Книга Асты - Барбара Вайн

На приеме я услышала рассказ о ее кузине, которая по неосторожности отравила своего любовника ядовитыми грибами, и о другом родственнике, который ездил в детский приют Оденсе выбрать ребенка для усыновления. Это история имеет некоторое отношение к случившемуся позже. Я никогда не могла понять, где в ее историях правда, а где преувеличение. Как я уже говорила, Mormor была истинным романистом, только ее произведениями были дневники, которые она вела на протяжении шестидесяти лет. Я, догадывалась, что реальная жизнь, полная разочарований и несбывшихся желаний, не нравилась ей. И она улучшала эту жизнь. Описывала начало, середину и конец. И всегда с кульминацией.

Mormor была единственным ребенком. Скорее всего, героиня рассказа об усыновлении — одна из ее богатых шведских кузин. Сигрид удачно вышла замуж, но оказалась бесплодной. Тогда они с мужем решили усыновить ребенка, в то время это было легко сделать. По словам Mormor, его просто выбирали в приюте и забирали.

Муж повез Сигрид в приют на острове Фин, родине Ганса Христиана Андерсена, любимого писателя матери Асты. (Здесь Mormor отвлеклась от темы и заявила, что терпеть не могла Андерсена, но напомнила слушателям, что он все равно «самый великий детский писатель».) Воспитательница привела покорную Сигрид к очаровательному малышу, который немедленно завоевал сердце кузины. По словам Mormor, ему было около года.

— Моя кузина полюбила его сразу, — рассказывала Mormor. — Они забрали ребенка и усыновили. Спустя некоторое время муж открыл ей правду. Оказывается, это был его ребенок от другой женщины, точнее, молоденькой девушки, которую он встретил во время деловой поездки в Оденсе. — И с удовольствием добавила: — Его любовницы. — Это слово для нее обладало ореолом романтики и порока. — В целом, ему удалось все уладить, Сигрид его простила и оставила ребенка. Должно быть, сейчас он совсем уже старый. — Тут Mormor пронзила сверкающим взглядом одного из слушателей. — Я бы не простила. Сущая правда! Я бы отправила его назад.

Конечно, после таких слов разгорелся спор, и люди говорили, как поступили бы на месте Сигрид или ее мужа.

— К тому времени вы уже полюбили бы его, — заметила одна дама.

— Я? Нет! — ответила Mormor. — Сознание того, чей он сын и как меня обманули, убило бы любовь. — И добавила сокрушенно: — И я не влюбляюсь в людей легко. — Ее взгляд бесцельно блуждал по лицам, по комнате. — Разговоры о любви — чаще всего вздор!

Это было одно из ее любимых слов. Сентиментальность и нежность, чувственность и застенчивость — все это вздор. Ей нравились яркие события, энергичность и сила. Во многих историях говорилось о насильственной смерти. Во время кризиса 1929 года ее кузен, брат Сигрид, застрелился, оставив вдову с четырьмя детьми. Другой дальний родственник эмигрировал в Соединенные Штаты в 1880 году и вернулся в Данию уже пожилым человеком. Оказывается, дом в Чикаго, где он жил со своей женой и детьми, находился на Норт-Кларк-стрит, рядом с местом большой резни в День святого Валентина.

Днем Mormor бродила по улицам Хэмпстед и Хит, заходила в магазины — «только взглянуть». Разговоры с незнакомыми людьми она записывала в дневник, но ни с кем не подружилась. Она общалась с людьми как журналистка. Брала интервью. Мама рассказывала, что у Mormor не было подруг. У Morfar имелись старые деловые партнеры из Челси, и Mormor знала их жен. Она познакомилась с соседями «Паданарама» и «Девяносто восьмого». Но по имени ее называл единственный человек которого она тоже называла просто Гарри. Это был Гарри Дюк.

Как и все, связанное с Mormor, он был удивительным. Я видела его редко, но знала с рождения и относилась к нему как к члену семьи. Он был для меня дядей Гарри, так же как и для моей мамы, для Свонни и, кажется, для дяди Кена тоже. Почти все, что я о нем знаю, рассказала мама. Он оставил должность в 1948 году. До этого работал клерком в «Таймс Уотер», или в Комиссии по водоснабжению, как ее потом назвали. Жил в Лейтоне. Любил наблюдать за игрой «Лейтон Ориент», когда матчи проводились дома, и ездить на собачьи бега. Много читал и обожал театр. Mormor была снобом, но не в отношении дяди Гарри. Никто в ее присутствии не осмеливался сказать против него ни слова.

