Мертвецы живут в раю - Жан-Клод Иззо

Я мог бы завести туда и Лейлу. В эти пустыни. Грусть, злость, крики, слезы, презрение — вот все, что мы обрели бы в конце пути. А меня не было бы. Беглеца. Труса. С этим моим страхом возвращаться на границу и посмотреть, как там дела, по другую сторону. Может быть, так происходило потому, что я не любил жизнь, как однажды вечером мне сказала Роза.

То, что я спал в эту ночь с Мари-Лу, то, что я заплатил за траханье, сделало для меня ясным по крайней мере одно. В любви я неудачник. Любимые женщины могли бы стать женщинами моей жизни. От первой до последней. Но я не хотел этого. На этот раз я был зол. На Мари-Лу. На себя. На женщин… и на весь мир!

Мари-Лу жила в маленькой однокомнатной квартирке на верхнем конце улицы Обань, прямо над металлическим мостиком, который был переброшен через бульвар Льёто и выводил на бульвар Жюльен, один из самых модных кварталов Марселя. Там мы, уже пошатываясь, выпили по последней рюмке в «Dégust' Mars C'et Y'e»[18], еще одном заведении, где играли рай, рагга и регги. Мари-Лу рассказала мне, что Бра, его хозяин, бывший наркоман. Он отсидел в тюрьме. Это ночное кафе было его мечтой. «Мы здесь у себя дома» — написал он печатными буквами поверх сотен других граффити. «Dégust'» старался быть местом, «где течет жизнь». Текла же, в основном, текила. Последняя рюмка, на дорожку. Тем более перед любовью, смотря друг другу в глаза, и с телами, словно заряженными электричеством.

Спуск по улице Обань в любое время дня представлял собой настоящее путешествие. Череда магазинов, ресторанов, словно порты разных стран: Италия, Греция, Турция, Ливан, Мадагаскар, Реюньон, Таиланд, Вьетнам, Африка, Марокко, Тунис, Алжир, и в качестве подарка покупателю «Араке» — лавка, где продавался самый вкусный рахат-лукум.

У меня не хватало смелости забрать мою машину из комиссариата полиции, вернуться домой. Даже не хотелось отправляться на рыбалку. На улице Лонг-де-Капюсен работал рынок. Запахи кориандра, тмина, карри смешивались с запахами мяты. Восток. Я пошел направо, через крытый рынок Делакруа. Зашел в бистро и заказал крепкий двойной кофе. И бутерброды.

Газеты «открывались» перестрелкой на площади Оперы. После убийства Дзукки, объясняли журналисты, полиция выслеживала Аль Дакиля. Все ожидали сведения счетов. Разумеется, все не могло закончиться счетом 1:0. Вчера вечером, действуя быстро и спокойно, бригада комиссара Оша сумела избежать того, что площадь Оперы не превратилось в настоящее поле боя. Обошлось без раненых прохожих, даже без единого разбитого стекла. Убито пять бандитов. Прекрасная операция. И все ждали продолжения.

Я мысленно представил себе Морвана, переходящего площадь и бьющего ладонью по дверце такси на стоянке. Представил себе Оша, с улыбкой на губах выходящего из «Командорства». Да, руки у него были в карманах. А улыбку на губах, я, наверное, выдумал. Я больше ничего не понимал.

Двух бандитов, открывших огонь, Жана Люка Трани и Пьера Бого, разыскивала уголовная полиция. Но они были всего лишь пара жалких хулиганов. Немного сутенеры, немного налетчики. Они совершили несколько вооруженных ограблений, но ничего такого, что их ставило бы во главе хит-парада бандитской аристократии. То, что они взялись за такую крупную «рыбу», у многих вызывало недоумение. Кто заказал эту боевую группу? Это был законный вопрос. Но Ош отказался от комментариев. По своему обыкновению он старался говорить как можно меньше.

После второй чашки двойного черного кофе лучше мне не стало. У меня было жуткое похмелье. Но я заставил себя встать и уйти. Я перешел Канбьер, пошел вверх по бульвару Бельсюнс, потом по улице Кольбера. С Авеню Республики я поднялся по лестнице де Фоли-Бержер, чтобы пойти напрямик через квартал Панье. Улица де Лоретт, улица Панье, улица Пистоль. Минуту спустя, с отмычкой в руках я копался в замке квартиры Лолы. Плохой замок. Он продержался недолго. Я тоже. Оказавшись в комнате, я рухнул на кровать. Измочаленный. С головой, набитой мрачными мыслями. Сейчас самое главное не думать. Спать.

Я снова заснул. Я обливался потом. За решетчатыми ставнями я чувствовал жару, тяжелую и вязкую. Уже двадцать минут третьего. Сегодня суббота. Пероль дежурит до завтрашнего вечера. Свободные уик-энды выпадали мне только раз в месяц. Благодаря Перолю я мог спать спокойно. Он был полицейский смирный и в случае какой-либо неприятности мог разыскать меня в Марселе где угодно. Я больше волновался, когда меня заменял Черутти. Он был молодой и мечтал ввязаться в драку. Ему еще предстояло всему научиться. Мне было необходимо срочно сматываться. Завтра, как и в каждое воскресенье, если я не дежурил, на обед придет Онорина. В меню неизменная рыба, а рыбу, так было заведено, еще требовалось наловить.

