Гладиаторы - Артур Кестлер

— Это в переносном смысле.

— Смысл есть разве что в этих облаках на небе, — сказал Спартак, имея в виду сгущающийся туман. — Что ты там плел о Старце старцев, дарующем силу?

— Это поэзия, — молвил круглоголовый. — Но речь в ней о Боге.

— Богов много, — возразил заскучавший Спартак.

— И еще написано: «Разит Он силой Своею гордецов, низвергает могущественных с тронов, возвышает униженных и бессловесных, дает голодным насытиться, а богатых обрекает на голод», И дальше написано: «Дух Божий на мне, ибо помазал Он меня нести убогим благую весть, послал Он меня исцелять слабые сердца, утешать плененных, открывать очи слепцам, освобождать угнетенных».

— Это другое дело, — сказал Спартак. — Ты веришь в пророчества?

— Не очень, — признался круглоголовый, снова морща нос. Но сколько он ни гримасничал, рот его оставался тонок и суров.

— И я не верю, — подхватил Спартак. — Все предсказатели и авгуры — мошенники.

— Кого только ни встретишь на свете! Есть такие, кто нашептывает приятное сильным мира сего, но есть другие, кричащие в ночи о своей беде и печали.

— Их речи всегда неприятны и опасны.

— Никуда не денешься, такова особенность ремесла. Это как у портного, чьи изделия впору сразу многим.

Спартак задумался. Он хотел задать какой-то вопрос, но вопрос получался неуклюжий, и ему было стыдно заговорить. В конце концов он преодолел смущение.

— Раз ты не веришь в предсказания, почему назвал меня тем, чье появление предсказано, «Сыном человеческим»?

— Разве? — встрепенулся круглоголовый. — Нет, я тебя так не называл. Просто сказал: написано, что Он явится… — Он поежился, плотнее завернулся в свое одеяло. — Пророчества — что одежда. Одежда тоже висит в мастерской портного. Многие проходят мимо, многим она впору. Потом кто-то приходит и забирает ее. Значит, для него ее и шили, раз он ее надел… Главное, чтобы она соответствовала моде, своей эпохе. Она должна отвечать вкусу времени, то есть желаниям сразу многих людей, их потребностям, их вожделению…

Он по привычке сморщил нос и отвернулся. Спартак молчал, глядя то на луну и звезды, то на край кратера, то на свои ногти. А потом произнес с невесть откуда взявшейся враждебностью:

— Только что ты сам утверждал, что не веришь в пророчества.

— Да, я совершенно не верю в произнесенное слово, — ответил круглоголовый. — Зато я верю в его результат. Слова — это воздух, но воздух становится ветром, подгоняющим корабли на море.

Спартак молчал, сидя на одеяле с расставленными ногами, подпертой кулаками головой, закрытыми глазами. Луна светила ему в лицо. Свет луны был так ярок, что проникал сквозь веки.

Он сам не знал, как долго просидел в одной позе. Возможно, он задремал. Потом потянулся, зевнул и почувствовал, что замерз.

— Ты еще здесь? — окликнул он круглоголового. — Давай одеяло.

Круглоголовый встал, встряхнул оделяло и подал его Спартаку. Он оказался на голову ниже гладиатора, тощим и слабосильным.

— Тебе бы быть учителем, а не массажистом, — сказал Спартак сквозь зевок, ложась и укутываясь в одеяло. — Останься, поболтай со мной.

Круглоголовый поежился от холода и уселся на камень в двух шагах от головы Спартака.

— Ты бы лучше поспал, — посоветовал он ему.

— То-то и оно, что мне не спится, — сказал Спартак. — Словно рой мух жужжит в голове.

— Это усталость, — сказал круглоголовый. — Хочешь, я сделаю тебе массаж?

— Расскажи что-нибудь, — попросил Спартак. — Судя по выговору, ты либо сириец, либо еврей.

— Я эссен.

— Что это значит?

— Долго рассказывать, — предупредил круглоголовый.

— Ничего, я потерплю.

— Хорошо, — согласился эссен. — Написано: «Существуют четыре сорта людей. Одни говорят: то, что мое, то мое, а то, что твое, то твое. Это племя среднего сословия, еще его называют Содомом. Другие говорят: что мое, то твое, а то, что твое, — мое. Это люди простые, смиренные. Третьи говорят: то, что мое — твое, и то, что твое — тоже твое. Они добродетельны. А четвертые говорят: что мое, то мое, а что твое — тоже мое. Эти люди порочны». Так гласит писание. Мудрецы так говорят об этом: первым среди людей, кто повел себя по правилу «мое — мое, твое — твое» был Каин, убивший брата своего Авеля и основавший первый город. Потому правило это отвергается, хотя им в наше время руководствуются очень часто, и именуется путем Содома. Третье правило, закон добродетели, тоже отвергается. Ибо люди эти не обладают никаким земным добром и расстаются даже с тем немногим, что у них есть, дабы доказать свое благочестие. Сие есть особое лицемерие, которое еще можно назвать высокомерием слабости и, главное, глупостью. Четвертым путем идут богатые землевладельцы и ростовщики. Он отвратителен и тоже отвергается. Остается второй путь: «что мое, то твое, а то, что твое, — мое». Этим путем следуем мы.

