Базилика - Уильям Монтальбано

— Что это? — глупо спросил я, прерывая монолог Рико. Он помог котенку забраться себе на колени.

— А что, похоже на рубленую печенку? И, пожалуйста, Пол, ни слова. Я уже слышу, что ты хочешь сказать.

Он изобразил меня:

— «Ваше святейшество, если люди узнают, что у вас есть котенок, нам будет некуда деваться от кошек. Доброжелатели станут присылать вам кошек со всего света, Ваше святейшество. Что мы будем с ними делать? Мы не сможем их содержать. Или убить. Кормить их? Представьте, сколько это будет стоить. Это станет тяжким бременем. Нас ждет кризис!»

Папа налил еще рому и передал мне бутылку.

— Это котенок папы, Пол. Я нашел его ночью, когда ходил прогуляться. «В садах Ватикана», сказали бы люди, но ты лучше знаешь где. Вообще-то в Апостольской конституции ничего не говорится о том, что я должен носить белую мантию днем и ночью, а также о том, что я должен сидеть здесь как в тюрьме. Неважно, что скажет служба безопасности. Так что иногда я выхожу, так сказать, прогуляться. Как-то ночью я отправился погулять на Авентинский холм и увидел на тротуаре этого одинокого котенка. Я подобрал его, посадил в карман и принес домой. Его зовут Санти, это сокращение от Сантиссимо.[44] Хемингуэй говорил, что в кошачьем имени всегда должен быть звук «с».

— А что, здорово. Санти — милое имя. Я всегда любил кошек. Конечно, в колледже святого Дамиана мы не можем…

— Ну вот, по крайней мере, это одна проблема, которую я могу решить с помощью телефонного звонка…

— Спасибо, то есть спасибо — нет, думаю, кошка не станет причиной кризиса, но ты знаешь, есть кое-какие сложности…

— Да я пошутил. Но было бы забавно, если задуматься: папская булла о кошках.

Треди посадил котенка на плечо и поднялся, разминая руки и мышцы спины. Была почти полночь.

— Я прекрасно себя чувствую. Отлично поиграли, вкусно поели, выпили хорошего рому и приятно побеседовали, Пол. Мне здесь иногда немного одиноко, неуютно. Спасибо, что зашел.

Треди и Санти проводили меня до двери, и перед моим уходом он положил руки мне на плечи.

— Да благословит тебя Господь, hermano. Пожалуйста, помолись за меня, хорошо? Скоро я окажусь на краю пропасти. Молись и охраняй меня.

Я сказал, что, конечно, буду. Но я даже представить себе не мог, как скоро это произойдет.

ГЛАВА 6

День начался вполне обычно.

Каждый год я прохожу два или три курса занятий в разбросанных по всему Риму епископальных университетах, потому что мое религиозное начальство решило, что это хорошо. Думаю, что если сложить мои зачеты за все прослушанные курсы, то мне можно было бы дать ученую степень, но, с другой стороны, будь я более активен, то уже был бы рукоположен в священники.

В тот семестр неделя для меня началась с первыми петухами в понедельник на занятиях по нумерологии; это был не мой выбор, уверяю вас. Профессор, теолог из Дании, был чрезвычайно религиозной натурой при полном отсутствии энтузиазма. В то утро я потерял его мысль где-то на переходе от цифры шесть к семерке. Сидевшая рядом со мной симпатичная монахиня из Аргентины остановилась на том же, что и я, этапе и увлеченно рисовала бородача, то ли Че Гевару, то ли кого-то очень похожего, что могло принести ей большие неприятности по возвращении в монастырь.

— В библейские времена все числа имели значения, выходившие за пределы того, что они изображали, — продолжал свой нудный рассказ датчанин, в пятый раз повторяя одно и то же. В классе было около пятидесяти студентов: семинаристы, священники, желающие повысить собственную ученую степень, монахини и несколько мирян; епископские университеты предоставляли недорогое обучение и хороший диплом.

— Семь — это совершенство. Дом мудрости. Семь столпов мудрости; семь тяжких грехов.

Аллилуйя, аллилуйя. К тому времени, когда он добрался до десяти, у меня по телу уже мурашки бегали.

— Десять заповедей. Их могло быть двенадцать, или пятнадцать, или семьдесят восемь, — сдержанная улыбка, — но нет, их — десять. Это число докажет свою божественную ценность, если хотите, но рассмотрим сумму шести заповедей и четырех канонических добродетелей.

