Пациентка - Родриго Кортес

Долго стояла, подставив лицо под ритмично бьющие струи, а затем провела тонкими красивыми пальцами по своему сильному, гладкому телу и замерла.

У нее так и не было ни одного мужчины, кроме Джимми, — ни до, ни после. И сегодня она, пожалуй, впервые не стала гнать от себя мысль о том, что, может быть, это было ошибкой. За свою относительно долгую жизнь она повидала немало женщин — и самых строгих, и вполне даже легкомысленных, и сегодня, с высоты своих тридцати двух лет уже не взялась бы утверждать, что вторые хуже первых. Или несчастнее. Для Маргарет, например, Бергман стал уже третьим и снова неофициальным мужем, но более достойной женщины во всем городе было не сыскать.

А что останавливало ее саму? Нэнси задумалась и уверенно кивнула: чужой страх. Она жалела Джимми, Рональда, маму, соседей — всех этих людей, боящихся украсть из магазина роскошное алое платье — кстати, надо померить — и, само собой, и в мыслях не допускающих, что психопату Тальботу можно просто прострелить колено, и проблема будет надолго решена. Они даже в казино не ходили, и не потому, что им чужд был азарт, — в картишки в этом городе играли все, — нет, они просто боялись чужого недоброго слова, греха, а может быть, и самих себя.

«Но ведь и я себя побаиваюсь, — еще раз признала очевидное Нэнси. — И что мне теперь делать?»

Она выключила воду, обтерлась большим махровым полотенцем и, как была, без ничего, подошла к окну. Там, внизу, стояли несколько дорогих машин.

«Завсегдатаи здешнего казино», — машинально подумала она и тут же поняла, что, как бы ни сложилась ее жизнь, она должна узнать, чего стоит на самом деле.

— И чего стоите вы все.

Платье оказалось не просто роскошным. Нэнси стояла перед старым, большим, в рост, зеркалом и не узнавала себя. Из зеркала на нее смотрела совсем еще молодая, красивая и очень самоуверенная особа. Неплохо смотрелись и туфли, хотя… Нэнси попыталась определить, что не так, и вскоре поняла, что прекрасно сочетающиеся по цвету с платьем туфли были хороши, но не роскошны. И это вносило свой диссонанс в гармонию образа.

— Хор-роша чертовка! — удовлетворенно цокнула она языком и полезла в сумочку — считать оставшуюся наличность. Пересчитала и приуныла: сорок семь долларов.

«А ведь я стою больше…» — мелькнула не слишком достойная для верующей женщины мысль.

Она попыталась отогнать ее, но мысль возвращалась и возвращалась, пока она не осознала, почему. Та, что отражалась в зеркале, не могла быть воспитанной в глубокой вере протестанткой.

— Шлюха, — вслух и очень осуждающе произнесла Нэнси и тут же улыбнулась. Сегодня это слово ее не пугало; оно вообще не имело никакого отношения к жизни, так же, как врезавшийся в память еще со школьных времен термин «конгруэнтность». Это было просто слово — красивое и бессмысленное, как психотерапия по Фрейду или речь губернатора на собрании женщин-патриоток.

— Я вам покажу, что такое настоящая конгруэнтность, — демонически рассмеялась она и, гордо тряхнув прической, вышла из номера.

Нэнси прошла в игорный зал и, подрагивая от греховности того, что собиралась делать, обвела его глазами. Там, в центре зала, стояли большие зеленые столы, красивые, как все по-настоящему запретное, а рядом нахально подмаргивали ей маленькими электрическими лампочками внутри раскрашенные игорные автоматы. Она прокашлялась и начала с автоматов. Кинула жетон и выиграла десять, кинула еще один и снова выиграла — пять… В животе сразу потеплело.

«А Джимми говорил, что выиграть у „однорукого бандита“ невозможно», — пронеслось в ее голове.

Она сгребла жетоны в ладонь и, то ли преодолевая, то ли подогревая сладостное тянущее ощущение в животе, поменяла их у кассира на фишки и переместилась к покерному столу. Встала рядом с той самой толстой теткой с тройным подбородком и грузным лысоватым мужчиной в больших темных роговых очках, горделиво поставила стопку фишек — все, что было, — и приняла карты.

— Тоже любите это дело? — вскользь поинтересовался мужчина.

— Вы это мне?

— Конечно, Нэнси. Кому же еще?

Мужчина повернулся к ней, и Нэнси словно оборвалась в пропасть.

— Вы?!

За большими темными очками глаз видать не было, но эта улыбка могла принадлежать только одному человеку — самому прямому и непосредственному начальнику ее мужа — Теодору Бергману!

