Переходы - Алекс Ландрагин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эдмонда, герцогиня де Бресси, 1845–1900, основатель и президент
Люсьен Рёг, 1866–1900, секретарь
Ипполит Бальтазар, 1876–1917, секретарь
Аристид Артопулос, 1872–1923, президент
Я ощутил, что за спиной у меня кто-то стоит, услышал щелчок предохранителя. Обернулся и увидел женщину, которую преследовал, — она целилась мне в грудь из маленького пистолета.
— Кто вы? — произнесли мы одновременно и остались стоять, молча вытаращившись друг на друга.
Рука, державшая пистолет, слегка дрожала. Черты лица женщины — лица элегантной азиатки лет сорока — были неприукрашенными и суровыми.
— Почему вы меня преследуете? — спросила она. — Что вам от меня нужно?
У нее тоже был акцент. Музыка ее речи, ее ритмический рисунок казались необычными, но чем именно, мне было не определить. Иностранец не только говорит с акцентом, он еще и не способен выявить чужой акцент.
— Увидел, что вы стоите у могилы Бодлера, и… — Она никак не отреагировала. У меня возникло ощущение, что все происходит во сне, а не наяву. — Я им тоже восхищаюсь. — Вид у нее был одновременно и грозный, и беззащитный. — Я уже видел вас раньше, стало любопытно… — Понял, что несу вздор. Перевел взгляд на направленное на меня оружие: «ремингтон», пользуется большой популярностью удам определенного толка. Вот только противница моя была, похоже, не такого толка. Она явно не привыкла пользоваться оружием. Держала пистолет обеими руками, ствол подрагивал, соберется стрелять — наверняка закроет глаза. — Похоже, вам никогда еще не приходилось стрелять из пистолета.
— Не искушайте. Как вас зовут?
— Меня зовут… — Тут я осекся. Я с самого начала войны взял за правило никому без крайней необходимости не сообщать своего имени. Еврейское имя в сочетании с немецким акцентом — в нынешние времена ни к чему хорошему это не приведет. — Я… — Но и этот подход показался вдруг столь же безнадежным. Кто я на самом деле такой? В тени войны звание писателя выглядело до предела фривольным и абсурдным. А если я не писатель, то кто? Бывший немец, еврей, изгнанник, холостяк, ученый, фланер, отщепенец, неудачник — все эти определения в равной степени соответствовали и не соответствовали действительности. — Я поклонник Бодлера. Потому и пошел за вами. Решил, что мы родственные души.
— Вы не представляете, как далеки от истины. Я уж всяко не родственная душа.
Мы услышали вдалеке свисток. У нее за спиной на аллею, ниже по склону, свернул сторож и зашагал в нашу сторону.
— Не оборачивайтесь, — сказал я, — к нам идет охрана.
Женщина сунула пистолет в боковой карман платья.
— Месье, мадам, — произнес сторож, — вы слышали свисток. Боюсь, мы закрываемся.
— Да, конечно, — ответил я вполголоса, чтобы завуалировать акцент. Указал на калитку. — Сюда?
— Совершенно верно. Я и сам туда иду, запирать собираюсь. Провожу вас на выход.
Женщина взяла меня под руку и произнесла два слова, которые я никак не ожидал услышать: «Идем, дорогой». Пока мы шагали, она прижималась лицом к моему плечу, словно скрывая свои черты от сторожа. Я тогда так стосковался по ласке, что, невзирая на все обстоятельства, был рад даже ее суррогату.
Мы двигались вверх по склону к калитке, и тут сверху и слева в безоблачном синем небе прогремел раскат грома. Женщина не повернула лица. Через несколько секунд со всех сторон завыли сирены, предупреждая о воздушном налете, — впервые с начала вторжения.
— О-ля-ля! — выдохнул сторож. — Умеют же эти боши выбрать самый неподходящий момент!
Он довел нас до калитки, запер ее изнутри и, пожелав нам не обычного bonne soiree, но bon courage, зашагал прочь. Я воспользовался возможностью запустить руку незнакомке в карман и вытащить пистолет.
— Эй! — возмутилась она, отвесив мне пощечину. — Отдайте, а то закричу.
— Вряд ли кого-то это заинтересует, — ответил я, перебрасывая пистолет через кладбищенскую ограду, — в нынешних-то обстоятельствах. — За спиной у нас снова раздался свисток. Полицейский в черном плаще стоял на ближайшем перекрестке и вовсю размахивал руками в белых перчатках. — Указывает нам на ближайшее бомбоубежище.
Я взял женщину за руку, и мы бросились бежать, а вокруг завывали сирены. Остановились в центре перекрестка, постовой указал нам на бистро на углу. Кто-то бежал в ту сторону, другие просто застыли на тротуарах или балконах и смотрели в небо, обозревали небеса, будто наблюдая за каким-то астрономическим явлением. У бистро стоял мужчина в белой нарукавной повязке и в каске с предыдущей войны, загоняя проходивших внутрь. Мы зашли и протолкались между телами и плетеными стульями к люку за стойкой, из которого торчал конец лестницы-стремянки. Атмосфера была умиротворяющая: посетители, которых тревога застигла за аперитивом, все еще держали бокалы, один даже попытался спуститься на одной руке, но распорядитель быстро потерял терпение. Он стоял наверху лестницы с самокруткой во рту, сдвинув каску набекрень, и придерживал бокалы, сумочки и обувь, пока люди спускались.
— Давайте, — повторял он, — места всем хватит. — А потом, склонившись, рявкнул: — Эй, потеснитесь там!
Женщина полезла первой. Отпустила мою руку, и я только тогда сообразил: мы не размыкали рук все время, пока бежали. Внизу нас запихали в угол, притиснули друг к другу наплывом новоприбывших — последним оказался постовой, который нас сюда и загнал. Несколько человек остались снаружи, они громко жаловались, а распорядитель предлагал им поискать другое укрытие. Все это пронизывал дух импровизации: никаких тебе стульев, все стояли, в том числе и одноногий ветеран предыдущей войны. Вдоль стен тянулись полки с кругами сыра и стойки с пыльными бутылками вина и чего покрепче. С потолка свисали окорока и колбасы. Владелец бистро стоял в углу на ящике, уперев руки в бока, и высматривал потенциальных воришек.
Люк закрыли, и мы погрузились во тьму, которую едва разгонял свет единственной тусклой голой лампочки, свисавшей с потолка. В подвал набилось человек сорок-пятьдесят. Спутницу мою прижали ко мне, волосы ее соприкасались со щетиной у меня на подбородке. Вой сирен смолк, подвал заполнило душераздирающее молчание: все вслушивались, когда же с небес дождем польются трели уничтожения. Я гадал: а когда мы выберемся из укрытия, будет знакомый нам Париж еще существовать или нет? С другой стороны, подумал я, если здание
