Страстная неделя - Луи Арагон

Старик моргнул несколько раз подряд. Он знал. К тому же нынче рано утром, в надежде найти Тео, к нему заходил Жамар, и чего только он не рассказывал! Чистая сорока!

— Но чему из всей этой болтовни можно верить? Все-таки французский народ не отречется так вот просто от своего короля, от королевских лилий. Слишком многие поставили на эту карту. Нет, ты только вообрази, что Буонапарте вернется; это значит — полный застой в делах, все повиснет в воздухе, поместья…

— Когда вернулись Бурбоны, — отозвался Теодор, — тоже легче не стало…

Отец боязливо покосился на дверь.

— Безумный мальчишка, ты говоришь, как заядлый якобинец, хорошо еще, что я тебя знаю! Так вот, хотя я ни на минуту, слышишь, ни на минуту не сомневаюсь в прочности трона, в привязанности французов к королевскому дому, мы не имеем права после всего, на что нагляделись в этой несчастной стране, не имеем права, повторяю, рисковать, слышишь? Даже в малейшей степени рисковать… рента и без того упала с начала месяца на двенадцать франков…

Теодору плевать было на ренту. Он рассеянно слушал сетования отца. Кто же она, эта женщина? Подруга госпожи Брак?.. До последнего времени домик, похожий на греческий храм, пустовал. На столе в вазе с мифологическими фигурами работы Персье-Фонтена лежали яблоки. Теодор взял яблоко и аппетитно захрустел. Когда-то еще будет завтрак! В доме господина Жерико завтракали ровно в полдень. До тех пор можно с голоду подохнуть. О чем это распространяется папаша?

— Значит… значит, значит, надо предусмотреть любые случайности, пусть даже произойдет самое невероятное, пусть даже вернется Людоед. Вот оно как.

— Ого! Самое невероятное… По словам Марк-Антуана, Людоед-то уже в Фонтенбло.

— Не мели вздора. Если бы он был в Фонтенбло, все бы знали. Но я не сидел сложа руки. Я имею в виду наличный капитал. Вообрази на минуту, что произойдет с французскими деньгами, если Буонапарте засядет в Тюильри, — вся Европа в гневе на нас урежет кредиты! Не забывай о превратностях войны: ведь вторгнись на нашу землю пруссаки или казаки, не говоря уже об англичанах, не особенно-то они будут печься о наших интересах!

— Папа, — пробормотал Теодор с набитым ртом, — по-моему, ты хочешь сообщить мне о покупке всего Монмартрского холма.

— Положи яблоко, хватит тебе жевать: в это время года фрукты никуда не годятся. Только аппетит себе отобьешь. Что ты сказал? Ах да. На сей раз дело действительно идет о моих капиталах. В конце концов у меня есть сын…

— Как будто есть.

— Так вот, есть сын… Ты носишь форму, которая может тебе напортить…

Теодор вздрогнул. Он уже не слушал отца. Он ощутил в своих объятиях ее, светлокудрую незнакомку, и только она одна занимала его помыслы. И в ее глазах его форма тоже…

— Заметь, мальчик, я в твои дела не вмешиваюсь. Когда речь шла о… о… Разве я хоть когда-нибудь допытывался у тебя, как зовут твоих любезных? А? Пока речь идет только о неосторожных увлечениях…

— Не бойся, я не собираюсь жениться…

— Да нет, я о верховой езде говорю. И коль скоро я уговаривал тебя вступить в королевскую гвардию…

— Знаешь что, не будем об этом, — внезапно помрачнев, прервал отца Тео. — Ты тут вовсе ни при чем, я сам…

— Но ведь я тебя и не отговаривал. Заметь, всем этим слухам я особого значения не придаю. Но если мне в один прекрасный день говорят: а знаете, кто в Гренобле? А завтра называют другой город, послезавтра — третий… Вот когда я узнал об измене Нея, не скрою, тут я призадумался. Как, по-твоему, станет такой человек изменять, не имея на то веских оснований?

Лишь только разговор уходил от живописи, Теодор… Он расхохотался, обнажив в смехе все тридцать два великолепных зуба.

— Значит, папа, если Людоед завтра будет в Тюильри…

— Тут придется хорошенько поразмыслить. Но хоть ты-то этому, надеюсь, не веришь?

— Кто знает! Если нам не удастся удержать Мелен, то все возможно…

— Вот что, уважаемый сынок, такие шутки неуместны для офицера королевской гвардии. Если Буонапарте… стало быть, его величество может улизнуть потихоньку? Да ведь это просто немыслимо, ты же сам понимаешь! Еще в прошлый четверг в Палате король… Ах, до чего же он трогательно говорил! «Я, говорит, трудился для блага моего народа. И может ли ждать меня, шестидесятилетнего старца, более славный конец, чем гибель при его защите…» Незабываемые слова! Его величество ни за что не оставит столицы. Скорее уж даст себя убить.

— Поживем — увидим, папа.

— Ты читал сегодня «Деба»?