— Не знаю, что и сказать, мистер Бергман, — механически перебирая карты и холодея от предчувствий, пролепетала она и вдруг разозлилась — на саму себя и, стиснув зубы, враждебно процедила: — Не я одна.

— Верно… — миролюбиво вздохнул Бергман. — Я вот… тоже. В городе, сами понимаете, нельзя. Так я сюда приезжаю. Тайком.

Они переглянулись и дружно прыснули. Несмотря на разницу в общественном статусе, им обоим было нельзя здесь находиться.

— Смотрите, а вы ведь выиграли, — заинтересованно блеснул очками Бергман.

Внутри у Нэнси дрогнуло, и она торопливо сгребла фишки к себе. Сказать так сразу, сколько здесь, она бы не смогла, но уж на новые туфли — к этому платью — точно хватало.

Бергман глянул на массивные наручные часы и улыбнулся.

— Приятно было встретиться, Нэнси… и, кстати, как насчет того, чтобы как-нибудь навестить меня и Маргарет?

— Мне? — растерялась Нэнси. — К вам?

— Конечно. Маргарет о вас очень высокого мнения, — кивнул шеф полиции и вдруг словно вспомнил: — Ах, да! Разумеется, с мужем… С нас барбекю, с вас пиво… посидим…

Нэнси ошарашенно хлопнула ресницами и тут же зарделась. Пиво с Бергманом! Для Джимми это был шанс — и какой!

Шеф городской полиции встал из-за игорного стола, развернулся, чтобы уйти, как вдруг приостановился и снова улыбнулся — мягко и неожиданно застенчиво.

— Только не говорите никому, где мы… повстречались. Пусть это будет нашей маленькой тайной. Договорились?

Нэнси, безоговорочно соглашаясь, замотала головой. Она уже видела за этой просьбой встречное обещание молчать.

Встреча с Нэнси Дженкинс оказалась для Бергмана полной и достаточно неприятной неожиданностью. Украдкой оглянувшись в сторону игорного зала, он прошел мимо уже четвертый год работающего на полицию портье мотеля и поднялся на второй этаж. Прошел до конца коридора, повернул направо и требовательно постучал.

— Кого там черти несут? — недовольно проворчали изнутри.

— А ты что, сам не видишь? — недовольно проворчал Бергман. Он прекрасно знал, что прямо сейчас, в эту самую секунду его рассматривают в потайной, вмонтированный в стену рядом с дверью «глазок».

Дверь нешироко распахнулась, и начальник полиции быстро скользнул внутрь. Неторопливо, по-хозяйски огляделся и недовольно цокнул языком. Несмотря на царящий в номере полумрак, он уже видел, что Карлос не пришел. А это был дурной знак.

— Не уважает… — осуждающе покачал Бергман головой.

— Не в этом дело, капитан, — привстал навстречу невысокий худенький человек. — Просто Карлосу доложили, что в вашем городе итальянцы всех за штаны держат. А ему, сами знаете, рисковать не с руки.

— Ты что несешь, Рикки? С какой бы это стати полиция под итальянцев легла? — искренне удивился Бергман. — Двадцать лет сажать, а потом вдруг на поводок? Видно, плохо еще Карлос меня знает…

— Все одно, осторожность не помешает, Тедди, — показал гостеприимным жестом на кресло рядом с собой колумбиец. — Присаживайся. Я с тобой за Карлоса поговорю.

Бергман сокрушенно покачал головой и присел. Он никогда не любил разговаривать с человеком вот так, через посредника — ни глаз не увидишь, ни рук… А сейчас, в преддверии войны кланов, такие, с позволения сказать, «переговоры» были, как перебежавшая дорогу черная кошка, крайне нежелательной приметой.

— Я тебе сразу скажу, Тедди, — опершись руками в колени, доверительно наклонился вперед колумбиец, — эта перестрелка в карьере — просто недоразумение. Молодняк сцепился.

— Знаю, — деловито кивнул Бергман. — Иначе бы мы с тобой у меня в управлении говорили.

— Но если они на наших дернутся…

— Главное, чтобы вы сами не дергались, — жестко вставил Бергман.

— Если они дернутся, — упорно продолжил колумбиец и вдруг криво усмехнулся, — Карлос велел тебе передать, что мы терпеть не будем.

— Ты, Рикки, лучше не улыбайся, — сурово осадил его шеф полиции. — Это не смешно. И внимательно послушай, что я тебе скажу. И все, что услышишь, Карлосу слово в слово передай.

Колумбиец напрягся, хотя этой своей усмешечки не убрал.

«Смейся, сволочь, смейся, — подумал Бергман, — сейчас я тебя на место поставлю…» — и перешел к делу.

— Итальянцам мы все разъясним. Доступно. Так что с их стороны претензий быть не должно.

— Гарантируешь? — язвительно поинтересовался колумбиец.