— Значит, у вас все общее?

— Да, все.

— И рабы общие?

— Рабов у нас нет.

Обдумав этот ответ, Спартак молвил:

— Понимаю, вы — племя охотников и пастухов.

— Нет, мы крестьянствуем и занимаемся ремеслами. У нас все работают и делят заработанное поровну.

— Забавно! — Спартак растянул губы в улыбке. — Раз вы, свободные люди, должны работать, значит, вы рабы у самих себя. Никогда ничего похожего не слыхал!

— Очень может быть, — согласился эссен. — В твоих словах есть резон.

— Вот видишь! — оживился Спартак. — Ты болтаешь, болтаешь и сам вязнешь в собственных топких словах. Быть рабом у самого себя — это как если бы мужчина был своей собственной женой. Охотники и пастухи не нуждаются в рабах, потому что не работают. Но раз вы сеете и жнете, делаете разные предметы и продаете их, то у вас должны быть рабы, иначе нельзя. Мужчина приказывает, женщина рожает, рабы работают — таков порядок вещей. А все остальное — вредная болтовня, противная разуму и порядку.

— Ты так считаешь? — Эссен покачал головой. — Разве ты сам не посеял в Кампании беспорядок?

— Успокойся, — сказал ему Спартак. — Преследуемый не может соблюдать порядок и повиноваться закону. Это не имеет никакого отношения к тому, о чем болтаешь ты.

— Ты так считаешь? — С этими словами эссен нашарил камешек, взвесил его на ладони и бросил вниз. Камешек исчез из виду, проглоченный туманом, но стук его падения был слышен еще долго. Когда он, наконец, стих, эссен продолжил: — Если бы ты спросил у камня, почему он катится, он бы ответил, что его подтолкнули. По разумению камней, единственное, что имеет значение, — это то, что их толкают. А на самом деле они волей-неволей подчиняются всеобщему закону: все на свете падает вниз.

Спартак ничего не ответил. Он лежал на спине. Справа от него громоздилась темная стена горы, слева разверзлась пропасть. Он слишком утомился, чтобы следить за речами эссена, но чувствовал, что мозг его впитывает их, как губка.

А круглоголовый уже не обращал на него внимания. Казалось, он и думать забыл о Спартаке. Подобно боязливому, настороженному зверю, сидел он на своем камне, медленно поводя носом из стороны в сторону и обращаясь, скорее, к себе самому. Если судить по его тону, длинный нос морщился при каждом слове:

— Ни серебро, ни злато не спасет их в день гнева Всевышнего, когда вся земля будет охвачена огнем Его возмездия. Рыдайте, живущие трудами своими, ибо не стало торгующих, а все, кто копил деньги, истреблены. Горе пастырям, кормящим себя, а не стада свои. Горе тем, кто прибавляет к одному своему дому другой дом, к одному своему полю другое поле, пока не станут одни они хозяевами всех земель. Горе принимающим несправедливые законы и отнимающим права у нищих, превращая нищих в своих жертв. Горе вам, ибо старшины ваши корыстны, священники жадны, пророки алчут денег. Горе, ибо поют они под звуки арф, сочиняют музыку для самих себя, пьют вволю вино и ублажают себя, не горюя о страданиях людей.

И да обрушится на них праведный гнев Всевышнего, и да будет повергнут ниц всякий, кто горд и знатен, и да сотрясутся кедры ливанские и дубы башанские, и да убоятся торговцы на морях, заседающие в сенате, устроители кровавых игрищ, владельцы всех богатств; ибо сорвет Владыка одежды с дочерей Рима, отнимет у них драгоценности. Велик будет плач у Восточных врат и тревога у всех других врат, и громки стенания на всех семи холмах. Ибо явился Он, посланец Всевышнего с мечом, сетью и трезубцем, Он, кому Яхве, Владыка мира, повелел излечить безутешные сердца, пролить свет в глаза незрячих, сбить оковы с угнетенных…

— Это ты, впрочем, уже слышал, — заключил круглоголовый совсем другим тоном, сразу перестав качать головой, так что стало понятно, что он разговаривал не с самим собой.

— Дальше! — потребовал Спартак.

— Мне холодно, — пожаловался эссен. — Отдавай мое одеяло.