если дела примут серьезный оборот, он приложит все силы, чтобы смягчить гнев императора, а что гневаться тот будет жестоко, в этом нет никакого сомнения; больше он ничего пока сказать не может.

Калигула милостиво выслушал греческую делегацию, а евреев, как и предвидел Ирод, сердито выгнал вон. Мало ли, что Август обещал свободу вероисповедания, заявил Калигула, сам он и слышать об этом не хочет; Август давным-давно умер, а его дурацкие эдикты устарели.

— Ваш Бог — я. Никаких других богов у вас не будет.

Филон обернулся к остальным членам делегации и сказал:

— Я рад, что мы приехали сюда; эти слова — сознательный вызов Богу Живому. Теперь мы можем быть спокойны, что этого глупца ждет печальный конец.

Хорошо, что ни один из придворных не понимал по-еврейски.

Калигула отправил губернатору Египта послание, где говорилось, что, применив силу в знак протеста против вероломства евреев, греки выполнили свой верноподданнический долг, и, если евреи будут упорствовать в своем неповиновении, он явится в Александрию во главе войска и уничтожит их всех до одного. А пока он приказал заключить в тюрьму алабарха и всех высших должностных лиц еврейской колонии. Он объяснил, что, не будь алабарх в родстве с его другом Иродом Агриппой, он приказал бы казнить как его самого, так и его брата Филона. Единственное, что покамест смог сделать Ирод для александрийских евреев, это избавить их от губернатора Египта. Он уговорил Калигулу его арестовать на том основании, что тот в свое время враждебно относился к Агриппине (между прочим, матери Калигулы), и отправить в изгнание на один из греческих островов.

Затем Ирод сказал Калигуле, который уже стал испытывать нехватку в деньгах:

— Надо посмотреть, что мне удастся сделать в Палестине, чтобы раздобыть деньги для твоей казны. Аристобул сообщает, что этот забияка, мой дядя Антипа, был еще богаче, чем мы предполагали. Раз ты отправляешься завоевывать Британию и Германию — кстати, если окажешься случайно в Лионе, передай от меня горячий привет Антипе и Иродиаде, — в Риме будет очень тоскливо тем, кто останется здесь. Самое время мне тоже уехать и посетить мое царство; как только я услышу, что ты возвращаешься, я поспешу обратно; надеюсь, ты будешь доволен результатами моей поездки.

А дело было в том, что из Палестины к Ироду пришли весьма тревожные известия. Он отплыл на Восток в тот самый день, на который Калигула назначил начало своего нелепого похода, — в действительности прошло около года, прежде чем он покинул Рим. Калигула отдал приказ, чтобы его статую поставили в святилище иерусалимского храма — скрытом от всех глаз внутреннем покое, где, как считали иудеи, обитал в кедровом ларце их Бог и куда лишь один раз в год заходил первосвященник. Калигула приказал также, чтобы в праздничные дни статую выносили из святилища в наружный храмовый двор, где бы ей могли поклоняться все собравшиеся, равно иудеи и люди других верований. Он то ли не знал, то ли и знать не желал, о том благоговейном страхе, с каким иудеи относятся к своему божеству. Когда новый губернатор Иудеи, присланный на место Понтия Пилата (который, кстати сказать, вернувшись в Рим, покончил с собой), прочитал в Иерусалиме этот приказ, начались такие невероятные беспорядки, жители так буйствовали, что губернатор был вынужден укрыться в своем лагере за пределами города, где оказался по сути дела в осаде. Известие об этом застало Калигулу в Лионе. Он впал в страшную ярость и отправил депешу новому губернатору Сирии, сменившему моего друга Вителлия, где приказывал ему сформировать вооруженный отряд из сирийских вспомогательных войск и пойти во главе этого отряда и двух римских полков в Иудею, чтобы силой оружия добиться повиновения. Губернатор — по имени Публий Петроний — был солдатом старой школы. Он не теряя времени исполнил императорский приказ — в той части, которая касалась подготовки похода, — и двинулся к Акре. Отсюда он отправил письмо первосвященнику и старейшинам еврейской колонии, где писал о полученных им инструкциях и своей готовности провести их в жизнь. Тем временем Ирод тоже вступил в игру, хотя держался по возможности в тени. Он тайно связался с первосвященником и порекомендовал ему, какому курсу тому лучше следовать. По его совету губернатора Иудеи вместе с гарнизоном отправили под надежным эскортом в Акру, где находился Петроний. За ним последовала десятитысячная делегация первых людей еврейской колонии, обратившихся к нему с мольбой не совершать чудовищное святотатство, которое приведет к гибели родину их отцов, ведь ее тут же поразит проклятье. Они сказали, что клялись в политической верности Риму и им нельзя предъявить претензии в том, что они нарушили эту клятву или отказывались платить налоги, но прежде всего они должны быть верны Богу своих предков, который хранил их в прошлом (если они не нарушали Его закона) и строго-настрого запретил поклоняться другим божествам в своем храме.