Сахарный Кремль - Владимир Георгиевич Сорокин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хрустя тарелкой, Слонов глянул на часы:
— Девять минут еще. Ну, что, кто сегодня тиснет по‑веселому?
Все переглянулись.
— Давай, я! — с готовностью улыбнулся Савоська так легко, словно порки никакой и вовсе не было.
— Хорош тебе, и так тискаешь часто! — зло одернул его Подкова.
— Вчера же рассказывал? — удивился Санек.
— А тебе, чего, не смешно было? — ощерился Савоська.
— Про опричника и деву‑то? Смешно.
— Ну и чего ж ты хавало разеваешь, шаби?[8]
— Савось, ты тискаешь в норме, но другие тоже хотят.
— Нехай Савося тиснет, нехай кто новый.
— Бочаров вон тиснуть должен. Этот развеселит!
— Ха‑ха‑ха!
— А лучше — Петруччо! А, Петруччо? Отцы наши, а?
— Отстаньте, Христа ради…
— Хорош базарить, время пошло, православные.
Сан Саныч обтер кепкой вспотевшее от быстрой еды лицо, надел ее на свою маленькую седую голову:
— Вот что, братва, давайте я быль притисну.
— Лады, Сан Саныч, — одобрил бригадир.
— Значит так, — начал Сан Саныч, уперевшись в стол смуглыми кулаками со следами цементного раствора вокруг ногтей. — Одна тысяча девятьсот восемьдесят шестой год.
— Я тогда родился, — вдруг пробормотал хмурый Петров.
— Не перебивай. Значит, стукнуло мне тогда двадцать лет. Я, значит, армию отслужил, старшего сержанта получил, вернулся в Брянск, пошел на завод фрезеровщиком. И так стал хорошо хуярить, бля, так заебательски…
— Не матерись, — взял его Слонов за руку.
Сан Саныч покосился на камеру слежения и продолжил:
— Так стал я хорошо работать, вписался в тему яньлиди,[9] продвинулся за год, что меня комсоргом выбрали, а потом ко мне парторг подъехал: давай, Бузулуцкий, мы тебя в партию вступим, двинем по партийной линии. Ну, чего мне? Вступайте, говорю меня в партию.
— Это в какую? — спросил Бочаров.
— В коммунистическую.
— А это что за партия?
— Неважно, ёптеть, чего перебиваешь?! — Подкова толкнул Бочарова.
— Вот, — Сан Саныч сцепил пальцы замком. — А парторг этот, Барыбин, он ко мне как‑то проникся, ну как отец. У него‑то сынок еще школьником утонул, и как‑то он меня стал опекать, к себе зовет, чаем поит, разговоры душевные. В общем — попал я под крыло к начальству. И говорит, подготовься, Санек, хуё-моё, партия — дело серьезное, почитай там Ленина, Маркса.
— Это писатели? — спросил Петров.
— Это главные, кто Красную Смуту затеяли, понял? — строго пояснил Слонов. — Хорош перебивать!
— Вот. Ну, я в библиотеку заводскую, тыр‑пыр, взял Ленина, Маркса, припер к тетке домой, я тогда с теткой жил, она на этом же заводе, БРЯНМАШе работала в ОТК. Родители‑то мои развелись, мать с новым мужем на север уехала, а с отцом у меня хуё… то есть плохие отношения были. Да. И Барыбин это тоже знал. Вот. А у меня тогда той зимой чего‑то простатит случился. Застудился как‑то, хер знает. Я в армии еще муде застудил однажды, там зимой учения устроили, мы понтонный мост наводили, мороз, бля, двадцать градусов, все попростужались. В общем — ссать с трудом могу, побаливает низ как‑то, рези, бля, слабость. Пошел ко врачу, он теткин знакомый, по блату принял, дал больничный на неделю. Ну, прописал мне там что‑то пить, таблетки, а еще — через день ходить к нему на массаж простаты. Сначала говорил: была б у тебя жена, она бы тебе сама могла бы массировать простату, а нет жены — будешь приходить ко мне. Ну, все нормально, читаю я Ленина, Маркса, готовлюсь, смотрю дяньши,[10] а в три часа через весь Брянск прусь к этому доктору на массаж простаты. И он меня пальцем в жопу тычет. Раз, другой, третий. И надоело мне, чего‑то, дорога длинная, на двух автобусах ехать, ждать их, в общем, остопиз… ну, надоело. И я подумал: а сделаю я сам себе этот массаж простаты. Взял у тетки такой стальной молоток для отбивания мяса, у него ручка гладкая такая, стальная. Разделся я, значит.
— Тетка дома была? — осторожно спросил Санек.
— Нет, на работе. Разделся, значит до гола для удобства, смазал ручку у молотка маргарином, наклонился, вставил себе в жопу молоток. Чувствую — все нормально. Ручка гладкая, совсем как палец, ну, разве что холодная. Я так вот наклонился, за молоток рукой взял и стал себе этой ручкой массировать простату. Приноровился быстро. И так нормально, хорошо так, массирую, массирую, и радуюсь, что не надо переться через весь город, и теперь сам все могу делать, и поправлюсь, ссать буду нормально, и врач не нужен, буду дома сидеть, дяньши смотреть. И на радостях, не вынимая из жопы молотка, дотянулся я до проигрывателя, включил Тото Кутуньо, «Феличита», врубил погромче, и под музыку стал массировать себе простату. И вдруг — хуяк-пиздык…
Слонов сжал его руку.
— Да, простите православные, вот, значит, — раз, и вижу — в коридоре тетка стоит. А рядом с ней — наш заводской парторг, Барыбин.
Слонов, Подкова, Савченко, Бочаров и Савоська засмеялись. Тимур, Салман, Санек и Петров не смеялись.
— Парторг, оказывается, тетку пораньше отпустил, чтобы меня проведать с ней вместе, она сказала, что Саша заболел. И стоят они в одежде, пялятся на меня. А я, голый, с молотком стальным в жопе под «Феличиту» стою и смотрю на них.
Санек и Салман засмеялись. Тимур непонимающе смотрел на Сан Саныча. Петров мрачно покусывал нижнюю губу.
— Короче, парторг повернулся — и за дверь!
Все кроме Петрова рассмеялись.
— Нормальная байда, — одобрил Слонов, полез в карман, достал что‑то завернутое в чистый носовой платок.
Развернул платок. В платке лежала сахарная Спасская башня. Основание ее было обкусано, но верх с курантами и двуглавым орлом был еще цел. Полмесяца назад в лагере бригадир получил в посылке от жены из Твери две пары шерстяных носок, шарф, чеснок, сухари и сахарный Кремль с отломанной Боровицкой башней. Кремль этот на Рождество достался дочке Слонова. Боровицкую башню съели они с матерью, остальное решила послать отцу в далекую Восточную Сибирь. Шла посылка пять месяцев. Слонов, получив ее, сразу разломал Кремль, стены, внутренние соборы и постройки отдал нарядчикам, колокольню Ивана Великого — лагерному повару Томильцу. Кутафью, Никольскую и Оружейную башни бригадир съел сам, сося их перед сном. Троицкую подарил старому лагерному корешу, корейцу Володе Паку. А Спасскую башню решил «определить в фонд юмора»: каждый день после дневного харчевания кто‑то из его бригады должен был рассказать смешную историю, по‑лагерному — «притиснуть правильную байду». Если история была смешной, бригадир давал рассказчику откусить от Спасской башни.
— Кусай,
