Душа так просится к тебе - Анастасия Туманова

— Фрол Васильич, ты пришли нам Демьяна, да скажи ему — как обычно.

— Слушаю-с…

— Тебя тут все знают! — удивился Сандро, усевшись и наблюдая за тем, как лысый, длинный, исполненный достоинства Демьян с белой салфеткой скользит вокруг стола. — Чем ты сейчас занят, служишь где-то?

Черменский усмехнулся, покачал головой. Вместо него с улыбкой ответил Демьян:

— Пишут оне-с. Для газет. Вся Москва запоем читает. Весьма даже увлекательно выходит, особливо последнее, про Хитров да «Пересыльный»…

— Демьян, как тебе не стыдно… — отмахнулся Владимир, но Газданов удивленно вскинул брови:

— Позволь… Ну как же, я читал! В «Московском листке»! «Рыцари тумана», кажется, так? Псевдоним автора… Не помню, что-то очень простое…

— Дмитриев, — усмехнулся Черменский. — Редактор, правда, пытался навязать мне «Аполлонского» или «графа Кастальдини», рассчитывая, что и барышни тоже будут читать… но тут уж я встал насмерть.

— Так Дмитриев из «Московского листка» — это ты?! Боже мой, Черменский! — поразился Газданов. — Что ж… еще в училище было понятно, что этим и кончится. Помнишь эпиграмму на майора Ртицкого?

— А как же… Пять дней ареста.

— И давно ты эдак… борзописуешь?

— Года три. С тех пор как живу в столице. Никакой другой службы я не знаю, сидеть круглый год в имении скучно, я там бываю лишь с весны до осени, пока идут работы… — Черменский говорил медленно, с неохотой, но Газданов этого не замечал. Казалось, он думает о другом.

— Какая чудная женщина, Черменский, верно?.. — произнес он, когда Демьян наконец закончил колдовать над столом и ускользнул. — Я таких глаз никогда в жизни не видел. Зеленые, как море… Ты на Каспии бывал?.. Хороша безумно! Расскажи мне о ней!

— Изволь, но что же? — пожал плечами Черменский.

— Да все, что знаешь! Ведь ты вхож в дом, разговаривал с ней запросто…

— Газданов, ты с ума сошел? Мы двух слов друг другу не сказали! Она всего несколько минут пробыла в гостиной! И те пела!

С минуту они недоуменно смотрели друг на друга. Затем дружно рассмеялись.

— Черменский, ты о какой из них говоришь?!

— О Софье Грешневой, разумеется! А ты?

— Об Анне! Черт возьми… — Газданов снова негромко рассмеялся. — «Неужто ты влюблен в меньшую? — А что? — Я выбрал бы другую, когда бы был, как ты, поэт…»

Черменский тоже усмехнулся, пригубил вино. Вполголоса спросил:

— Как ты у нее оказался? Графиня Грешнева весьма осторожна в выборе гостей.

— Притащил Анциферов. Он-то, похоже, ее старинный друг и даже… — Газданов запнулся, посмотрел на Черменского. Тот, невозмутимо разглядывая на свет вино в бокале, поинтересовался:

— Так ты дружен с Анциферовым?

— С какой стати? — пожал Газданов широкими плечами. — Просто знакомы по долгу службы, хотя наши ведомства и разны. Сегодня случайно разговорились после совещания у государя. Генерал Анциферов, как выяснилось, прежде общался с отцом, у нас есть общие знакомые… Он оказался весьма интересным собеседником. Мы вместе посидели у Клоссе, потом генерал сообщил, что приглашен на вечер в самый интересный дом в Москве, и позвал с собой. Он назвал имя хозяйки, я был, конечно, заинтригован, и… Как давно ты знаком с графиней?

— Четыре года, — медленно ответил Черменский.

Газданов вопрошающе смотрел на него, ожидая продолжения, но Владимир молчал.