Холодный душ не прояснил мне мозги. Я голый бродил по квартире. Квартире Лолы. Я по-прежнему не понимал, почему я сюда пришел. Лола была нашим центром притяжения — Уго, Маню и меня. Не только из-за своей красоты. По-настоящему красивой она стала позже. Девушкой она была худая, несформировавшаяся. В отличие от Зины и Кали, чья чувственность бросалась в глаза.

Лолу делало красивой наше желание. То желание, которое она читала в нас. А нас привлекало нечто, живущее в глубине ее глаз, то далекое ниоткуда, из которого она пришла и в которое, казалось, стремилась. Цыганка. Странница. Она пересекала пространство, и время, похоже, ее не касалось. Потому, что она одаривала. Любовников, которые у нее были в перерыве между Уго и Маню, она сама выбирала. Как мужчина. Тем самым она была неприступна. Протянуть руку к ней означало как будто обнять призрак. На кончиках пальцев оставалась лишь пыль вечности, дорожная пыль бесконечного странствования. Я понимал это. Потому что дороги наши однажды пересеклись. Как бы случайно.

Зина сообщила мне, как связаться с Лолой в Мадриде. Я позвонил ей, чтобы рассказать о Маню и попросить приехать. Даже если мы и избегали встречаться с Маню, есть узы, которые не рвутся. Узы дружбы. Более крепкие, более подлинные, чем семейные. Мне выпало сообщить Лоле о смерти Маню. Я не позволил бы сделать это никому. Особенно полицейскому.

Я приехал за ней в аэропорт, потом отвез в морг. Чтобы она увидела его. В последний раз. У Маню остались только мы, чтобы проводить его в последний путь. Я хочу сказать те, кто любил его. На кладбище пришли трое из его братьев, без жен, без детей. Мертвый Маню был для них облегчением. Они стыдились его. Мы не сказали друг другу ни слова.

После их ухода мы с Лолой остались на могиле. Без слез. Но от волнения не могли говорить. Потому что Маню ушел, а вместе с ним и часть нашей молодости. Выйдя с кладбища, мы выпили коньяку, две-три рюмки, молча, в сигаретном дыму.

— Ты есть хочешь?

Я хотел нарушить молчание. Она пожала плечами и сделала знак официанту принести еще коньяку.

— После этой уходим, — сказала она, ища в моих глазах одобрения.

Стемнело. После дождя в последние дни задул ледяной мистраль. Я проводил ее до маленького домика, который Маню снимал в Эстак. Я был здесь всего один раз. Почти три года назад. У нас с Маню разгорелся яростный спор. Он оказался замешан в торговле крадеными автомобилями в Алжире. Сеть засекли, и он мог попасть в руки полиции. Я пришел его предупредить. Посоветовать бросить это дело. Мы пили анисовый ликер в маленьком садике.

— Не доставай меня, Фабио! — рассмеялся он. — Не лезь в это.

— Мне стоило большого труда прийти, Маню.

Лола смотрела на нас молча. Она пила мелкими глотками, медленно затягиваясь сигаретой.

— Допивай и уматывай. Осточертело слушать твои глупости. Понял?

Я допил свой стакан. Я встал. Маню цинично улыбался, как в трудные дни. Той улыбкой, какую я впервые заметил у него во время неудачного ограбления аптеки. О нем я никогда не забывал. А в глубине глаз то отчаянье, которое было свойственно только ему. Оно походило на безумие, на которое можно было бы списать что угодно. Взгляд а ля Арто[19], на кого он все больше и больше становился похожим с тех пор, как сбрил усы.

— Когда-то давно я обозвал тебя испашкой. Я ошибался. Ты просто мразь.

И прежде чем он успел среагировать, я ударил его кулаком в лицо. Он свалился на какой-то жалкий кустик роз. Я спокойный и невозмутимый подошел к нему.

— Вставай, мразь.

Едва он поднялся, я врезал ему левой в живот, а правой — в подбородок. Он снова рухнул на розы. Лола потушила сигарету. Она подошла ко мне.

— Убирайся! И никогда сюда не приходи.

Эти слова я всегда помнил. Остановившись у входа в домик, я не выключил мотор. Лола посмотрела на меня, потом молча вышла из машины. Я последовал за ней. Она сразу пошла в ванную. Я услышал, как полилась вода. Я налил себе виски, после чего разжег огонь в камине. Она вышла в желтом халате. Она взяла рюмку и бутылку виски, затем пододвинула к камину надувной матрац и села у огня.

— Тебе надо бы принять душ, — сказала она, не оборачиваясь. — Отмыться от смерти.