Грань - Ника Созонова

— Думаю, Дионис, не стоит так безответственно относиться к собственному здоровью. Головная боль может быть первым предвестником тяжелого заболевания, а для ликвидации недосыпа нашим законодательством предусмотрены выходные дни и праздники. Так вот. Тут такое дело: на днях ваши коллеги из Общего ведомства работали с одним господином. Нормальный во всех отношениях мужчина, приличный, образованный. Работает, правда, сторожем в детском саду, но в этом, как вы понимаете, нет криминала. Случайно оказался свидетелем покушения на мэра города — вы, конечно, слышали эту историю? Для выяснения точной картины преступления милиция попросила заглянуть в память парочки свидетелей. Обычная просьба, все в порядке вещей. Странности начались, когда 'ведущий' зачем-то копнул чуть глубже, чем требовалось. Как вы знаете, для Общего отдела это является превышением полномочий, и он мог схлопотать выговор и даже увольнение — если бы пациент пожаловался, но результат оказался столь необычным, что его лишь слегка поругали. У проверяемого имелся 'заслон'!

Я присвистнул. 'Заслон'! Ничего себе…

Карла нахмурился на столь непосредственное проявление эмоций, но ничего не сказал. Видимо, наслышан был краем уха, насколько это редкое явление. О 'заслонах' я только читал, но никогда не сталкивался в своей практике. Существуют люди — их единицы, обладающие столь сильной волей, что могут сознательно блокировать свои воспоминания, мысли и эмоции. Они словно запирают часть своего внутреннего пространства на крепкий замок, не допуская туда 'ведущего'. Но зачем обычному во всех смыслах мужику, сторожу детского сада, так палиться? Раз существует область психики, куда не смог влезть любопытный мад, это не может не насторожить правоохранительные органы: добропорядочным гражданам скрывать нечего.

— Вижу, вы удивлены, — продолжил шеф. — Это радует: вы явно стали чувствовать себя лучше, и недосып и головная боль уже не мешают воспринимать сказанное мною. Итак, подозрительного субъекта передали нам. У нас нет запретов на особые средства дознания, да и профессиональная хватка не им чета. Я решил поручить этого любопытного господина вам, Дионис, как одному из лучших наших специалистов. К тому же я знаю, как вы любите все необычное, из ряда вон. Пациент — до выяснения истины, пребывает в статусе временно заключенного. Можете возиться с ним столько, сколько понадобится. Только не забывайте про другие дела! Да, и еще: когда обнаружите, что он скрывает и зачем, тут же дайте мне знать. Поскольку случай особый, можете общаться с пациентом и лично, это не возбраняется. Все, Дионис, вы свободны.

Я с облегчением понесся к дверям — поскорее окунуться в интригующую загадку. Карла окликнул меня:

— Чуть не забыл! Хочу сделать вам маленькое внушение.

Еще одно внушение! Не перебор ли? Но это я выразил только взглядом. Замер в дверях, принципиально не возвращаясь к начальственному столу.

— Кажется, вы подписывали инструкцию относительно изменения процедуры контакта, спущенную нам два месяца назад?

— Да. Было такое.

— Напомните, что именно там говорилось?

Я пожал плечами.

— Запрещалось впредь при очистке сознания пользоваться медитативными техниками. Эту операцию отныне должна проводить только 'Мадонна'.

— Вот-вот! — Карла назидательно воздел указательный палец. — Психологи-исследователи выявили, что постоянное использование медитаций при работе с патологическими 'ведомыми', грозит для мада серьезными психическими проблемами. А вы, Дионис Алексеевич, этой инструкцией, направленной на ваше же благо, официальным документом, под которым вы поставили собственноручную подпись, пренебрегаете!

— С чего вы взяли? — Грубоватое простодушие должно было подчеркнуть мою абсолютную невинность. — Я исключительно чту все инструкции. Даже если сомневаюсь в их целесообразности.

— Не лгите, — голос Карлы стал сух. — У меня имеется стопроцентно достоверная информация, что эту инструкцию вы нарушаете. Думаю, вы меня поняли: не первый день работаете, знаете, чем это грозит. И уж тем более, вам!

Он выделил это 'вам' с неприкрытым злорадством — намекая, что в Особый отдел меня приняли с большим скрипом. Чересчур эмоционален, видите ли, таким место в Общем. Я уперся тогда рогами и копытами: только в Особый! Вытребовал себе испытательный срок в два месяца и оттрубил его с блеском: при помощи свойственных мне интуиции и умения вкалывать до самозабвения.

— Идите, — Карла уткнулся в свои бумаги, сделав мне ручкой. — Идите и работайте, Дионис Алексеевич!

— Бегу, бегу!

Но я снова притормозил — уже по собственной инициативе.

— Насчет Артура — ничего неизвестно?

Карла усмехнулся.

— Вспомнили о напарнике в связи с общей склонностью нарушать инструкции?

— Да я, собственно, о нем и не забывал.

— Ценю ваши дружеские чувства, — шеф помедлил и процедил, старательно изучая бумаги: — Как только появится открытая информация, обязательно поставлю вас в известность.

В свой кабинет я вернулся воодушевленным и обозленным.

Сварил крепкий кофе, выпроводил с пустячным поручением стукачку-Любочку (кроме нее, шефу не от кого было узнать о моем наплевательском отношении к идиотской бумажке, спущенной сверху), уселся поудобнее и принялся изучать дело своего подопечного.

Итак, Скун Геннадий Владимирович. Сорок семь лет, вдовец, не судился, не привлекался. Обследования по нашей части проходил дважды, состоя на чиновничьей службе. Оба раза благополучно. Третий, видимо, получился роковым. Из близких родственников присутствует одна дочь, живет в другом городе с мужем…

Фотография пациента меня разочаровала. Совсем не так полагалось бы выглядеть человеку, сумевшему поставить 'заслон'. Где волевой подбородок, хищный нос, пронзительный взор? Вместо этого — ничем не примечательный пожилой фейс. Лишь одно бросилось в глаза — Скун был альбиносом. По этой причине фото казалось выцветшим и блеклым. М-да… Никаких подспорок, никаких предварительных выводов услужливой интуиции — вся надежда лишь на личное знакомство.

Одноместная палата, в которой содержался пациент, а по сути — тюремная камера, находилась двумя этажами ниже. Охранник у дверей пропустил меня без звука, хотя видел не часто: обычно здесь мне делать нечего.

Когда я вошел, лежавший на кровати мужчина болезненно дернулся и сел. Вживую Скун производил еще более несерьезное впечатление — этакая белесая нежить: тонкие запястья с несоразмерно крупными кистями, поросячье-розовая кожа, блестящая, словно чисто вымытый фаянс. Он не был уродливым, но нечто неприятное проскальзывало в облике. Выпуклый затылок не могли скрыть редкие волосы желто-платинового оттенка. Черты лица были сглажены и размыты, плавно перетекали одна в другую, так что невозможно было уловить четких границ между щекой и носом, скулами и нижними веками. Вот лоб был хорош: высокий и чистый, он казался еще больше из-за незаметных бровей. И глаза хороши — густо-синие. Впрочем, я тут же сообразил, что это цветные линзы — супер-дорогая штучка — у альбиносов ведь радужки красные, как у лабораторных крыс.