Вор во ржи - Лоуренс Блок

— Значит, помните, что там говорится насчет понимания. Он сразу понял, что беспокоиться незачем. Точно так же, как знал, что я воспользуюсь билетом на самолет.

— А ваши родители?

— Парочка старых хиппи. Отец мой в то время был в Непале, пьянствовал в Катманду. Мать жила у себя дома, в Гринвиче, штат Коннектикут, проживала доверительную собственность и три дня в неделю трудилась на добровольных началах в организации, лоббирующей легализацию марихуаны. Больше она ничем не интересовалась.

— То есть она не возражала?

— Она отвезла меня в аэропорт. У Гулли не было телефона, но я позвонила ей через несколько дней из телефона-автомата и сообщила, что останусь там на некоторое время. Она сказала: «Очень хорошо».

— Но вам было четырнадцать.

— Я всегда говорила, что у меня взрослая душа. Трудно сказать, верила ли я в это, но, во всяком случае, я была далеко не обычным четырнадцатилетним подростком. И я никогда не чувствовала себя не на своем месте. Я всегда была равна себе.

Часть всего этого она рассказала мне в книжном магазине, с Раффлсом, урчащим у нее на коленях, и при посетителях, старавшихся держаться подальше, словно чувствовали, что могут помешать. Другую часть — в баре «Кедр» на Университетской площади, куда мы перебрались после того, как я закрыл магазин. Она спросила официанта, есть ли у них ржаное виски. Он сходил узнать и вернулся с сообщением, что у них есть «Олд Оверхольт». Она заказала двойную порцию и бокал воды.

Я решил заказать то же самое, но со льдом и капелькой содовой, и спросил, хорошо ли это в таком сочетании. Она сказала, что лучше пить чистое, и я переменил заказ — двойную ржаного виски, чистого, и бокал воды.

Мы приняли по паре в «Кедре», потом прошли несколько кварталов до знакомого мне итальянского ресторанчика, который внутри значительно лучше, чем снаружи. Интерьер тоже не очень впечатляющий, но кухня все компенсирует. Мы съели по порции оссо букко, выпили бутылку «вальполичеллы», и официант принес нам к эспрессо в подарок по бокалу «Стреги». В маленькой траттории во Флоренции еда, может быть, и лучше, но мне об этом трудно судить.

Пока мы ели и пили, она продолжала рассказывать. Выйдя на улицу перед рестораном в подогретую вином вечернюю прохладу, мы посмотрели друг другу в глаза примерно так же, как она и Фэйрберн сделали в аэропорту Альбукерке, и она ответила раньше, чем я успел задать свой вопрос.

— К тебе, — сказала она.

Я поднял руку, и возникло такси. Вот такой получился вечер.

Глава 7

— Значит, это ржаное, — сказала Кэролайн. — На мой вкус, немного сладковато, Берн. По сравнению со скотчем.

— Я знаю.

— Но неплохо. Вкус довольно любопытный, если не обращать внимания на сладость. В общем, довольно полный, хотя его и нельзя сравнить по классу с «Глен Драмнадрохит».

«Глен Драмнадрохит» — редкий сорт чисто-солодового виски, который мы пробовали на выходные в Беркшире, и ничего подобного ему просто вообще нет. Его ни с чем не сравнить, за исключением, может, того, чем Бахус потчевал завсегдатаев горы Олимп.

— Мне казалось, ржаное относится к дешевым сортам, — продолжала она. — Ну, типа этих номерных виски.

— Номерных?

— Типа «Три пера». Или «Четыре розы».

— «Пять золотых колец», — предложил я и помахал Максин, чтобы повторить заказ.

— «Шесть плавающих лебедей». «Семь скачущих лордов». Когда я была маленькой, мои тетушки за семейным ужином потребляли исключительно имбирное пиво и ржаное виски. Конечно, это было либо «Три пера», либо «Четыре розы». Или «Шенли», или что-то в этом роде.

— Купажированное виски, — сказал я. — В основном зерновой нейтральный спирт. Многие называют это ржаным виски, но, строго говоря, оно таковым не является. Настоящее ржаное — это чистое виски, как скотч или бурбон, только их делают из разного зерна. Скотч — из ячменя, а бурбон — из кукурузы.

— А ржаное?

— Ржаное делается из ржи.

— Кто бы мог подумать? Спасибо, Максин. — Она подняла свою рюмку. — Ну, согрешим, Берн?

Что мы и сделали, как вы догадываетесь, поскольку находились в «Бам Рэп». Вчера вечером я позвонил Кэролайн, чтобы отменить нашу обычную встречу после работы, а наутро позвонила она, чтобы отменить наш обычный совместный ланч, так что нам пришлось наверстывать.

— Мне кажется, — рассудительно продолжила она, — что этот напиток становится лучше по мере употребления. В этом суть настоящего виски, ты со мной согласен?

— Я думаю, это подтверждает наличие в нем алкоголя.

