Войпель. Сентиментальный триллер - Андрей Бондаренко

Это утро выдалось, на удивление, тихим и погожим, только слегка прохладным: температура окружающего воздуха – по ощущениям – не превышала пяти-шести градусов тепла.

На хлипкой «припарадной» лавочке, доверчиво подставив морщинистые лица скупым солнечным лучам, сидели знакомые старушки.

– О, Серенький нарисовался! – обрадовалась оптимистически-настроенная Матрёна Ивановна. – Никак, снова – с утречка пораньше – за пивком намылился? Ай-яй-яй. Нехорошо, мальчик…. Смотри, сокол ты наш одноглазый, доиграешься. От регулярных утренних пивных возлияний – до пошлого хронического алкоголизма – всего-то один маленький шажок. Пройдёшь его, мил-друг, и не заметишь. А когда заметишь, то поздно уже будет. Как жизненная практика-диалектика и показывает.

– Не, он сегодня, отнюдь, не пивными банками-бутылками озабочен, – мудро усмехнувшись, не согласилась с подругой седовласая Ульяна Макаровна. – Причёсан, тщательно выбрит, белая рубашечка под курткой, ботиночки начищены до блеска зеркального. Спорить готова (на что угодно), что без дел сердечных и давних здесь не обошлось. В том смысле, что без прекрасных серых глаз…

– Здравствуйте, бабушки, – слегка засмущался Сергей. – Хорошая погода, не правда ли?

– Правда ли, правда ли.

– Не плохая, симпатичный молодой человек, это точно.

– А вам, милые бабушки, чего не спится? Зачем в такую рань раннюю поднялись?

– Какой же тут сон? – удивилась Матрёна Ивановна. – Боимся, видишь ли, всё самое интересное проспать.

– Опять что-то случилось?

– Это точно, случилось. Очередное…. Примерно с час назад наркоманы шли со стороны сквера. Шли и грязно ругались, болезные, последними, что называется, словами. Мол, пропал куда-то ларёк возле сквера, торгующий «дурью» и «таблетками»: вчера, мол, ещё торговал, а сегодня исчез – в неизвестном направлении. Ленточный фундамент стоит на прежнем месте, как вкопанный, а сам павильон-то – тю-тю. Испарился.

– Ничего себе.

– А ещё и продавца из этого пропавшего ларька нашли, – невозмутимо дополнила Ульяна Макаровна. – Возле Будапештской, между двумя пятиэтажными «хрущёвками». Мёртвого, понятное дело. Говорят, что застрелился. Или же, мол, застрелили, а самоубийство инсценировали.… Вот, Серенький, как ты объявился в этих краях, так у нас они и начались, непонятки кровавые…. А? Что скажешь?

– Ерунда, – пожал плечами Сергей. – Насквозь случайные совпадения. И не более того. Бывает…. Ладно, бабушки, пошёл я. Всех благ…

Он, перейдя через перекрёсток Будапештской и Димитрова, добрался до Кирпичного пруда: низкий безлюдный берег, серый каменистый песочек, перемешанный – местами – с овальными островками чахлой пожелтевшей травы, тёмно-зелёные бочки для сбора мусора, лёгкая туманная дымка над водой.

«Никого», – медленно шагая вдоль кромки воды, подумал Сергей. – Может, я рано пришёл. Или же, наоборот, опоздал. Чёрт подери…. Ладно, погуляю здесь немного – в пределах часа. Или, например, двух-трёх…. Стоп-стоп. Ничего себе – следочки на песке. В том плане, что чёткие отпечатки огромных босых подошв. Огромных-огромных. Только, блин, четырёхпалых босых подошв…. Хм. Точно такие же приметные следы я видел с полгода тому назад – там, в Республике Коми, в одном глухом лесном урочище. Местный охотник тогда клятвенно уверял, что это были следы йети. То есть, приснопамятного снежного человека…. Ну, и как прикажете это понимать? Мол, по Санкт-Петербургу, сомнений и страха не ведая, разгуливают обнаглевшие в корягу йети? Или же это чья-то дурацкая шутка? Типа – очень смешная, эстетичная и без меры весёлая? Всё, положа руку на сердце, может быть: дефицита доморощенных шутников-юмористов в нашем славном Купчино никогда не наблюдалось.… Эге, а вот здесь – совсем-совсем недавно – лежало что-то массивное, тяжёлое и прямоугольное. То бишь, некий громоздкий параллелепипед…. А потом его, как я понимаю, затащили в пруд – характерная широкая полоса и босые четырёхпалые следы, по крайней мере, «уходят» в воду. Вот же, блин горелый…».

– Гав! Гав! Гав! – раздался где-то рядом азартный лай. – Гав!

– Серый, противный мальчишка! Не смей хулиганить! – велела молодая женщина. – Немедленно отойди от бочки! Незамедлительно, злостный двоечник! Ко мне!

«Что такое?», – обеспокоенно зашелестело в голове. – «Это ко мне обращаются? Какая ещё бочка? Ничего не понимаю…».

