Сердца четырех - Владимир Сорокин

– Не хвастайся раньше времени! – махнул на него Штаубе, встал, скрипя протезом, подошел к окну. – Знаете, Виктор Валентиныч, я внимательно прочел книги, касающиеся Анны Ахматовой.

– Те, что я вам дал?

– Да. Те самые… – Штаубе вздохнул, оперся на палку, – прочел и понял, что Анна Андреевна Ахматова нам совершенно не подходит.

– Почему?

– Потому что… – Штаубе помолчал, качая головой, потом вдруг стукнул палкой по полу, – да потому что… это же, Господи! Как так можно?! Что это?! Почему снова мерзость?! Гадость?! Я не могу таких, не могу… гадина! Гадина! И вы мне подкладываете! Это же не люди! Гадина! Гадина! Тварь! Они… они, такие могут крючьями рвать!

– Что… что такое? – непонимающе нахмурился Ребров.

– Да ничего такого! Просто надо быть порядочным человеком, а не сволочью! Я их ненавижу! Я б без пощады вешал! Чтоб так продавать! Так гадить людям! Я б их жарил живьем, а потом свиньям скармливал! Срал бы им в рожу!

– Что вы мелете?

– Я не мелю! Я повидал на своем веку! Я видел как детей – за ноги и об березу! Я видел, как женщин вешали! Как трактор по трупам ехал! Для меня, друзья любезные, такие понятия как добропорядочность, как… да, да! Не пустой звук! Я знаю, что такое невинная душа!

– Про нитку? – спросил Сережа.

– Твари! Гады! Мрази помойные! Я бы размазал по стенам! Я б свинцом глотки заливал!

– Остановитесь! Стоп! – Ребров хлопнул ладонью по столу.

– Объясните нам толком, откуда вы все это взяли? Как вы читали норп?

– Глазами! Вот этими! 73, 18, 61, 22! Черным по белому!

– 78, 18, 61, 22, – проговорил Ребров.

– Как 78?! 73, а не 78!

– 78, а не 73. Опечатка.

– Как опечатка?

– Ну, наверно, матрицу не промазали как следует и 8 отпечаталось как 3.

– Еби твою! Вы точно знаете, что 78?

– Сто процентов, Генрих Иваныч.

– Тьфу, еб твою! – Штаубе плюнул.

– Да. 78, 18, 61, 22, – Ребров загасят окурок в пепельнице. – Анна Андреевна Ахматова – великая русская поэтесса, честная, глубоко порядочная женщина, пронесшая сквозь страшные годы большевизма свою чистую душу, совершившая гражданский подвиг, прославившая русскую интеллигенцию. Россия никогда не забудет этого. Вот так. А теперь о делах текущих, – он снял с полки стакан с водой, в которой плавала головка. – Экспонат, так сказать, дозрел: края взлохмачены, изменение цвета, и так далее. Ольга Владимировна, возьмите чистую тарелку, нарежьте головку тононьше, как грибы режут, положите на тарелку – и в духовку на самый слабый огонь. Самый слабый. Дверцу откройте, чтоб не жарилось, а сохло. Как только подсохнет, возьмите вот эту ступку, разотрите в порошок. Потом зовите меня. Все ясно?

– Все, – кивнула Ольга. – Генрих Иваныч, мне вам сегодня перевязку делать.

– А я забыл совсем! – усмехнулся Штаубе. – Вот что значит – не болит.

– Теперь. Мясорубка и соковыжималка? – спросил Ребров.

– Так мы ж с вами вместе третьего дня проверяли. Все работает.

– А елка у нас будет? – спросил Сережа.

– Вот ты и займись. Возьми пилу, спили неподалеку. Только небольшую.

– Это как?

– С тебя. А Ольга Владимировна установить поможет.

– Витя, у нас всего одна бутылка шампанского.

– Хватит, – Ребров положил перед собой кипу скрепленных скоросшивателем бумаг. – Завтра в 12 раскладка. Последняя в этом году. Прошу это помнить. А теперь все свободны.

31 декабря в одиннадцатом часу вечера машина Реброва въехала на территорию дачи и остановилась, сигналя. Дверь в доме отворилась, Ребров сбежал по ступенькам, по расчищенной дорожке пошел к машине. На нем была темно-синяя тройка, в руках он держал розы. Из машины вышли Ольга, Сережа и пожилая женщина в старомодном зимнем пальто.

– Витенька! – произнесла она.

– Мама! – Ребров подошел, обнял и стал целовать ее. – Милая… наконец-то… это тебе.

– Господи! Розы зимой… а я опоздала!

– Пустяки, мама. У нас все готово.

– Поезд опоздал на час, – сказала Ольга, вынимая из багажника сумку, – мы с Александрой Олеговной чуть не разминулись.

– Да, да! – засмеялась старушка. – У меня без приключений не обходится! Ну, слава Богу! Витенька, что же ты совсем раздетый? Голубчик, ты простудишься.

– Пустяки, мама. Пойдем, стол давно накрыт.

Они направились к дому.

– Ах, как у вас славно! – вздохнула Александра Олеговна.

– Какой лес, какая тишь. После этих поездов… вообрази, мне даже чая не дали!

– Главное – доехала. Как самочувствие?

– Прекрасно, прекрасно, Витенька. Я так счастлива! У тебя такие милые друзья, Оленька, Сережа… ах, какой дом!

Они поднялись по ступенькам, вошли в прихожую.

– Когда же это все построили? До войны?

– В 49-м, мама, – Ребров помог ей снять пальто.

