Ликвидатор. Исповедь легендарного киллера - Алексей Шерстобитов

Вдруг свет полностью погас, но через минуту ярко зажегся главными люстрами, ослепив растерявшуюся толпу. Зал ресторана заполнился людьми, непривычными по внешнему виду и форме с надписью «ОМОН» (только образованный и выехавший на операцию по-чему-то без предупреждения) — это было одно из первых мероприятий «замечательных ребят». Не знаю, где они зарядились такой злобой и ненавистью ко всем присутствующим, но сначала приказали всем лечь, дав пару очередей в потолок, а потом били долго, уверенно и до поноса (пардон, конечно). Когда силы мои были уже на исходе, меня повесили на спинку сиденья автобуса, уперев её спереди в кости таза, двое держали за руки и ноги, а двое лупили по спине, ногам и когда-то мягкому месту и сгибателям бедра резиновыми дубинками-демократизаторами. Боль я перестал чувствовать, но отупение прошло, когда рядом увидел в подобном положении то ли юную девушку, то ли женщину в годах, ибо лицо её было от подтёков и синяков лилово-бордово-распухшее, она уже не кричала, не рыдала, но жизнь проявляла тремя струйками — двумя слёзными и одной густо-красной, длинно-пружинистой из прокушенной насквозь губы…

Очнулся я в какой-то камере. Незнакомые парни, в состоянии чуть лучше моего, держали меня почти на руках над собой, так как можно было только стоять из-за отсутствия места, чего я, по понятным причинам, просто не мог. Болело всё, брюки были разорваны, распухшие ноги с малиново-тёмно-серыми подтёками выбухали не только сзади, но и там, где было им удобно. Карманы выворочены, остатки плаща одеты наизнанку, рукава пиджака отсутствовали. Хотелось пить, но воды не было, а губы спеклись от крови, и не факт, что моей. Не знаю, сколько мы пробыли в таком положении. Мне захотелось узнать, кто та особа, которую били рядом со мной, и что с ней стало, да и причина её страданий интересовала тоже. Вдруг назвали мою фамилию, которой пользоваться мне оставалось от силы пару месяцев (это было незадолго до происшествия с заложником на квартире, снятой по моему паспорту). Но сейчас я этих подробностей не знал.

Причина таких действий со стороны местной милиции мне не была известна, в том числе и потому, что у большинства гостей и хозяев банкета было больше понтов, чем «дел» и «заслуг». Коридор был забит родственниками, охавшими, ахавшими, кричавшими, грозящими, плачущими и мало понимающими происходящее. Милиционеры сами напугались содеянного и произошедшего, так как многие выходящие писали жалобы, снимали побои, явно оказавшись случайно попавшими под раздачу, и иногда даже оказавшись родственниками каких-нибудь начальников, а то и самих ментов. Исключение составляли только бывшие уголовники и уже точно выбравшие подобный путь в жизни. Их было большинство, и ко всему произошедшему они выражали свою неприязнь или полное безразличие, так же, как и к людям в камуфляже и масках, то и дело сновавшим взад-вперед (кстати, всё время удивляюсь причинам, по которым одевают эти маски, ведь они тоже выбрали свой путь, говорю так, сравнивая их с работниками администрации лагерей и тюрем — там масок никто не носит, хотя возможность мести не меньшая).

Этот день воистину был днём удивлений. Меня ввели или наполовину втащили, полупоставили с упором к стене и оставили один на один с двумя офицерами, один из которых держал моё удостоверение личности офицера, другой — орденскую книжку, лица был растерянные и глупые. Я понимал, что рассказать мне решительно нечего при всём желании, которого у меня, по многим причинам, и не было и вряд ли могло появиться. Мы смотрели друг на друга пятью глазами (один мой заплыл). Разрядить обстановку пытались предложенным мне горячим чаем с бутербродами, что могло стать очередной пыткой для моих распухших губ. Они долго извинялись за «причинённое мне неудобство», льстили и в результате пришли к главному — надежде, что я их, офицеров, как офицер, тоже пойму, на что я буркнул «вряд ли», но дал честное слово, что забуду обо всём, как только выйду из их «доблестного» учреждения с теми, с кем приехал в их замечательный город. Оказывается, их отпустили ещё раньше. Сказанное мною внесло радость, но сразу и озабоченность, вместе с упоминанием о старом дедовском портмоне и деньгах, сошлись на оплате гостиничного номера на три дня, бинтах и лекарствах.

На выходе никого из знакомых не было, но местные хулиганы, совсем молодые ребята по 16–18 лет, подхватив, доставили меня не только до номера в гостинице, но нашли всё необходимое, привели моих ребят, не попавших в отделение, и даже оставили небольшую сумму.

«Африканцы» долго стояли, не веря своим глазам и моему внешнем виду. Потом, хотя могли этого не делать, стоя по рангу выше меня, возможно, поняв мою пока мне самому непонятную «ценность», но, думаю, показанную или объяснённую Гришей, ушли: один за пищей в ресторан, другой… привёл миловидную, высокую и очень приятную молодую даму, с улыбкой произнеся: «Ну это, как её, сестрёнка милосердия, разберётесь». Всё было оплачено и устроено, три дня меня только что не облизывали, я пришёл в себя, опухоли спадали и наполовину почернели и покрылись решеткой из йода. Инуля не отходила ни на минуту, и я проникся к ней уважением и симпатией, даже несмотря на то, что это было не безвозмездно, но сострадание, ласку и переживания за другого человека так не сыграешь и ни за какие деньги не купишь.