— Признаться…

— А там очень, очень важные вещи. Если хочешь знать, на меня это произвело не меньшее впечатление, чем измена маршала Нея. Только, к счастью, в ином смысле, в ином смысле. Да о чем они думают, ваши начальники, почему не показывают таких статей вам, мушкетерам? Значит, ты не читал статьи Бенжамена Констана{21}? Куда же я девал газету? Вот она. Почитай-ка, почитай…

Номер «Журналь де Деба» был основательно скомкан, очевидно, его измяла нервическая рука Жерико-старшего. Теодор принялся читать. И впрямь, статья господина Бенжамена Констана отнюдь не походила на статьи тех, кто ждет прихода Узурпатора в столицу.

— Ну как, подбавило духу? — осведомился отец, самодовольно потирая руки. — И все-таки принять меры предосторожности никогда не мешает…

Мадемуазель Мелани оправила скатерть и стала расставлять тарелки. Она неодобрительно взглянула на вазу с фруктами, где явно недоставало двух, а то и трех яблок. Господин Жерико, в свою очередь, посмотрел на нее. Только люди, долгое время прожившие под одной кровлей, давно привыкшие друг к другу, умеют вести столь выразительный в своем молчании диалог. Мадемуазель Мелани пожала плечами: господин Жерико все спускает господину Теодору с рук.

— Но если Людоед все-таки вернется, то как ни храни верность королевскому дому…

Тео пропустил эту фразу мимо ушей. Мыслью он был не здесь, а в том садике, где среди шарообразно подстриженных тисов стоит домик, похожий на маленький греческий храм. Эта женщина действительно слишком худа. Как девочка… Вдруг его внимание привлекла отцовская фраза… О чем это он бишь говорил? Когда упустишь нить разговора, потом…

— Перебежчик перебежчику рознь. Я же тебе говорю, что измена маршала Нея… тут есть о чем призадуматься. Ведь он не такой ветрогон, как супруг этой дамочки, что скрывается в доме напротив майора Брака…

Как, неужели Теодор не знает, что маленький домик — ну, тот греческий храм — сняла одна особа, прибывшая инкогнито… недурненькая… очень недурненькая, только, пожалуй, чересчур худощава… даже ключицы торчат… Кто она? Имя ее в последнее время наделало немало шуму…

— Нет, она не приятельница Браков, а понимаешь ли, креолка: барон Лаллеман вывез свою Каролину из Сан-Доминго… было это в самом начале века.

— Как так креолка? — воскликнул Теодор. — Да ведь она блондинка, совсем светлая.

— Уж не путаешь ли ты креолок с негритянками? Да ты разве встретил ее?

И этот вопрос мушкетер пропустил мимо ушей.

— А сколько лет Каролине?

— Да уж тридцать наверняка есть. К нам ее привела, само собой разумеется, супруга генерала Лефевр-Денуэтта. У себя на улице Победы она побоялась держать ее дольше из-за полиции, сам понимаешь… Все они друг у друга прячутся: возьми, к примеру, герцогиню Сен-Лэ, так она исчезла уже больше недели из своей квартиры на улице д’Артуа… Заметь, отваги барона никто не отрицает, — он доказал ее на поле битвы… Но зачем понадобилось ему вмешиваться в эту авантюру вместе с Лефевр-Денуэттом? А с другой стороны, зачем было его величеству назначать барона префектом в Эне? Это же значит искушать дьявола. Среди командиров оказалось, будто бы случайно, слишком много приверженцев Буонапарте. Говорят, что Фуше{22}, опять этот Фуше, сбил барона с толку… Ты знаешь, что когда на этих днях пришли арестовывать Фуше, он перелез через стенку, явился к своей соседке герцогине, а она уже упорхнула… теперь иди ищи ветра в поле… Во всяком случае, Лаллеман мог бы спокойно подождать неделю, прежде чем выказывать свое молодечество. Ведь тогда их Маленький Капрал еще не был в Гренобле, а генерал Лаллеман и Друэ д’Эрлон уже поспешили… Говорят, маршал Сульт тоже принимал участие в заговоре… Так или иначе, король лишил его поста военного министра… Ты ведь, должно быть, знаешь всю эту историю: заговорщики решили идти на Париж, а добрались только до Компьена. Вот уже неделя, как генерал Лаллеман содержится в Лаонской тюрьме, и его ждет военный суд, расстрел…

— Но эта дама, папа…

— Какая еще дама? Ах да, баронесса Каролина! Ее, бедняжку, можно понять. Она ведь ни в чем не виновата, но неужели ты воображаешь, что она могла оставаться в Лаонской префектуре? Вот она и скрылась от излишней опеки тамошней полиции. В Париже человека отыщешь не сразу. Как же она, по-твоему, может вернуться к родным, когда родные ее живут в Сан-Доминго? Она хотела припасть к стопам его величества. Только припасть к его стопам не так-то просто, ведь теперь ни госпожа Лефевр-Денуэтт, ни герцогиня Сен-Лэ представить ее ко двору не могут. И скажи на милость, какой это француз согласится представить жену осужденного его величеству королю Людовику…