Он как-то водил ее на собачьи бега, но ходить на футбольные матчи она категорически отказалась. Жена Гарри умерла несколькими годами раньше Morfar, и после этого мама и Свонни называли его «сердечным другом Mormor». Он был добрым и милым, необычным, остроумным и веселым, и обожал Mormor. Они катались на его машине, вместе ходили в музеи, на выставки, любили хорошо поесть и выпить. Гарри Дюк был стройным, высоким и красивым мужчиной. У него сохранились свои зубы и волосы, когда я видела его последний раз, на похоронах Morfar. Но он владел кое-чем более значительным. Это была высшая военная награда Англии — Крест ордена Виктории. Его наградили в Первую мировую войну за спасение солдат и офицеров. Среди других раненых и убитых, вынесенных им с нейтральной полосы, оказался и рядовой «Джек» Вестербю.

Хансине многие годы прожила бок о бок с Mormor, была прислугой на все случаи жизни, почти рабыней, пока в 1920 году не вышла замуж Но, в отличие от Гарри Дюка, она так и осталась не более чем знакомой. Хансине умерла в том же году, что и Morfar, но с ее дочерью Mormor не поддерживала никаких отношений. Свонни рассказывала, что в 1947 году они с Торбеном собирались пригласить Хансине с мужем на золотую свадьбу Mormor и Morfar, но Mormor и слышать об этом не захотела.

— Я пригласила бы ее только помочь по хозяйству, — заявила Mormor, удивив всех. — Но здесь справятся и без нее.

Свонни сказала, что Mormor почти обрадовалась, узнав о смерти Хансине через семь лет. Будто вздохнула с облегчением. Вероятно, потому, что с пути была убрана некая помеха, некто вычеркнут из списка. Неделями она могла обходиться без Гарри и даже не звонить ему. Mormor была пугающе самодостаточна, и с годами не менялась. Однажды, уже в доме Свонни, она сказала мне, что последний раз плакала в двадцать три года, когда умер ее месячный ребенок, Мадс. Тоже одна из ее историй, правда не для посторонних. Они с мужем знали, что ребенок умирает. Mormor не отходила от кроватки Мадса. Ребенок умер у нее на руках. Это произошло еще в Копенгагене, на Хортенсиавай. Mormor спустилась вниз, к Morfar, сообщила ему о смерти сына и разрыдалась. Morfar некоторое время смотрел на нее, затем вышел из комнаты. И она решила, что больше никогда не заплачет. И не плакала, даже в одиночестве. Не заплакала, даже когда пришла телеграмма с сообщением о гибели Моэнса.

С другой стороны, она много смеялась. Ее смех был то резкий и звонкий, то мудрый и понимающий, то сухой и отрывистый. Она высмеивала неловкость других и точно так же — свою собственную. И это вызывало уважение. Она жестко расхохоталась, даже рассказав о смерти Мадса и безразличии мужа. Я всегда считала ее человеком благоразумным, крайне сдержанным, ей не нужно было доверяться кому-то, свои эмоции она держала под железным контролем. Она была способна подшутить над кем угодно, но без злого умысла. Возможно, она использовала для своей выгоды любовь и бескорыстие Свонни, но все-таки нежно любила ее и бесконечно ею гордилась.

Если бы Аста принадлежала к более позднему поколению, то гордилась бы другими вещами. Но она родилась в 1880 году, и ей было предназначено гордиться сыном — за отвагу и доблесть или за профессиональные успехи, дочерью — за красоту и положение в обществе. Если одна из ее дочерей стала бы директором колледжа Гиртон[13] или кавалерственной дамой,[14] но не вышла замуж, Аста скорее стыдилась бы ее. Но у Свонни было все, о чем Аста мечтала, и даже больше. А то, что фотография Свонни появилась на обложке «Татлера», стало вершиной ее амбиций. Свонни говорила, что, когда Аста показывала журнал дяде Гарри, ее просто распирало от гордости и она со своей большой головой и длинными тонкими ногами походила на маленького надутого голубя.

Та фотография была сделана на приеме в датском посольстве по случаю официального визита в Лондон датской королевы (или короля Дании и его супруги-королевы). Торбен во фраке и белом галстуке выглядел представительно и аристократично, а Свонни в длинном светлом кружевном платье с ниткой жемчуга на шее была просто обворожительна. Их имена стояли рядом с именами королевской четы, посла и датчанки-историка.

Снимок и стал причиной последующих тревог Свонни. Ни она, ни моя мама с этим не соглашались — но почему тогда автор письма ждал так долго, прежде чем передал ужасные новости? Вряд ли это совпадение, когда фотография Свонни единственный раз появляется в «Татлере», а на следующей неделе приходит письмо.

То ли фотография вызвала вспышку зависти и обиды у автора письма, то ли стала последней каплей, переполнившей чашу терпения. Я склоняюсь к последнему. Я остро чувствовала, что кто-то незаметно следил за Свонни годами, изучал ее жизнь, завидуя успехам. Возможно, приезжал на Виллоу-роуд, чтобы посмотреть на дом или даже на его красивую хозяйку. Фотография в «Татлере» послужила сигналом: пришло время, пиши!