Старик и ангел - Александр Кабаков

И вот теперь она владелица домика в парижском пригороде, поэтому надеется вскоре получить вид на жительство, что избавит от постоянных хлопот из-за виз, и она будет приезжать реже.

— Но ты не радуйся, — сказала она и усмехнулась с тем выражением безграничной ненависти, которое когда-то поразило Кузнецова в аэропорту. — И не вздумай со мной развестись заочно, жениться на какой-нибудь юной бляди из твоих учениц и оставить ей, когда умрешь, мою квартиру. Не пытайся — теперь все равно не получится. Есть твое завещание…

— Дворянский лексикон, ничего не скажешь, — пробормотал Кузнецов, неожиданно для самого себя переходя в контрнаступление. — Если уж на то пошло, я могу завещание в любой момент переписать, и ничего ты не сделаешь.

Ответ был как никогда мощный: Ольга заорала так, что отозвались стекла в окнах.

— Не тебе судить о дворянстве, барачный выскочка! А украдешь у меня то, что мне принадлежит, — смотри. Найдется на тебя управа и без суда. Ты себя полностью разрушил своей жизнью, в любой момент не от инфаркта, так от инсульта свалишься… Бог накажет! Понял?

Словом, в результате все устроилось так, как она сказала.

Он жил в большой пустой квартире один, в пыли и затхлости никогда не проветриваемого помещения, питался яичницей, сосисками и зеленым горошком, категорически ему противопоказанными по состоянию сердечно-сосудистой системы и желудочно-кишечного тракта, нередко пил за едой дешевую водку… Иногда осторожно, скрываясь от соседей и боясь, что Ольга в любой момент откроет дверь своими ключами и войдет с красивыми чемоданами, приводил женщину, как правило, кого-нибудь из института, но бывало, что и просто уличную на последние остатки пенсии. Приводил без всякого, как правило, толку — по своей все труднее преодолеваемой слабосильности…

И вот в конце концов с приступом ИБС — ишемической болезни сердца — попал в больницу.

И снова в ней проснулся, и опять увидал на соседней кровати полковника неведомых войск Михайлова. Полковник был свеж и чисто брит, одет не в бомжовские тряпки, а в прекрасную, хотя и старомодную, стиля ранних пятидесятых, атласную лилово-зеленую полосатую пижаму и лежал в своей постели благонравно, на спине и выложив руки на одеяло.

— Что ж, Сергей Григорьевич, — продолжил он недавно прерванный разговор, — раз у нас образовался избыток свободного времени в результате избытка холестерина в крови и возникновения холестериновых бляшек в сосудах, позвольте мне посвятить вас в то, во что я, каюсь, пытался вас вовлечь без вашего согласия. И вовлек бы, к вашей же безусловной пользе, не вмешайся эта медсестра, прекрасно мне известная по другим случаям… ну, простите за прямое слово… вербовки. Надо бы дамочкой этой заняться нашим ребятам, да всё руки не доходят. Итак…

— Вербовки?! — закричал Кузнецов, сразу осознав смысл услышанного. — Вербовки?!! Да как вы смеете!!! И женщину не трогайте!

И тут же потерял сознание от боли, будто его в середину груди ударили молотком.

Глава восьмая

Билет в два конца

Только в кино инфаркт миокарда обязательно наступает в нелегкий для героя момент, немедленно после психологического потрясения или в результате большой физической нагрузки.

Например, отрицательный персонаж на партсобрании обвиняет честного человека в нарушении технологии заливки бетона на третьем блоке. Вроде бы честный человек нарушал технологию из карьеристских побуждений, чтобы благодаря неполной заливке быстрее дойти до седьмой отметки и стать победителем соревнования комплексных бригад. «Как ты можешь?! — восклицает честный. — Мы же были друзьями…» И, прижимая руку к левой половине груди, чуть выше поджелудочной железы (по мнению режиссеров, там располагается сердце), медленно сползает вдоль стены парткома на пол, сохраняя на лице гримасу морального страдания… Сцена, особенно сползание по стене, требовала большого мастерства от исполнителя, роль доверяли обычно народному артисту СССР, и многие отказывались: возраст-то приличный, неохота играть умирающего, пусть даже не умирающего в конце концов, — у самого стенокардия…

