Сука - Елена Радова

– Ясно. Без толку, можешь уже не ездить. Не отдаст он тебе эту накладную.

– Да будет тебе, угомонись. Почему ты так плохо о людях думаешь? Я, между прочим, в одном классе с ним учился. Потом как-то из виду его потерял. Потом встретились, выпили, поговорили. Он, между прочим, сидел.

– Этого мне только не хватало. Да как ты мог? – Ольгу душила ярость.

– Солнце мое, немедленно прекрати психовать. Да, он сидел, но виноват не был, его подставили. Сама знаешь, сколько таких случаев.

– Допустим. – Она безуспешно пыталась взять себя в руки.

– А когда последний раз его встретил – он совсем потерянный был. Стал на жизнь жаловаться, дочке ботиночки не на что купить. Я и решил ему помочь.

– Подставив меня?

– Да ты с ума сошла! Когда я тебя со всеми своими знакомыми, которых подкатывал вам же для увеличения товарооборота, подводил? – Теперь в его голосе было искреннее возмущение.

Он не врал, конечно, нет.

– Генка, триста двадцать тысяч... Не представляю. Почему он не гасит долг хотя бы частями? Не продаваться резина не может, ты же сам понимаешь.

– Не пори горячку. У меня есть телефон его родителей. Сами они живут в частном доме, и телефона у них нет. Я позвоню ему тотчас. И Мария его такое положительное впечатление производит.

– Да при чем здесь она вообще?

– Все будет нормально. Я перезвоню тебе. Как ты живешь вообще?

– Твоими молитвами, – скупо ответила Ольга и положила трубку.

Вызвала к себе Светлану.

– Выяснила? – спросила та на входе.

– Да что толку? Плохо все. Но я почему-то надеюсь, что выправится. Не может Романов меня подвести.

– Слушай, только не смейся. Это «обалдеть, не устоять, берегите детей» – откуда?

– Господи, чем озабочена твоя любознательная голова!

– И все-таки?

– Это мы на море с Дашкой были. Лежим на пляже – загораем. Волна сильная с пенящимися гребешками. Купаться мало кто решается – предштормовая погода. А по пляжу ходит этакая ослепительно бронзовая мадам во всем белом: белая короткая юбочка, такая же блузочка, белейшие носочки, вправленные в кроссовки, на голове белая роза приколота. Ходит, трубочки со сгущенкой продает. Из местных, естественно. Все в ней прекрасно, кроме голоса, так занудно она канючит с акцентом: «Тру-бачки, самые вкусные и сладкие тру-бачки на пляже».

Идет по пляжу, на море не смотрит, потому что потенциальные покупатели важнее. Вдруг отвлекается от своего трубочного дела, буквально в соляной столб превращается: увидела, как море неспокойно. В следующий момент раздается ее штормовое предупреждение, а поскольку те самые «трубачки» напрочь засели у нее в голове, то звучит оно так: «Трубачки... Трубачки – обалдеть, не устоять... Берегите детей!!!» Мы так с Дашкой смеялись, а потом это в домашнюю присказку превратилось. Вот и все. Сразу захотелось на море... От всех своих проблем, – грустно закончила Ольга.

До конца рабочего дня она все ждала романовского звонка. Его так и не последовало. И она опять сама ему позвонила. Романова не было на месте.

Утром он появился с этим самым Кашаевым.

Цветущий, сияющий, преисполненный сознанием выполненной миссии. Ольга выжала себя как губку, говорила с ними спокойно, вежливо и выдержанно.

Тщательно подбирала слова: на кону стояло триста двадцать тысяч рублей, и позволить себе их потерять было просто немыслимо. На Романова старалась она не смотреть, и было это непросто: его лицо тянуло Ольгу к себе как магнит. Когда она бросала на него короткий, испуганный какой-то взгляд, он притягивался, и отрывать его приходилось с огромным усилием. Тогда она изобрела метод смотрения ему куда-то в район левой брови. Но Ольга его все равно, конечно, видела.

Выглядел он великолепно – свеж, благоухает, костюм сидит, как на манекене, рубашка, невиданная ею доселе, новые сверкающие чистотой ботинки – слабость ее, обожала она на мужиках ухоженную обувь. «И дубленочка-то на нас новехонькая, и сам весь – с иголочки. Достойно его Галя содержит, нечего сказать», – отметила Ольга про себя мимоходом.

Кашаев оказался здоровенным мужиком двухметрового роста. Маленькие, разбегающиеся во все стороны его глаза на большом прыщавом лице все пытались приобрести состояние невинности. Он очень много говорил, опять же как с помощью Ольгиной фирмы купил он ботиночки своей девочке, как вылез из нищеты, которая наступила после прикрытия его незаконного бизнеса, состоявшего в продаже поддельной водки. Обо всем этом он говорил сразу, взахлеб, возбужденно. Он все старался придать своей речи пламенность и неподдельную искренность. Но слов было слишком много.

