Темные силы - Михаил Волконский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Таким образом к началу августа 1807 года мы снова стали друзьями французов и это событие составляло главный интерес в Петербурге, куда потянулись французские граждане, а русские баре направились за границу и проживались и заживались там, для чего и был создан специальный термин «заевропеился».
Повсюду в Петербурге — и в частных собраниях, и в клубе — наряду с передаваемыми неправдоподобными и нелепыми сплетнями и рассказами, обсуждались политические события.
Лека Дабич, выиграв в «фараон» около трехсот рублей, решил забастовать на сегодня и перешел в клубную столовую ужинать.
Там за большим столом сидела целая компания с графом Савищевым. Лека подсел к ней и спросил себе баранью котлетку.
— Ах, кстати! — начал один из молодых людей. — Вот Лека Дабич снова отыскал Сашу Николаича. Я на днях видел его у него вечером. Он, верно, опять появится в клубе.
Графа Савищева немного передернуло.
— Пусть появляется! — сказал он. — Что касается меня, то я решил держаться от него подальше!
— Почему это так? — спросил Лека, принимаясь за свою котлетку.
— Да так! Он как-то всплыл неожиданно и вдруг лишился средств к «пропитанию», как говорится в слезных прошениях.
— Ну и что, со всяким это может случиться! — спокойно сказал Лека. — И со мной, и с тобой!
— Ну нет! Со мной этого не может случиться! — значительно подчеркнул Савищев и, как бы в доказательство своих слов, взял стоявший перед ним бокал шампанского и залпом выпил его.
— Ой! Не говори! Всяко бывает! — не унимался Дабич.
— Ну, наше состояние слишком солидно и между мной, графом Савищевым, и каким-то Николаевым слишком большая разница!
— А вы слышали, — вступил в разговор военный посолиднее остальных, видя, что отношения начинают обостряться и желая прекратить это, — Англия готова к войне с нами и желает послать свой флот в Балтийское море.
— Господи! — сейчас же стали возражать ему. — Уж мы, кажется, привыкли воевать настолько, что и в мирное время нам не терпится!
— Да не нам не терпится, а Англия сама затевает!
— Из-за чего же?
— Континентальная система Наполеона! Мы присоединились к ней…
Граф подумал немного и возразил:
— Но тогда Англия пойдет не против нас одних: против всей Европы!
— А посмотрите, она опять втравит европейские державы в войну и опять нам придется драться с французами! Кончится все тем, что мы останемся на бобах!
— Как Саша Николаич! — подсказал граф Савищев, которому было неприятно, что в разговоре про Николаева верх как будто остался не за ним.
— Да Николаев вовсе не на таких уж бобах сидит! — сейчас же подхватил Лека Дабич, исключительно, чтобы раздразнить «эту свинью Савищева». — Правда, Николаев живет до некоторой степени в мурье, но если бы вы знали почему! Это такая интересная штука!
И он обвел хитро прищуренным глазом присутствующих.
— Что? Что такое? Расскажи! — послышалось со всех сторон.
Граф Савищев притих и тоже стал слушать.
— Понимаете ли вы, — начал Дабич, овладев вниманием присутствующих, — что Саша Николаич поселился у некоего отставного титулярного советника, а у того воспитанница… — Он собрал все пальцы в щепоть, поцеловал их кончики и раскинул веером. — И зовут ее Маней! — добавил он.
— Что же она — блондинка или брюнетка?
— Брюнетка! Да еще какая! Вороново крыло!.. Глаза вот этакие и строгость в чертах королевская! Понимаете какова, я до сих пор ничего подобного не видывал!
— Так ты думаешь, ради нее…
— Саша Николаич забился в мурье?.. Не сомневаюсь в этом! Я бы на его месте еще и не то сделал! Ведь бывает, что и повезет человеку!
Граф Савищев слушал все время молча и, наконец, улучив минуту, спросил Дабича:
— А как зовут этого отставного советника?
— Беспалов, кажется!
Савищев сдвинул брови и спросил:
— Ты не путаешь?
— Нет, не путаю! — ответил Дабич.
— А где живет этот Беспалов?
Лека сказал.
Граф Савищев нахмурился и ничего не ответил.
— Савищев, кажется, надумал отбить красавицу! — подмигнул один из компании, подвыпивший больше других.
Савищев встал из-за стола и направился в игральную комнату. Там он кинул сто рублей на ставку и сейчас же взял ее.
— Кто счастлив в картах, тот несчастлив в любви! — сказал ему кто-то.