— Ну, может, в этом и есть суть настоящего виски? Рожь, говоришь? Значит, это зерно?

— Никогда не слышала про ржаной хлеб?

— Конечно, слышала. Но по вкусу совсем не похоже на те мелкие зернышки.

— Это тмин, его добавляют для вкуса. А из ржи изготавливают муку.

— А то, что не идет в хлеб, пускают на виски?

— Да, — кивнул я. — Кстати, это единственное, что пьет Гулливер Фэйрберн, и, похоже, в больших количествах.

— Что ж, дай бог ему здоровья. Она тоже это пьет, да? Элис Котрелл?

— Почему же. За ужином она употребила некоторое количество вина, а под конец — бокал «Стреги». У меня дома ржаного тоже не было, и она нашла мой скотч вполне приемлемым. Но главный ее напиток — ржаное. Это — последствия трех лет жизни с Фэйрберном.

— А теперь и ты стал пить ржаное, — заметила Кэролайн. — И если уж на то пошло, то и я тоже. Берн, тебе не кажется, что создается определенная тенденция? Она не может захлестнуть всю страну?

— Маловероятно.

— «Коль не помру от ржаного — до смерти я доживу» — помнишь эту песенку, Берн?

— Боюсь, что нет.

— А я пела, но мне приходилось повторять ее три или четыре раза, чтобы поднять настроение. «Валет мой, валет бубновый, тебя одного зову. Коль не помру от ржаного — до смерти я доживу».

— Почему валет бубновый?

— Откуда я знаю?

— И в чем здесь смысл? Все живут до смерти — от ржаного виски или так.

— Берн, господи, это же фольклор. «Пойди скажи тете Винни, что сдохла серая гусыня». В этом есть смысл? Кому какое дело до серой гусыни, сдохла она или нет? Народные песни не предполагают наличия какого-то смысла. Поэтому их и сочиняют обыкновенные люди, а не Коул Портер.[8]

— О-о.

— Не могу поверить, что ты не знаешь этой песни. Неужели ты никогда не имел дело с исполнителями фолка?

— Нет, а когда ты?.. А-а, конечно. Минди Си Гул.

— В девичестве Сигал. Помнишь?

— Гитаристка.

— Ну, я бы не называла ее гитаристкой, Берн. Она знала всего три аккорда, и все они звучали одинаково. Она просто бренчала на гитаре, аккомпанируя своему пению. — Кэролайн пожала плечами. — Впрочем, голоса у нее тоже особого не было, как оказалось.

— Но у нее была приятная миниатюрная фигурка.

— Что за гадости ты говоришь, Берн.

— Только не называй меня сексистом, потому что ты сама собиралась сказать то же самое. «Особого голоса у нее не было, зато была стильная миниатюрная фигурка». Ты разве не это хотела сказать?

— Если я так скажу — это совсем другое дело. Тебе не положено обращать внимание на ее фигуру.

— Минди Си Гул? Господи, кто же не обратит внимания на ее крылышки?

— Берн…

— И что значит — мне не положено? Потому что она лесбиянка? Ты же обращаешь внимание на натуралок? Даже приударяешь за ними, и порой небезуспешно.

— Успех весьма краткосрочный, Берн. Зато страдания — долгие. И не потому, что Минди была розовой. Тебе не следовало обращать внимание на ее фигуру, потому что она была моей подругой.

— Ну-ну.

— Но это кончилось, — вздохнула она и допила свою порцию. — И ты прав, у нее была пара крыльев, которые могли унести тебя на луну, так что черт с ней. А как у тебя?

— С крыльями неважно.

— Я имею в виду твои отношения с Элис-без-крылышек? Успешно?

Я опустил глаза.

— Берн?

— Джентльмены об этом не говорят, — напомнил я.

— Я знаю, Берн. Поэтому я и спрашиваю тебя, а не принца Филиппа. Все благополучно?

Когда женщина сама напрашивается в гости, постель представляется очевидным следствием. Но я не собирался спешить. Большую часть вечера мы провели в разговорах о ее отношениях с другим мужчиной, мужчиной, который был легендарной, загадочной и романтической фигурой. Удачная ли это прелюдии к сексу?

Так что, выбирая, какую поставить музыку, я решил пластинку Мела Торме оставить на полке. Это поразительная запись, но в данную минуту я не был уверен, что она соответствует моменту.

Пока для нас играл Колтрейн, она еще кое-что рассказала про Гулливера Фэйрберна. О том, как каждые пару лет он изобретал себя заново, придумывал новое имя, осваивал новый стиль жизни, переезжал в другой район страны. Она объяснила, что ему было легко оставаться неузнанным, потому что на самом деле никто не знал, как он выглядит, следовательно, никто и не мог его узнать на бензоколонке или в супермаркете. Большую часть покупок он оплачивал наличными, а когда приходилось выписывать чек, он выписывал его на то имя, которым пользовался в данный момент, а для подтверждения у него в бумажнике имелась целая пачка удостоверений личности. Он ни с кем не общался, не заводил друзей.