Или наоборот: честный коп патрулирует свой участок в последний раз перед уходом на пенсию. И, понятное дело, сталкивается в баре с русским мафиози Борис Кирофф (или налетает посреди улицы на арабского торговца оружием Ахмеда). После долгого бега сильно пьющий и лишенный ухода — жена бросила — полицейский настигает засранца (перевод motherfucker для российского проката). Но в тот момент, когда он уже почти надел на подозреваемого наручники, его скручивает сердечная атака (перевод heart attack для российского телевидения). Юный напарник героя заваливает мерзавца (обычный перевод asshole на русский) с одного выстрела и кладет голову наставника себе на колени. “Are you OK?” — спрашивает он. «Мой отец в таких случаях говорил, что так чувствует себя поросенок на вертеле в ожидании, пока повар ищет спички, чтобы разжечь огонь, — остроумно, хотя и длинновато отвечает умирающий. — Боюсь, что на этот раз мне крупно не повезло…» Но тут ему втыкают в ноздри трубки, надевают на лицо прозрачную маску и заталкивают носилки в машину emergency…

Впрочем, я увлекся.

Суть же в том, что инфаркт нередко случается и в совершенно спокойной, даже приятной для больного обстановке, а стресс может обойтись без всяких соматических последствий.

Однако у Сергея Григорьевича произошел именно инфаркт. Буквально как в кино: оскорбил сосед по палате предположением, что его, профессора Кузнецова, можно завербовать… Куда, не совсем ясно, но каково само слово «завербовать»! — и пожалуйста, разрыв сердца, как раньше говорили.

Минутное отступление, уже не медицинское, а филологическое. Как выразительно раньше назывались болезни! Не инфаркт, а разрыв сердца, не инсульт, а удар, не стенокардия, а грудная жаба… Ну и отдавали Богу душу, преставлялись, приказывали, в конце концов, долго жить… Красиво! Никаких «ушел из жизни» или «безвременно скончался». Что за глупость — ушел! Туда никто не уходит, туда несут или везут, как мы уже упоминали, на железной высокой телеге… Или: ему за семьдесят, а он безвременно! В самый раз, господа, в самый, товарищи, раз…

Ладно, я к этому еще вернусь.

Ну, на крик полковника Михайлова прибежал дежурный врач, Кузнецова немедленно перевели в реанимацию, подключили к нему всякие шланги и провода — словом, стали бороться за жизнь, которая если и могла продлиться, то незначительно и такого качества, какого никому не пожелаешь — не огорчайся, не радуйся, двигайся медленно, говори тихо… И зачем? Зачем тратить огромные деньги, использовать сложную технику, круглосуточно занимать сложной работой квалифицированных врачей? Чтобы на две недели, месяц, полгода, ну, пусть даже на три года оттянуть то, что на самом деле уже произошло… Только родственники или коллеги никак не смиряются, полагая, но не произнося вслух, что смириться они не имеют права, будут выглядеть дурно, и потому необходимо до последнего оттягивать неизбежное и близкое.

Как полковник Михайлов попал через пару часов после профессора Кузнецова из палаты в реанимацию, неизвестно. Трудно предположить, что его тоже, без всяких видимых причин, хватил именно в это время инфаркт… Хотя все бывает — мы ж только что сказали, что причины не обязательны. Но так или иначе, а когда Кузнецов открыл глаза и ощутил в себе все шланги и провода, и вспомнил боль, и понял, что он в реанимации и, скорее всего, с инфарктом, — на второй кровати в боксе уже лежал настырный полковник.

— Ну-с, Сергей Григорьевич, промелькнула перед вашим мысленным взором вся жизнь?

Полковник теперь говорил в старомодной ернической манере, позволявшей предположить, что и его юность прошла в кавээновской компании, в кругу неутомимых остроумцев, гуманитариев по складу, лишь случайно и в соответствии с модой оказавшихся на технических и естественно-научных факультетах… Хотя какой, к черту, мог быть КВН в его училище или как там, в академии? Так что полковник скорей всего притворялся, мимикрировал, чтобы вызвать доверие, — по методике, которой учился в той самой академии. «…Дать понять косвенным путем, не используя конкретную легенду, что вы с объектом вербовки имеете общие воспоминания, привычки, пристрастия и т. п. Хорошо зарекомендовали себя на практике воспоминания о популярных в молодости объекта песнях, книгах, кинофильмах, использование в речи молодежного жаргона тех времен…»

— Я ж не умер, несмотря на ваши старания, — огрызнулся Кузнецов. — Это когда ваш брат герой падает с вражеской пулей в груди, в его угасающем сознании возникают березки и любимая девушка, бегающая между деревьями, цепляясь за ветви газовой косынкой…

— Состояние средней тяжести, стабильное, — пробормотал полковник Михайлов, — но не думаю, что в этом случае сарказм с медицинской точки зрения показан… Вы не нервничайте, лежите спокойно и слушайте. Послушать-то можно? Я же вас силой никуда не тащу, иголки под ногти не загоняю, расписку кровью с обязательством сотрудничать не требую…