Глава XXII
Маня стояла в своей комнате и смотрела в маленькое, тусклое зеркало на свою красоту; зеркало стояло на неуклюжем комоде, занимавшем почти полстены.
Этот истертый комод с обломанными кольцами на ящиках, со сломанной ножкой и с отставшей и покоробившейся во многих местах фанеркой составлял еще лучшую часть ее мебели. Остальное было самым убогим.
Правда, комната Мани дышала чистотой, над постелью висел ослепительно белый полог, занавеска на окне казалась только вчера вымытой и выглаженной, и воздух был пропитан дорогими, хорошими духами, но все это не могло все-таки вознаградить Маню за бедное убранство, окружавшее ее.
Разве такая обстановка была под стать ей!
Она глядела в зеркало на свое отражение и видела, что ее лицо красивее всех остальных, которые знала она.
И добро бы еще, если бы она не хотела жить так, как жили другие молодые девушки и барыни, и старухи даже, на которых она работала за грошовую плату. Нет, она всеми силами души желала и для себя такой же роскоши, платьев, шелковых стен, ковров, дорогих вещей…
За что в самом деле другие пользуются всем этим, а она нет? Разве она хуже их?
Маня не сомневалась, что она лучше, что ни у кого нет таких темных длинных волос, густых и шелковистых, как у нее, таких глаз, которые могут выражать все, что она захочет, такой стройной талии, нежных рук и маленьких ног. Отчего же она такая, за что у нее нет дорогих серег, чтобы оттенить красоту ее лица, нет жемчужной нити на шее, хорошего платья и колец на этих нежных руках?
Разве не пошло бы ей или она бы не сумела носить все это, как все другие?
А между тем она обречена жить в маленькой, невзрачной комнате, по целым дням сидеть не разгибаясь над работой и относить эту работу в дома, где все дразнило ее и возбуждало ее зависть. Она завидовала жестоко, откровенно, по праву, как ей казалось, несправедливо обездоленной.
Откровенна она, разумеется, была только сама с собой и ни перед кем и ни за что не высказала бы своей зависти: она была слишком горда. Но ей от этого было не легче, а, напротив, только тяжелее.
В глубине души Маня ненавидела всех, кто оказывался наделенным от судьбы теми благами, которых у нее самой не было и которых она так страстно желала.
Она читала где-то, что будто в жизни человеческой, как и во всей природе, существуют приливы и отливы, плюсы и минусы и что лишения и несчастья сменяются довольством и удачей, и наоборот, но терпеливо и покорно ждать этой удачи не могла и не хотела.
Какая ей радость была бы в том, что когда-нибудь впоследствии, когда ее волосы поседеют, кожа покроется морщинами, к ней придет счастье, которого она, молодая, красивая и сильная, не знала?
Неужели ей суждено тратить свою молодость, красоту и силы на то, чтобы капризным барыням шить наряды, получать за это деньги и расходовать их на подачки вечно полупьяному Оресту? Ведь существуют же люди, существуют женщины, которые во всю свою жизнь, с самого детства, ничего не знали, кроме баловства и исполнения своих прихотей?
Та же старуха графиня Савищева, например. Она очень мила и добра, эта графиня, обходительна в обращении и готова помочь всякому, но разве трудно ей быть милой и доброй, обходительной и помогать?
«Нет, ты переживи с мое, испытай, что я испытываю, — злобно думала Маня, — а тогда и попробуй, чтобы восхищались твоими душевными качествами!»
Она знала, что графиню Савищеву все уважают и любят, но сама больше, чем кого бы то ни было ненавидела именно ее за то, что все уважали и любили ее, и за то, что жизнь графини была обставлена судьбою с несправедливою, неравномерною по отношению ко многим другим людям щедростью.
Под «многими другими» людьми Маня подразумевала, главным образом, себя.
Маня закинула голову назад и, медленно повернувшись, заходила по комнате, что часто делала у себя, когда ее охватывало тоскливое, мучительное чувство обиды на свою судьбу, как то, которое охватило ее сегодня.
Часы в столовой пробили половину второго.
Маня поспешно схватила накидку и шляпку, надела их и вышла, крадучись, по черному ходу. Она в первый раз отправлялась в путь без своего провожатого, слепого Виталия.
Глава XXIII
На другой день после разговора в клубе граф Савищев с утра поднялся наверх, где жила графиня, и выказал необыкновенное внимание к матери, затем он провел с ней два часа времени один на один, в то время как она по старинной привычке XVIII века делала свой туалет.