Расскажи мне о море - Эльчин Сафарли

Обнаженные, они лежат под широкоплечим инжирником, среди грозно выступающих корней. В летние месяцы в эти места не захаживают люди: среди абшеронцев Извилистая Пещера известна как логово гюрзы. Назе и Галибу тут хорошо, в укрытии старого дерева они ничего не боятся, кроме обоюдной страсти, которая безудержно закипает в них, как инжирный джем с семенами аниса.

Она прижимается к его смуглому телу, кладет голову на левую сторону груди. Слушает переполняющее ощущение, будто вся ее телесная жизнь бурной рекой перетекает в него, но силы ее не покидают. Напротив. Пробуждается новая Наргиз, в которой еще больше любви.

Засыпает под биение его сердца… Внезапно на границе между явью и сном слышит шепот: «Это ваша последняя встреча». Не успевает в полудреме отогнать грустные слова, как просыпается Галиб. Целует ее в белую линию, бегущую вдоль каштановых волос. Не хочет отпускать.

Помоги мне запомнить дороги, ведущие к тебе, чтобы спустя жизнь прийти к тебе снова. Чтобы сказать, что я помню твои руки из прошлой жизни, смуглые, с длинными пальцами, на моих волосах их следы. Чтобы обнять тебя со спины, слушать море, которое невозможно забыть или вспомнить, – оно в нас. Чтобы попросить тебя всегда слушать сердце, а не разум или тех, кто вокруг. Только так мы сможем встретиться во всех жизнях, что нам предначертаны.

Я не боюсь того, что ты меня отпустишь. Со мной ничего не случится, ведь сердце, которое любит, бессмертно. Я не буду скучать или пытаться вернуть, потому что на берегу внутри меня мы по-прежнему вместе. Воспоминания – тоже реальность.

Родные давно умерли, остались только она, ветхий дом да инжирные деревья. Не заглядывает в завтра, время для нее не имеет будущего. Все тут, сейчас.

«Женщине с моим бесперспективным положением – слабым здоровьем и суровым возрастом – нет смысла думать о грядущем. В этой земной жизни я безбилетный пассажир, который с тревогой ждет, что его вот-вот прогонят. Я не уверена в том, что благополучно доберусь до конечной. Размышляю: ждать, пока мое присутствие обнаружат и непреклонный начальник поезда высадит на ближайшем полустанке? Или спрыгнуть на полном ходу?…

Не обращай внимания, Финик, это мысли отчаяния, которое живет в уголке сознания каждого, даже самого счастливого человека. Я прожила жизнь, как хотела. Я любила все, что делала, пусть и кто-то считал мои действия безрассудными. Эх, было время…»

Опираясь руками о колени, Наргиз встает из-за стола, наполняет банки свежим джемом. Сварила утром.

«Лучше всего инжирные деревья приживаются в абшеронской почве. Наши плоды не такие крупные, как израильские, но желтее, слаще. У них недолгая жизнь: утром сорвешь – к вечеру скисли. Поэтому спешу сварить джем».

Бабушка Бадрия срезает хвостики с инжира, режет четвертинками, закидывает в чугунную кастрюлю. Наргиз отмеряет стакан сахара. Перед тем как поставить кастрюлю на огонь, Бадрия достает из сундука мешочек специй (черный перец горошком, анисовые звездочки, палочки корицы) и закидывает в инжир со словами «бисмилляхи рахмани рахим»[25].

Наргиз подкладывает дров, чтобы усилилось пламя, – джем нужно довести до кипения и варить на среднем огне, не забывая помешивать. Как сироп загустеет, Бадрия снимет кастрюлю с огня, вынет специи. Остывший джем отобьет деревянной ступкой – для пущей нежности.

34

Счастье, что ты проснулся и живёшь по-настоящему

Вы когда-нибудь замечали, что город – как любимый человек? Он слышит тебя, заботится о тебе, делится с тобой, и ты отдаешь ему то, что у тебя есть, не задумываясь, больше или меньше. И с городом этим, как с любым человеком, у тебя отношения. Со взлетами, спадами и, случается, разочарованиями. Контрасты. Но какими бы они ни были, намного важнее то, что на глубине, под переменчивым течением моря. Там любовь.

На втором курсе университета, сдав последний экзамен сессии, мы с другом Бахрузом побежали на вокзал, сели на первый попавшийся поезд и оказались в Стамбуле. У нас было немного денег – скопленной стипендии хватало на недолгое путешествие-приключение, но никак не на переезд, даже временный.

Куда уезжать, когда там, на Абшероне, родители, брат, дедушки и бабушки, друзья, Пялянг, сутулые инжирные деревья и учеба в удовольствие. «Пока мы тут, на земле, строим планы, там, над облаками, смеются, готовя нам неожиданные события и случайные встречи», – говорила бабушка Сона.

