Страх - Олег Георгиевич Постнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Новая странность: окна были все темны, только в проем двери, открытой настежь, выпадал углом свет. Тут же у входа стоял пустой гроб. Я взбежал на крыльцо, спугнув откуда-то стаю птиц, и был поражен, увидав, что это голуби. Я прежде ни разу не встречал их в деревне – только лесных (и то очень редко), бежевых, с темным кольцом у шейки. Эти были не те. Или, напротив, те. Говардовские. Всей стаей они унеслись прочь, но было мне уже не до них. Я шагнул в прихожую – и замер, вдруг обнаружив, что стою в дверях, на пороге большой низкой комнаты, полной народу. Свечи горели в шандалах. Пахло хвоей. Старуха мертвая лежала посередине, головой ко входу, на двух досках, укрытых рогожкой и поднятых на табуреты, и я поразился еще – почему не в гробу? Может быть, его только что подвезли? Кругом нее было человек десять – пятнадцать селян. Из них я тотчас узнал в углу кузнеца, приятеля Иры, а рядом с ним огромного продавца Артема. И вдруг съежился весь: все, кто тут был, молча смотрели на меня, смотрели так, что хотелось уйти. Было видно, что надо уйти, – но тут я увидел Тоню.
В черном платье и с черной лентой в косе, она показалась мне едва знакомой, совсем взрослой, – однако вдруг прямо мне улыбнулась (это было почти невозможно, я был уверен, она опустит глаза!) и, ничуть не чинясь, подошла ко мне и взяла меня за руку. Покорствуя ей – она тянула меня куда-то, – я шагнул в сторону, к стене, – и сразу потухли все взоры, отворотясь от нас, и все замерли так, как, должно быть, до этого, молча смотря на старуху. Я хотел что-то спросить…
– Молчи, – шепнула Тоня.
В сенях послышался шум – и новый человек взошел со двора. Оттуда, где я стоял, был виден его профиль – огонь свечей очертил его, – и я вздрогнул, ибо это был тощий зловещий старик с очень крупным носом и удивительно голым, каким-то бугристым лицом. Я мог бы поклясться, что где-то уже видел его прежде, но даже и близко не мог представить, где бы это могло в самом деле быть.
– Платон Семеныч… – прошелестело в комнате. На малоросский манер говорили Сэмэныч. Он быстро окинул взглядом всех, не пропустив и меня, а Тоне кивнув, и шагнул к покойной.
– Окно видчинялы (открывали)? – спросил он сквозь зубы, не спуская глаз с ее лица.
– Видчинялы, батько, авже ж (конечно)… – прошелестел опять шепот.
– Бачу, – он кивнул. Потом снова обвел всех взглядом. – Что робыть будем?
Все как-то замерли на своих местах, а кое-кто и поежился.
– Гроб с крестом? – спросил снова Сэмэныч.
– С хрестом, батько, с хрестом, – поспешно уверил его кто-то.
Он наморщил едва видные белые брови.
– Венки есть?
– Е, батько…
Артем вдруг выступил из угла, держа в руках по венку, совсем маленькому, круглому, свитому из цветов и хвои.
– Добре, – кивнул Семеныч. – Покрывала сюда. Свечи.
Команда тотчас была исполнена. Откуда-то явилось вмиг два покрывала – белых, с тканой каймой. Одним накрыли по грудь старуху, другое отдали ему. И затолкались у двери: вносили гроб.
Теперь в комнате все двигались. Кто-то что-то говорил, кто-то принимал доски и ставил к стене, кто-то сворачивал рогожу, и вот уж старуха лежала в гробу, всё на тех же двух табуретах, укрытая покрывалом, меж тем как Сэмэныч о чем-то шептался с Артемом. Артем при своем росте весь изогнулся дугой, снизу вверх глядя на старика, и вдруг я услышал свое имя. Я думал, мне померещилось.
– Гарно (хорошо), – сказал, однако, Семеныч, и впрямь поглядев на меня. Все уже опять выстроились у стен, и только какая-то бабка спешно подошла к Семенычу и сунула ему что-то в руку.
– Гарный хлопчик, – услышал я вдруг над собой его голос: но уже он был не тверд, как прежде, а вкрадчив. Он стоял надо мной, как-то странно сощурясь.
– Нэхай вин и бу́дэ… – зашуршали вокруг.
«Кем я буду?» – в недоумении успел подумать я. Тоня держала меня за рукав, но тут опять схватила изо всех сил за руку.
– Нет, не он, – сказала она.
– Ты сама его привела, – ответил Платон Семеныч.
Он ступил к гробу, поднял край покрывала с ног старухи и задрал ей подол. Мгновение он что-то делал там – потом бросил на пол кусок угля и придавил сапогом. В тот же миг венок был возложен ей на голову, три свечи скрестились, как в церкви, – бессменный Артем держал их, – и Платон Семеныч быстро повернулся ко мне и кивнул пальцем.
– Йды-но сюды, парень, – велел он негромко.
Сам не знаю зачем, я вырвал руку – пальцы Тони разжались – и подошел к нему. Второе шитое покрывало легло мне на плечи. Я увидел тень: кто-то держал надо мной венок. Платон Семеныч вдруг забормотал – скоро и неразборчиво, растягивая по временам слова. Я различил славянский и малоросский. Но ничего не понял. Все плыло и качалось вокруг, словно пламя свечей от ветра, комната стала совсем низкой и длинной, и таким же низким и длинным, как стол, был предо мной ведьмин гроб. Я оглянулся. Десятки глаз из тьмы смотрели на нас – прямо и страшно. И впереди всех стояла Тоня, вцепившись пальцами себе в платье. Ее лицо было бледно.
– Дай руку, – сказал старик. Я поднял руку. Словно общий вздох прошел по комнате у меня за спиной. Я увидал кольцо – и все окончательно предо мной помутилось…
Среди книг, что продал мне Люк, а также и тех, что привез я с собой из России, есть много редких, странных и, верно, уже мне ненужных изданий. Порой я листаю их. Путешественник-англосакс, много лет живший средь дикарей, пишет о них, между прочим, так (перевод мой): «Черный цвет, как и белый цвет,