На Антонии, монахине из Аргентины, была свежая белая блузка и длинная юбка в цветочек, прекрасно облегавшая фигуру. Она положила ладонь мне на руку, с видом заговорщицы наклонилась ко мне и быстро прошептала по-испански:

— Скучно, как в лифте без зеркала.

— Кофе?

Я заслужил быструю улыбку. Мы с Антонией были не единственными студентами, после перерыва не вернувшимися в класс к датчанину. Из коридора мы отправились в ярко освещенный бар, который как итальянцы, так и жители Ватикана называют кофейней. Я решил, что произвожу хорошее впечатление, но Антония вдруг широко раскрыла глаза от удивления. Не отрывая взгляда от чего-то, что находилось за моей спиной, она чуть не выронила чашку.

На мое плечо легла рука, и я обернулся, полагая, что увижу ватиканского полицейского. Это был швейцарский гвардеец. Я смутно помнил его, но не знал, как его зовут, однако свою алебарду вместе с разноцветным камзолом, который, как говорят, придумал Микеланджело, он оставил дома. Вместо этого на нем была современная униформа: высокая форменная фуражка, серые брюки, темно-синяя куртка и пистолет на ремне. Его можно было бы принять за патрульного дорожного полицейского, если не знать, что в государстве Ватикан, во всех его двадцати кварталах, не так много дорог, по которым можно было бы погонять на автомобиле.

— Вы меня поймали, — сказал я. — Мы сбежали с занятий. Но вам нужен только я. Ее я заставил пойти со мной.

Среди добродетелей швейцарских гвардейцев юмор ценится не особенно высоко. Он даже не улыбнулся. Вместо этого он взял под козырек.

— Серьезная проблема. Командор Галли будет вам благодарен, если вы немедленно прибудете к нему, — громогласно объявил он, словно читая по бумажке.

Громко и ясно. Заканчивай, и вперед.

Пока мы добрались до площади, где нас ждала полицейская машина, я успел на бегу перебрать в голове все возможные варианты.

Господи, прошу тебя. Только не Рико.

Обычно на автобусе дорога с занятий в Ватикан занимает тридцать пять минут. Гвардеец — его звали Курт — преодолел это расстояние на крошечном «Фиате» ровно за тринадцать минут; он несся с холма словно «Феррари», на двух колесах обогнув переполненную площадь Венеции.

— Куда мы едем, Курт?

— Несчастный случай в базилике.

— Кто?

Он пожал плечами.

Вздох облегчения. Это не папа. Все равно это кто-то, вероятно, в определенной степени значительный для Ватикана, раз уж меня подняли по тревоге пятой категории.

— Мертв?

— Какой длинный спуск!

Курт забавлялся. В сельской долине, столетиями поставлявшей в Ватикан швейцарских гвардейцев, эта профессия передавалась из поколения в поколение, от отца к сыну. Преданность папе была у них в крови. Для них важна хорошая осанка, высоко ценится выправка. Ум не обязателен. Мотороллер выскочил из-под колес Курта, едва нас не задев.

— Если мы погибнем, никто от этого не выиграет, — рявкнул я.

— Ха, — издал он грубый швейцарский возглас недовольства, причину которого я не понял, в отличие от значения, поскольку мы на предельной скорости пронеслись по Корсо Витторио, благополучно преодолели развязку на Луонготевере, ибо Господь милостив, промчались по мосту через реку и с включенной мигалкой и воем сирены выскочили на улицу делла Кончильяционе.

В начале проспекта находилась самая большая и, по-моему, самая прекрасная церковь в мире. Базилика стояла здесь уже тысячу семьсот лет, и мне никогда не наскучит бродить по современной постройке, возраст которой не превышал четырех столетий. Перед церковью простирается площадь Святого Петра, так что у подъезжающих к этой гигантской piazza машин есть выбор: взять влево, к внешней границе Ватикана и воротам Порта Кавалледжери, через которые посетители проходят в новый зал приемов папы, построенный при Павле VI; или повернуть направо и в конце концов оказаться у ворот святой Анны, ведущих в папские апартаменты, величественную Ватиканскую библиотеку и к муниципальным учреждениям, таким же, как и в любом другом маленьком городке: почта, телефонная и электрическая компании, большой супермаркет, аптека, в которой вам продадут любое существующее на земле лекарство, кроме презервативов и противозачаточных таблеток.

Объездной путь справа представлялся более интересным, но Курт повернул налево, и после новых мгновений страха один из его друзей-швейцарцев жестом пригласил нас проехать через высокие черные железные ворота. Замедляя ход, мы ехали параллельно огромной церкви и наконец, преодолев более половины ее протяженности, остановились у безымянной двери, охраняемой двумя полицейскими в штатском.