Оказавшись на перроне вокзала Хайдарпаша, я прошел сквозь большие двери, прорезанные в старинных величественных стенах, спустился по лестницам и увидел Босфор. Влюбился. И остался.

С жестким планированием мало что получается, Вселенная располагает события по своему разумению, и все в результате оказывается к лучшему.

Первая встреча с Босфором подарила то, что хотел узнать. Красоту, мощь и бесконечность любви. Какими же ошибочными были мои представления! Любовь переворачивает все с ног на голову – долгосрочные прогнозы, защитные реакции, смутные отожествления. Смывает то, что мешает реке влиться в океан. Тебе ничего не остается, кроме как подчиниться, но это не обреченность. Наоборот, счастье – ты наконец проснулся, живешь по-настоящему.

Я полюбил город и его пролив. Не сравнивал это чувство с тем, что испытывал прежде. Даже если захочешь, сравнить не получится – другое пространство, другой этап.

Тогда, на берегу, я растерялся – Босфор не помещался в глазах. Его волны под выдохами ветра исходили пеной, чайки над ними тревожно хлопали крыльями. Беспокойство пролива передавалось и мне. «Босфор – как пустыня. Только из воды», – подумал я, прижавшись к фонарному столбу. Неподалеку возмущался Бахруз. «Эй, пошли отсюда! Смотри, какие волны, промокнем. Чертов пролив невзлюбил нас».

Волны подступали все ближе, агрессивно, словно проверяли на истинность чувств. Еще сильнее полюбил Босфор. За то, что он оказался не таким, каким я его представлял. Более глубоким, честным, не выдающим тайн первому встречному.

С той встречи прошло немало лет, а я до сих пор ощущаю первые брызги босфорских волн. Бахруз решил, что пролив меня отталкивал. На самом деле он исцелял, я понял это спустя время.

Я родился и вырос у моря – в шестистах восьмидесяти трех шагах от первой волны. Поэтому осмелюсь сказать, что разбираюсь в оттенках, силе, звучании воды так же, как кондитер-пахлавщик – в тонкости слоев османской пахлавы, раскатывая их до прозрачности тюля.

Босфор обладает силой залечивать раны, возвращать к жизни. Он мастер, искусно настраивающий расстроенный инструмент. Я встречался со многими морями, проливами, океанами. Они прекрасны, но по-другому. Не так, как друг Босфор.

Случались нелегкие дни на земле Стамбула, куда же без них. Я не раз в отчаянии покидал каменные стены, дороги, «не своих» людей, садился на паром, пересекающий Босфор, – и тут же начиналось волшебство.

Чайки, кричащие друг другу о значительном или, быть может, неважном, круговорот волн с бело-кучерявыми хохолками, приветственные гудки плывущих навстречу кораблей, стаканчик горячего чая на палубе, доносящийся с обоих берегов азан с напоминанием о вечном и подвесной мост на оранжевом горизонте.

Через пару минут путешествия нахмуренные брови выравниваются, дыхание успокаивается. Оглядываю Босфор, улыбаюсь. «Благодарю тебя, друг. Нам стоило бы многому у тебя поучиться…» Искусству бескорыстной любви, например.

Босфор не отвечает, лишь мощной волной подталкивает паром вперед.

35

Сделай шаг к свету

Говорят, большие города не спят. Это не про Стамбул. Он погружается в сон, когда с наступлением ночи останавливаются вапуры, перевозящие по Босфору сотни людей из одной части города в другую.

Закрываются пристани, утихает скрежет железных колесиков деревянных трапов, на кораблях перестают заваривать чай и запекать тосты с сыром, на темной поверхности пролива изредка мелькают огоньки заблудших танкеров, возвращающихся в свои моря.

Босфор – дом Стамбула, затихающий к полуночи, чтобы с первым азаном нового дня распахнуть свои окна. Что бы ни происходило за пределами дома, пролив любит, бережет и защищает свой покой, без которого давно растерял бы себя в земном хаосе.

Внешне длина Босфора вполне измерима – тридцать километров, но душа его ширины не имеет. Веками напролет пролив дарит любовь, понимание, вдохновение тем, кто приходит к его берегам.

Только человек, вооружившись физической оболочкой, либо раскрывает душу миру, становясь богаче, либо закрывает, уничтожая себя эгоизмом. Мучится выбором, думая, что будет после, и опасаясь сделать шаг к свету.

В Стамбуле у каждого свой кусочек берега, своя чайка и чашечка чая. У меня тоже. Ночами возвращаюсь домой лабиринтами улиц, смотрю на небо, и хочется верить, что нас слышат, оберегают и любят. Пусть даже мы сомневаемся.