Через полгода я смог ей отплатить, хотя спасти от всего произошедшего не смог. Лианозовские, в рядах которых были, в основном, бывшие сидельцы, вызвали проституток и, как водится, устроили им субботник, но не как мы в своё время, а с элементами издевательств, надруганий, групповухи и унижения. Мы были поблизости, недалеко от лианозовских кортов, где и проходило «веселье». Я очень удивился знакомцу, работавшему там в банях, пришедшему с просьбой срочно прийти. Каково было моё удивление, когда я увидел её в пространстве резко открытой двери, разом «обслуживающую» двоих, которые, в пылу страсти, лупили её по голому телу тапочками и мочалками. Подобные увеселения меня не интересовали и, развернувшись, потопал обратно. Вдруг что-то резануло чем-то вспомнившимся. По уголовным понятиям помочь проститутке я не мог, мог лишь избавить от избиений и надругательств, забрав её для себя в отдельный кабинет, тем самым сбив очерёдность, что и сделал, «заняв» до конца вечера, пока всё не рассосалось. Девушка все эти несколько часов (по всей видимости, это был один из первых её «выездов») рыдала со всхлипами и вся дрожала. И заснула прямо на столе, под моим плащом. Сигаретный дым слегка успокоил, а горячий чай с несколькими граммами водки согрел не только горевшее от ушибов тело, но и душу.

К тому времени меня уже начали уважать, и было за что, многие недолюбливали за неприятие образа жизни и имиджа сильного мира сего с пистолетом наперевес — воспитание не позволяло, да и гены, знаете ли… Больно они сделали не только ей, прекрасно понимая эту часть моего характера, зная, что полезу заступаться, затем и позвали.

Путанила ли она до нашей первой встречи — неважно, Инна оказалась здесь, сделав выбор, зная о постоянно повторяющихся подобных мероприятиях и вообще о не лёгкой, но, как ей казалось, доходной жизни. Она, упавшая, и я, стоящий на краю бездны, но ещё не открывший счёт и даже ещё не попавший на удочку безысходности, а приводить этот план в жизнь, разработанный Гусятинским, станут именно «лианозовские» и именно Юра «Усатый», особенно любивший уколоть меня интеллигентностью и отличавшимися нравами, о чём в своё время пожалеет, хотя умысла мести у меня никогда не было, была лишь лёгкая неприязнь. Предоставив ей ночлег, съездил с утра в сутенёрскую контору и, с помощью известного аргумента с диаметром ствола 9 мм, забрал документы, вещи и клятвенно обещал вернуться, если к ней появятся какие-то претензии. Свобода для неё была получена вместе с симпатией присутствующего при этом весёлого женского коллектива. Дальнейшая жизнь зависела полностью от самой Инны.

Мы попрощались на Ленинградском вокзале и расстались навсегда, просто с некоторой долей симпатии и благодарностью друг другу. Небольшая, но достаточная на месяц сумма, думаю, помогла ей заиметь шанс начать другую жизнь, но моя стала уверенно набирать скорость, катясь ближе к пропасти. Мой анабасис («восхождение») начинался с падения, и если у Ксенофонта с боевыми товарищами он был возвращением, предварённым службой вдалеке от Родины чужому царю персов, то для меня оказался, в конечном итоге, возрождением или, точнее, рождением заново, хотя и много позже этого дня.

Очередной вызов к Григорию в один из офисов, как раз на 5-й Кожуховской улице, в квартале от моего места прописки, где я жить, по понятным причинам, не мог, окончился новой задачей. Меня познакомили с Николаем, признавшим за собой долг в 60 миллионов рублей и обязавшимся вернуть 100 — всё в соответствии с договором, заключенным полгода назад с братом Гусятинского Виктором, коммерсантом. Короткий разговор с молодым человеком и интуиция подсказывали, что он не лжёт. Степень контроля была определена как постоянно личная. То есть я или мои парни должны были находиться всегда рядом, все 24 часа. Он — бывший морской офицер, капитан-лейтенант, мы даже нашли общих знакомых. Слабостью его оказался алкоголь, а сильной стороной — молодая и привлекательная супруга, очень обрадовавшаяся нашему присутствию и успокоению любовными утехами с одним из нас, причём не скрывая этого от мужа, к чему последний, странным образом был равнодушен, как оказалось, из-за физической неспособности выполнять супружеский долг и радовавшийся хотя бы редким её присутствием рядом с собой. Я считал это не полезным, но и худого для дела не видел. Моральная сторона дела была, как минимум, неуместна, а как максимум — лежала на совести похотливой женщины. Сам же я полагал и полагаю ниже своего достоинства спать с чужими жёнами, хотя многие из моих знакомых считают это предрассудками. Но мне кажется, что среди свободных и неохваченных достаточно привлекательных и желанных особ, а разрушать чью-то, пусть даже не крепкую ячейку вряд ли стоит.