Вошел Штаубе во фраке.

– Мама, познакомься пожалуйста: Штаубе Генрих Иванович.

– С приездом Александра Олеговна! – Штаубе поцеловал ее руку.

– Спасибо, Генрих Иванович! Очень приятно с вами познакомиться, Витя мне писал о вас.

– А сколько я о вас слышал! – улыбался Штаубе, держа ее руку.

– Дня не пройдет, чтоб Виктор Валентинович о маме не вспомнил!

– Вспоминать-то вспоминал, но письмами не баловал! – Александра Олеговна погрозила Реброву пальцем. – Раз в месяц, не чаще!

– Каюсь, каюсь, – склонил голову Ребров.

– Не беспокойтесь, Александра Олеговна, мы его перевоспитаем! – Штаубе подставил ей согнутую руку.

– Очень надеюсь! – старушка взяла его под руку.

Они прошли в гостиную. Посередине стоял накрытый стол, у окна горела разноцветными огоньками украшенная елка.

– Ах, какая прелесть! – остановилась Александра Олеговна. – Друзья мои, как у вас славно! Витя, я так счастлива!

– И я счастлив, мама, – Ребров поцеловал ей руку. – Как хорошо, что ты приехала.

– Мы так за вас волновались, что успели жутко проголодаться! – улыбался Штаубе, подойдя к столу и зажигая свечи в шандале. – Надеюсь, вы тоже?

– Еще как! Глядя на такой стол! Прекрасно! Но, но, но! – она подняла палец. – Здесь не хватает как раз того, что я привезла! Витя, ты не догадываешься?

– Паюсная икра? Балык?

Она покачала головой:

– Этих прелестей в Саратове давно уже нет и в помине. Дайте мне, пожалуйста, мою сумку.

– Вот она, мама.

Александра Олеговна вынула из сумки банку, сняла крышку, подала Реброву.

– Раковые шейки! – воскликнул Ребров. – Раковые шейки в винном соусе! Невероятно! Генрих Иваныч, помните, я рассказывал вам? Ольга Владимировна! Сережа! Где они?

– Переодеваются, – Штаубе взял из его рук банку, понюхал. – О! С ума сойти!

– Это любимая закуска моего покойного мужа, Витяного отца, Валентина Евграфовича. Были времена, когда раки у нас в Саратове продавались на каждом углу, как семечки. Теперь это такой же деликатес, как икра!

– Мама, это просто невероятно! Это мое детство. Вечер, терраса, отец, Анатолий Иванович, Зоя Борисовна… Миша. Он жив?

– Михаил Матвеич? Конечно! Получил новую квартиру за мостом, Ниночка вышла замуж, он ждет правнука. Огромный привет тебе.

– Спасибо.

Вошли Ольга и Сережа. На ней было длинное вечернее платье темно-фиолетового бархата, Сережа был одет в белую шелковую рубашку с огромным золотисто-черным бантом, в черные, продернутые золотой ниткой бриджи, белые гольфы и черные лакированные туфли, усыпанные серебряными звездочками.

– Ах, какая прелесть! – всплеснула руками Александра Олеговна, – Витя, какая у тебя жена! Оленька, вы потрясающе красивы, вы так похожи на Грету Гарбо, вернее, – вы ее красивее, грациознее, женственней! А Сережа! Юный принц! Наследник престола!

– А я? – бодро приосанился Штаубе.

– Вы – барон, владелец чудного замка под Москвой!

– Всего лишь? – поднял брови Штаубе.

Все засмеялись.

– Господа, к столу! – хлопнул в ладоши Ребров.

– К столу! – Сережа подпрыгнул и сделал пируэт.

– С удовольствием! – улыбалась Александра Олеговна.

Сели за стол. Ребров налил женщинам вина, Штаубе и себе – водки, Сереже – апельсинового сока.

– Друзья… – начал Ребров, но Штаубе поднял рюмку:

– Не, не, Виктор Валентиныч. На правах хозяина дома, я первым прошу слова.

– Витя, подчинись! – посоветовала Александра Олеговна.

Ребров склонил голову.

– Друзья, – заговорил Штаубе, – поистине чудесный вечер сегодня: на меня, персонального пенсионера, министра среднего машиностроения славных времен застоя свалилась целая, понимаете, тонна счастья. Для старика, товарищи, это слишком!

Все засмеялись.

– Ну, правда, посудите сами: сидеть бы мне сейчас у себя на Кутузовском с моей домработницей, с Марьей Михайловной, тихо бы кушать, смотреть телевизор. В двенадцать мы бы с ней выпили шампанского (подогретого, чтоб горло не застудить), а в час я б уже задавил храповицкого…

– Позвольте, Генрих Иваныч, а сослуживцы, друзья юности?

– А-а-а, иных уж нет, а те далече. Да и, знаете, Александра Олеговна, настоящих друзей юности у меня всего трое было: один на войне погиб, другой у Берии на допросе, третий два года назад от инфаркта умер. Но сегодня речь не об этом. А о том, что свято место пусто по бывает. И сейчас я перейду к главной части моего выступления. Александра Олеговна, спасибо вам за вашего сына. И от меня лично и от всего министерства среднего машиностроения. Более порядочного, честного, профессионального сотрудника из молодого поколения я не припомню. И скажу вам со всей прямотой: если бы меня горбачевцы четыре года назад не ушли на пенсию – сейчас быть бы Виктору моим первым помощником. Без сомнения! Хотя, я уверен, он и без меня дойдет до верха. Все данные у него есть.