Сергей резко обернулся и зачарованно замер.

«Это же она, Ольга Николаевна Гущина – собственной симпатичной персоной», – прокомментировал невозмутимый внутренний голос. – «Невысокая и очень стройная. Со стильной короткой стрижкой «под мальчика» – как и тогда. И сердце в груди постепенно сходит с ума – как и тогда…. Изменилась ли она за эти годы? Внешне, я имею в виду? Трудно сказать. Издали – так вроде и нет. В том плане, что с такого приличного расстояния всяких мелких деталей не рассмотреть. Возрастных морщинок, к примеру. Или же неаппетитных старческих пигментных пятен…. Всё-всё, молчу-молчу. Шуток совсем не понимаешь, дурилка картонная? Не сердись, братец. Больше, честное слово, не буду хохмить. По крайней мене, в ближайшие полчаса. Может быть…. Смотри-ка ты, она своего шустрого кокер-спаниеля величает – «Серым». Типа – в честь тебя? Ну-ну. Ха-ха…. Ага, строго отчитывает пёсика, мол: – «Не смей, хулиган отвязанный, подходить к бочкам с мусором…». Или же – не в честь? А, так сказать, из вредности? Мол: – «Ты, морда упрямая, меня не послушался и ушёл в армию? Ладно, не вопрос. Тогда я себе пса заведу. Назову – «Серым». И буду его воспитывать – до полной потери пульса, долго и изощрённо. Отыграюсь, ужо, по полной и расширенной программе…». Может, братец, стоит тупо обидеться и уйти? Ну, в плане проявления элементарной мужской гордости? Что, что? Не согласен? Куда-куда пойти? Понятное дело, грубиян законченный и хам трамвайный. Никто, собственно, и не сомневался в твоих лингвистических пристрастиях. Плавали – знаем…. Тогда, упрямец неисправимый, сам здесь и разбирайся. Чай, уже не маленький. А я, извини, обиделся и умолкаю…».

Ольга, присев на корточки, старательно обтирала псу лапы – светлой тряпкой, которую достала из полиэтиленового пакета.

Сергей, остановившись метрах в пяти-шести, нерешительно кашлянул.

Узкая спина в стареньком пальтишке вздрогнула.

Ольга, отпустив собаку и выронив тряпку, медленно выпрямилась, плавно обернулась и выдохнула:

– Ты…

«Какие же у неё глаза!», – восхитился отходчивый внутренний голос. – «Блестящие-блестящие, светлые и очень радостные…».

– Я. Здравствуй, Оля.

– Здравствуй…. Рада тебя видеть. С прибытием.

– Гав-гав! – пего-серый пёс, уразумев, что хозяйке сейчас не до него, радостно помчался вдоль кромки воды. – Гав, гав…

«Не блестят больше глаза», – доложил дисциплинированный внутренний голос. – «Словно бы потухли…. Знать, «в себя ушла». То бишь, «спряталась в раковину». Плохо это, братец…».

– Вот, вернулся, – неуверенно промямлил Сергей.

– Вижу…. На побывку? Совсем?

– Честно говоря, ещё не знаю. Не решил.

– Думать будешь?

– Ага. Буду.

– Понятно, – коротко улыбнулась девушка. – Думай, странник беспокойный. Думай…. Ну, до свидания?

– Торопишься куда-то?

– Да, дела. Иди…. Стой. Что у тебя с левым глазом?

«Ага, её глаза вновь заблестели!», – оживился запечалившийся было внутренний голос. – «Тревожно-тревожно так. Даже с какой-то внутренней болью…».

– Ослеп, понимаешь, – виновато шмыгнул носом Сергей. – Но немного видит. Так, слегка…

Ольга подошла вплотную и, неодобрительно покачав головой, прошептала:

– И на правой щеке – отметина, – пристав на цыпочки, осторожно провела указательным пальцем вдоль кривого багрово-сизого шрама.

– Это, кха-кха, совсем из другой оперы. Глаз – контузия в Сомали: случайно потревожил противопехотную мину. А шрам – осколок от бетонной стены, в которую пулемётная очередь случайно шандарахнула: в Никарагуа дело было.

– И много у тебя…э-э-э, других шрамов?

– Хватает, если честно, – признался Сергей. – И на ногах, и на спине, и на груди, и на боках…. Много, короче говоря.

– Значит, Серый, вдоволь нагулялся по Белу Свету? Как и мечтал в юности?

– Вдоволь. Даже, наверное, с некоторым перебором.

– Мне показалось, или дружеское прозвище – «Серый» тебе уже не нравится?

– Почему ты так решила?

– Шрам на твоей щеке слегка дёрнулся.

– Не то, чтобы не нравится. Просто отвык немного: во времена странствий меня называли по-другому.

– И как же? Если, конечно, не секрет.

– Не секрет. В доблестном ГРУ – «Яшкой». Армейские прозвища, они – как правило – «завязаны» на конкретной фамилии: Яковлев – Яков – Яшка. Ну, а в Коми – «Войпелем».