— Послушай, — наконец обиженно начал Сандро. — Не хочешь говорить — ради бога, не надо, но я не понимаю, зачем столько таинственности? Если бы ты сам был заинтересован в этой даме — тогда все понятно, но ты же вроде увлечен ее сестрой?

— Поверь, я не увлечен ни той ни другой, — без улыбки произнес Владимир. — Видит бог, еще утром я подумать не мог, что снова окажусь в этой гостиной. Последний раз я был у графини прошлой весной.

— Вот как? — Газданов смотрел недоверчиво. — Отчего же сегодня?..

— Искал Северьяна. Ты ведь его должен помнить, моего бандита.

— Твой конокрад?! — несказанно удивился Газданов. — Он все еще при тебе?

— И я при нем, — подтвердил Черменский. — Мы не расстаемся уже, наверное, больше десяти лет. И вот вдруг — пропал. Просто ушел из имения ночью, никому ничего не сказав!

— Ну-у, этого можно было ожидать…

— Нельзя никак! — резко отозвался Владимир. — Я должен был знать! Не понимаю, что за стих на него нашел! Никогда прежде он так не вел себя! Месяц я еще ждал, думал — мало ли что ему в башку могло ударить, загулял, запил где-нибудь, с ним случается… Но он, паршивец, второй месяц не появляется, и вот — пришлось ехать на поиски. С утра я побегал по Москве, у нас с ним тут имеются… м-м… общие знакомые, а ближе к ночи заглянул к Фекле. Это кухарка Грешневой, у них с Северьяном когда-то был роман, и я подумал, может, Фекла что-то знает. Но он у нее не показывался. Я уже готов был откланяться, когда вдруг вошла графиня… — Меня сразу захватили в плен и переправили в гостиную.

Черменский умолк. Невесело усмехнулся, глядя в сторону. Что толку врать самому себе — он хотел увидеть Софью. И был страшно разочарован, войдя в гостиную и не обнаружив там ее. Но Анна, перехватив его взгляд, чуть заметно улыбнулась, попросила немного подождать, и Владимир отчетливо понял, что стоит это сделать.

И дождался, черт возьми… При воспоминании о том, что произошло два часа назад, настроение Черменского, и без того плохое, испортилось окончательно. Как безобразно он повел себя… Чуть было не сделал вид, что они незнакомы, молчал, как болван, когда остальные просили ее спеть… Софья пела, а он, глядя в окно на падающий снег, вспоминал о том, как впервые услышал ее голос — четыре года назад, в захолустной деревне, в забитом пьяными мужиками кабаке. Она пела тогда под гитару «Что ты жадно глядишь на дорогу» — семнадцатилетняя босоногая девочка со слезами в зеленых, как у лесной русалки, глазах, и у него мурашки бежали по спине от этого голоса, глаз… До сих пор все живо в памяти, до сих пор не отболело… А ведь времени прошло немало. Можно было за столько лет понять, что ничего уже не изменится, не вернется обратно та ночь на обрывистом берегу Угры, когда он и Софья сидели, разделенные лишь умирающими углями костра, и Владимир успокаивал ее, говоря, что нельзя сводить счеты с жизнью, что бы ни случилось, а девушка молча, глядя в огонь, слушала его, и желтый огонек бился в неподвижных глазах… Кончено. Незачем и вспоминать. Но он все еще не мог справиться с собой, — виновато в этом было последнее письмо Маши. Марьи Мерцаловой, актрисы, его недолгой любовницы, покончившей с собой во второсортном борделе на Грачевке несколько лет назад. Накануне ее самоубийства они встретились случайно в полупустом под утро зале борделя. Маша была уже очень слаба, кашляла кровью. Не глядя на Владимира, рассказала о том, что из-за болезни осталась без работы, без ангажемента, из последних сил подрабатывала в публичном доме, играя для гостей на пианино, и добавила, что через неделю-другую она, вероятно, умрет. Отчетливо видя, что это правда, Владимир предложил ей: