Мемуары придворного карлика, гностика по убеждению - Дэвид Мэдсен

– Не совсем.

– Ну, как, когда трахаешься.

– Frisson совсем другого рода, – произнес я задумчиво.

– Чего?

– Неважно.

– Где ты таких слов набрался? Ты, кажется, сказал, что ты из Трастевере…

– Оттуда, но это долгая история. Не рассказывай маэстро Антонио, а то у меня будут неприятности.

– Не бойся, не скажу. Этому выблядку я не скажу даже, сколько из меня по утрам выходит говна. Но мне непонятно, что ты вообще здесь делаешь.

– Я еретик. – По крайней мере, я считал тогда, что был еретиком.

– И ты сбежал от Инквизиции?

– Нет. Меня отпустили. Ну, точнее, продали меня маэстро Антонио. Или, если быть совсем точным, один человек продал маэстро Антонио.

– Значит, тебя не обвинили?

– Нет.

– Тогда что, во имя Христа Всемогущего, держит тебя здесь?

– Сам бы хотел это знать, Нино. Мне нужно найти одного человека, но я не знаю, где искать.

– Какого человека?

– Его зовут «магистр». Нино пожал волосатыми плечами.

– Никогда о нем не слышал, – сказал он. – Хочешь пощупать мой член? Он как детская рука.

– Да, я знаю, но, спасибо, не хочу, если тебя это не обидит.

– Ну, тогда извини. Такому «дружище», как у меня, нужно много внимания.

Под «вниманием к своему дружище» Нино имел в виду мастурбацию, чем он и занялся, улегшись на бок на куче вонючей мешковины и приспустив грязные штаны.

– Наверное, из-за того, что телегу трясет, – пробормотал он, после чего замолчал и лишь иногда постанывал.

В качестве Берберского макака Нино появлялся совершенно голый, поскольку макаки – животные и никого нельзя привлечь к ответу за показ голого животного. Зрители, что неудивительно, никак не могли решить, что же это все-таки такое, но каждый раз, когда они видели эту огромную уродливую химеру, просто слышно было, как они борются с недоумением. Один из дружков Антонио выводил Нино на показ на длинной золотой цепи, прикрепленной к золотому ошейнику с безвкусными стекляшками, надетому на толстую с грубыми морщинами шею. Дружок водил его взад-вперед, нежно похлопывал по спине и время от времени тыкал носком ботинка ему в интимные места.

– Близко не подходите, дамы и господа, прошу вас, близко не подходите! В моих руках это – послушное животное, но только потому, что я его кормлю, но я не могу обещать, что и с вами оно тоже будет добрым. Отойди, малыш! Посмотрите в эти глаза, дамы и господа, посмотрите на их дикий блеск! Но не бойтесь того, что он сбежит и передушит вас в ваших постелях, – это вряд ли случится: мы здесь его накрепко запираем, дамы и господа, уверяю вас. Этот зверь прямо из темных и душных лесов, вырван из зловонных лап своих товарищей – вы ведь понимаете, что макаки в друзьях не очень разборчивы. – При этих словах некоторые зрители начинали хихикать, принимая это за намек на самого укротителя, известного нам как «Жопорожий Арнольдо», но на такую шутку он был не способен. – Они выли и стонали всю ночь. Только всемером сумели сковать его, и теперь у вас есть возможность видеть его тут!

Во время этой диатрибы Нино делал попытки схватить кого-нибудь и иногда действительно хватал за одежду – обычно женщину. Тут же раздавался визг, и бывало, что несколько мужчин, желая похвастать храбростью, выхватывали шпаги. Нино рычал, отпускал одежду и начинал скулить. Дамы аплодировали, а мужчины, выхватившие шпаги, гордо надували грудь. Мужчины, не выхватывавшие шпаг, робко отводили взгляд.

В конце представления Нино начинал показывать пальцем себе в рот, и Жопорожий Арнольдо объявлял:

– Прошу извинить, дамы и господа, но у диких зверей обычаи не такие, как у добропорядочных христиан, – здесь он заговорщицки подмигивал мужчинам, – ведь правда, господа? Так что дамам, думаю, не захочется это видеть.

Пока дам оттесняли к выходу, он продолжал, понизив голос:

– Но если кто-нибудь из вас, благородные господа, изволит заплатить еще полдуката, мы сможем продолжить представление уже для узкого круга.

Обычно полдюжины мужчин действительно оставались, заплатив еще, и начиналось «закрытое представление»: Нино как бы ел живую крысу. На самом же деле он только откусывал у нее голову, выплевывал ее, чавкал и делал вид, что жует. Но даже так зрелище было тошнотворным, и даже самые крепкие желудки начинали бунтовать. Публика вытаращивала глаза, когда голова насмерть перепуганного грызуна исчезала во рту Нино, и разевала рты, когда с губ Нино начинала течь темная тягучая кровь. Когда он выплевывал голову, крича так, чтобы его слышали отосланные дамы, представление заканчивалось.

– Ну вот, господа, это стоит полдуката, я уверен, вы согласитесь. Бы увидели то, на что богобоязненный христианин смотреть больше не захочет, да ему и не следует на это смотреть. Желаю вам спокойной ночи.

Но вот Нино издал блаженный вздох облегчения, его недолгое удовольствие закончилось, и он перевалился на спину.

– Теперь полегчало, – пробормотал он.

Меня вдруг озарила мысль.

– Нино, – сказал я. – Маэстро Антонио ведь до сих пор не знает, как меня показывать, так?

– Да, что-то такое слышал. С тобой, кажется, какие-то сложности.

– А что, если мне работать с тобой? – сказал я.

– Но я уже работаю с Жопорожим Арнольдо.

– Знаю, но у меня есть хорошая идея. Послушай!

Нино привстал, опершись на локти. В замкнутом пространстве было не продохнуть от едкого запаха его потных ног.

– Жопорожий Арнольдо водит тебя на цепи, потому что он человек, а ты обезьяна, так?

– Ну, вроде.

– А что, если мы все сделаем наоборот и цепь будешь держать ты? Как тебе такое? Тогда вместо человека, показывающего обезьяну, у нас получится обезьяна, показывающая человека!

– И кого я буду представлять?

– Меня! – радостно объявил я.

– Тебя?!

– Конечно! А как еще? Такого они наверняка не видели, я тебе говорю! Представь, обезьяна показывает человека! Такого еще не было. От зрителей отбою не будет, поверь.

Нино медленно покачал головой, но его черные глаза уже заблестели.

– Мне кажется, так нельзя, Пеппе, – сказал он. – Это, может быть, против Библии?

– Ты читал Библию?

– Нет, конечно, я же не умею читать. Да и для этого у нас есть священники.

– А я читал, и в ней ничего не говорится о том, что обезьяне нельзя показывать человека.

– Но это может оказаться ересью, – сказал он. Затем грустно добавил: – Очень многое – ересь.

– Ну и что? Мы и так здесь все воры и еретики.

– Но как я буду тебя показывать? Я же считаюсь обезьяной, значит, не могу говорить. Если я заговорю, это выдаст обман.

– Помолчи и послушай меня, хорошо, Нино? Не так давно ты сказал мне, что мы должны вызвать у публики дрожь, так?

– Так.

– Что может вызвать большую дрожь, чем полное извращение естественного порядка вещей? Это не просто вызовет дрожь, это их потрясет. В особенности если мы не будем пускать на представление молодых дам… скажем, моложе шестнадцати. Остальные сбегутся толпами. И говорить тебе не придется, – я буду говорить. Говорить я буду так, как никто не сможет говорить, – я буду писать словами живописные полотна! Я буду использовать слова, какие они еще не слышали, словами я буду ткать золотые и серебряные узоры, да так, что у них головы пойдут кругом! Словами я перенесу их в чужой и страшный мир, они почувствуют жаркие, душные лесные ночи, услышат резкие крики таинственных жутких тварей, я заставлю их осязать, ощущать на вкус, обонять жестокую беспощадную жару чужого солнца – и все при помощи слов!

– А что же с представлением только для мужчин?

– Тебе правда нравится откусывать головы у живых крыс?

– Конечно нет, меня тошнит.

– Тогда это отбросим, и я придумаю что-нибудь другое.

– Что именно?

– Пока не знаю, но обязательно что-нибудь придумаю.

– Ну, я согласен, – сказал Нино. – Остается только убедить этого ублюдка Антонио.

– Не беспокойся. Его я быстро смогу убедить.

И удалось это действительно быстро.

– Думаешь, будем собирать толпы, а? – сказал он, потирая небритый подбородок.

– Собирать? Да тебе еще придется нанять полдюжины здоровяков, чтобы их разгонять!

– Я больше не могу нанимать…

– Поэтическое преувеличение, – торопливо перебил я. – Ты по колени будешь в дукатах.

– Ты точно можешь трепаться, как Жопорожий Арнольдо? Где ты научился изъясняться такими странными словами?

– Ты мне когда-то сказал, что не спрашиваешь о прошлом своих приобретений. Не спрашивай и сейчас. Просто поверь мне. Разбогатеешь, обещаю.

Он смерил меня взглядом.

– Я уверен. На все сто процентов.

– Ладно, Коротыша, согласен.

Следующим вечером на афише о нас с Нино было написано так: «Человек против обезьяны, или Трагедия природы».