Ночные журавли - Александр Владимирович Пешков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В деревне шутили:
– Сереге Ойнину кошка кудри нализала!
После покоса дядя Гриша уехал в город, а мы с дедом ходили за вениками в лес.
И опять, идя по улице, я едва сдерживал рвущегося Шайтана. Он крутился юлой, спутывая веревку, приседая на задние лапы, ошалело сверкая розовыми белками глаз.
Дойдя до лесной опушки, я отвязывал веревку.
Шайтан скрывался в кустах, и только слышно было, как трещали низкие сухие ветки. Потом пес встречал нас на развилке, дедушка показывал ему рукой дорогу, и Шайтан радостно лаял: мол, там уже был! У него были мокрые лапы и брюхо, с налипшим на шерсть песком.
Дорога шла краем болота.
Беспокойно квакали лягушки, шлепаясь в воду и разгоняя зеленую тину меж вихрастых кочек. Нагнешься над тихим омутом, а там кишит загадочная жизнь! На топком дне – хлипкий покой; воткни палку – поднимутся серебряные пузырьки, струйки мути с коричневым илом, полусгнившие сосновые иголки, чешуйки и семечки лесных ягод, оброненные птицами.
Проводив нас, лягушки опять выползали на берег, обляпанные ряской, словно яркими конфетти.
Пес носился кругами, не упуская хозяев из виду; жадно пил воду из луж, с сочным захлебом, роняя слюни в лесные копытца.
Огромные сосны вытягивали толстые ветви, накрывая тенью кудрявые верхушки молодняка. Нежно лепетали березки, от жары сгибались резные листочки на тонких черенках.
Вот нашли поляну с нужными березами, бросили мешки в траву. Пес тут же обнюхал их, затем уселся на хозяйское добро и бил хвостом так, что в складках мешковины выступила пыль. Но вскоре опять убежал.
Мы тоже торопились, словно делали что-то не очень хорошее. Дед наклонял березку, дрожавшую от ствола до самой тонкой веточки:
– Держи крепко!
Остро пахло клейким весенним соком. В руках дедушки мелькало лезвие ножа – ветки падали, на коротышах оставались белые срезы. Обстриженная, как пудель, березка взметнулась обратно, уже без прежнего шума, но словно горько сетуя. Несколько жалких листочков падали уже ненужными. В ладонях еще чувствовался поток ускользающей листвы, зудились липкие пятна светло-зеленого цвета. Все другие березы разгибались с тем же детским испугом…
Затем я поднимал ветки – на кустах смородины, с еле заметными ягодками; на темном брусничнике, выглядывающем из влажных мхов. Нагребал охапку теплых от солнца веток вместе с травой и ягодами и нес их к деду.
Он сидел на березовом бревне, сопревшем внутри. Рыжая труха держалась в толстой коре, как в наволочке. Дедушка складывал ветки в пучок, перетрясая каждую и прилаживая по высоте: тонкие одноствольные – в средину, разлапистые – по краям, белой изнанкой наружу, отчего веник не желтел после высыхания до следующей весны.
Жара усиливалась.
Под соснами расстилался седой мох, и я улегся на его сухое забавно прогибающееся ложе. Пес Шайтан пристроился рядом, жарко дыша мне в ухо.
– Умаялся, – кивнул дед.
– Сколько ему лет?
– Твой отец подобрал на улице. Где-то с полгода до того как ты родился…
Если присмотреться, положив голову на руки: седой мох был покрыт множеством тонких розовых всходов, с вишневой шишечкой на концах.
– А почему назвал так – Шайтан?
Дед поднялся, может, не расслышав; взвалил на плечи мешок. Я пошел следом. И когда спотыкался на кочках, то чувствовал спиной, как дрожат в моем сидоре зажатые листочки.
Поправляя брезентовые лямки, дед Егор произнес, будто только что прочел в книге:
– Сколько запомнишь хорошего – столько и проживешь!
Гамлет
1
В мае, когда подсохла земля, возле нашего дома выкопали траншею. Жильцы навели мостики к своим подъездам, обходя ржавые трубы с дырками, в которых сипел тоскливо ветер.
Дети играли в войну, обороняя «окопы» и швыряясь комьями глины. С каждым днем глина становилась все каменистее, а синяки на лицах все крупнее.
Как-то раз, в выходной день, жителей окрестных домов пригласили на агитплощадку. Люди выходили из подъездов немного растерянные, оторванные от домашних дел. У женщин наспех причесаны волосы, у кого-то следы муки на локте. Молодые мамы везли коляски, на борту висели запасные пеленки.
Негромко обсуждали: мол, будут говорить о траншее!
В небольшом скверике высокие деревья смыкались с двух сторон над скамейками. Малыши и взрослые усаживались на них; пацаны залезли на плацкартные ветви кленов.
На деревянной эстраде появился лектор – большое лысое темя: с одной обочины головы до другой перебегали рыжие прислюнявленные волоски. Говорил он тихо и нудно, никто не слушал. А я вспомнил, что встречал его на улице: лектор показал маме, как хорошей знакомой, бидончик с солеными помидорами: «Говорю им в магазине, почему вы мне рассола не налили до самого верха? Посмотри сколько. – Снял крышку. – Вот так надо требовать свое!»
После лекции о международном положении была культурная программа. Венцом ее – Аргентинский танец. Под каблучную дробь появилась на сцене шикарная пара: мужчина – в черном тонком костюме – крепкие ловкие руки, быстрые пружинистые ноги; и женщина в огненно-красном даже не платье, а почти купальнике.
Тетки ерзали на скамейках – все так обтянуто, будто напоказ!
Танцор прошелся по кругу, отпуская подругу на длину соединенных рук, а потом тянул к себе покорным свитком. И она наскакивала на его грудь костлявой ладьей, откидывая назад плечи; поворачивалась спиной, играя бедрами. Со змеиной ужимкой заплетала ногой колено мужчины и касалась носком красной туфли его дрожащей икры.
Танцовщица изгибала спину мостиком через поднырнувшую руку, ловила рукой ладонь партнера и, как бы невзначай, ставила себе на бедро и даже ниже.
Что они вытворяли, что позволяли себе! Они казались иностранцами – непонятными, но красивыми! Зрители смотрели на них с восхищением и каким-то глупым позором гадких утят.
Но вдруг внимание крайних рядов отвлекли странный крик и пьяная возня. Какой-то парень, здоровый – как медведь на задних лапах, – пробирался к эстраде. Взгляд угрюмый и немного растерянный.
Танцоры бесстыдно кружили, «медведь» лез через лавки, поднимая детей, словно рябчиков в траве. Иногда он останавливал мутный взгляд на огненной женщине, ругаясь тихо, но непотребно.
И вдруг на пути хулигана поднялся кто-то в длинном пальто и заломленной шляпе.
Я узнал легендарного Могуту!
Паша легко развернул бузотера за плечи и повел прочь от эстрады. Тот шел покорно, пытаясь что-то сказать. За стволами кленов Паша толкнул его: мол, иди проспись. Но «медведь» опять рассвирепел! И тут красавчик Паша – будто гангстер какой-то! – вынул из кармана алюминиевую расческу. Манерно сверкнул ею перед публикой…
На эстраду никто уже не смотрел.
Многие думали, что зубья