Ольга молча смотрела на него. Ждала, когда же иссякнет запас его красноречия. А когда дождалась, спросила коротко:

– Когда?

– Абсолютно реально – на следующей неделе.

– Хорошо, мы подождем, – с усилием ответила она.

– Оль, ты знаешь, а он пишет стихи, и неплохие, на мой взгляд, – сообщил Романов, молчавший на протяжении всего вулканоподобного словоизвержения Кашаева.

– Ну и что? – с кривой усмешкой ответила Ольга.

– Просто так. Почитала бы. Он их с собой принес, только показать стесняется.

– Он вообще, видимо, скромный очень. Все позвонить боялся – о долге своем поговорить, а приехать и подавно страшно. Смелый только товар под реализацию брать на большую сумму.

– Нет, я серьезно. Может, ты в какую-нибудь газету стихи его пристроишь? По старой памяти. У тебя же какие-нибудь связи остались?

– Ты, Романов, газеты-то давно почитывал? Все литературные страницы канули в Лету. Да и почему я должна его вирши пристраивать?

– А может, мы выпьем? – вдруг громыхнул Кашаев. – За знакомство, так сказать. У меня всегда с собой есть.

– Вот деньги принесешь – выпьем! – отрезала Ольга.

– Суровая вы женщина. Неласковая. Нельзя так в жизни.

У нее возникло желание мазануть чем-нибудь острым по его глазам-буравчикам. Ольга даже окинула взглядом стол, но не нашла ничего подходящего.

– В накладной, пожалуйста, распишись, – попросила. И подумала, почему ж она с ним на «ты» разговаривает. Но высокоштильное «вы» было заблокировано где-то в районе корня языка.

– Так в нашем экземпляре есть подпись.

– И в нашем пусть будет.

– Это всегда пожалуйста. Но только договор оформлен с женой, и подпись должна быть ее. Я ее привезу, когда расплачиваться буду. Она ж диабетик у меня. И сегодня что-то «гипонула», сахар сильно подскочил, головные боли страшные.

– Еще вопрос, – вдруг осенило Ольгу, – сколько колес продано?

– Да мало очень. Не слишком получается у нас на рынке. Ребята ваши все перебивают. Нельзя ли, кстати, наценку поубавить?

– Свою убавь, будут цены одинаковые с нашими. В понедельник продавай, у ребят выходной. Не получается – верни шины на склад, и разойдемся.

– Торгаш ты, Ольга, – врезался в их разговор Романов. – До мозга костей торгаш.

– Ну, спасибо, родной, если не шутишь, – изумилась она. – Дожила – торгашом стала. В жизни меня никто так обидно не обзывал. А может, это и хорошо. Торгаш – это тоже профессия.

Кашаев противно улыбнулся, попрощался и уехал.

– Ну что? – спросил Романов, когда они остались одни. – Торгаш мой солнечный, не хочешь ли ты начать все сначала?

– Я уже думала об этом. У меня не получится, – измученно ответила Ольга.

– Попробуй.

– Зачем? Я вообще-то тебя похоронила. И во многом себя, потому что ты был огромной частью моей жизни. Учусь теперь жить под девизом одной моей удачливой подруги: «Я у себя одна». В этом что-то есть: каждое утро я просыпаюсь и говорю себе: «Я себя люблю, я люблю себя. Я люблю свою бессмертную душу. Я люблю мою голову, я люблю мои волосы, я люблю мои глаза, я люблю мои уши и нос, я люблю мои руки»...

– В этом я с тобой солидарен. Еще я люблю твои ноги, щиколотки, к ним прилагающиеся. Я люблю твое дыхание. Твое сердце.

Ольга растерялась. Глаза предательски защипали слезы.

– Обалдуй, это позитивные установки Луизы Хей.

– Да хоть черта лысого.

– Плохо у меня получается: любить себя и жить без тебя, – выдохнула она сквозь слезы. – Ничего у меня без тебя не получается.

– Я знаю. Ты неважно выглядишь, Оль.

– Зато ты – превосходно.

– Это разве что внешне. Поверь, я очень одинок.

– Не знаю, не чувствую. По-моему, внешний вид всегда отражает внутренний мир. Что такое удачный макияж и дорогая косметика, если глаза у тебя печальные? А глядя на тебя, я вижу, что тебе достаточно комфортно. Да так оно, наверное, и должно быть – скинули мы с тобой с себя огромную тяжесть, всё теперь – как следует, все заняли свои прежние места, и это правильно.

– Тяжесть-то была желанная и сладкая. Да и какие прежние места, их всего-то было у нас два – твое и мое.

– Милый, нельзя дважды войти в одну реку. И с бедою надо переспать. Только у меня получается, что и не одну ночь, а сотни, наверное.

– Прости за пошлость, чем спать с бедой, не проще ли переспать со мной?