Весьёгонская волчица - Борис Воробьев

Однако, зная ум и нахальство волчицы, Егор понимал, что просто так она не дастся. Куда там! Будет хитрить, изворачиваться, чёрт-те что выделывать. Но здесь Егор полагался не только на свои опыт и умение, но и на то, что у волков через неделю-другую начнётся гон. Уж тут шерсть полетит клочьями. Будут бегать, высунув языки, и устраивать такие свары, что только держись. Обо всём забудут, и о капканах тоже. Тогда-то волчица и может дать промашку. Какая бы она там ни была, пускай хоть бриллиантовая, а прижмёт какой-нибудь волчара, тоже голову потеряет.

Егору доводилось видеть волчьи свадьбы. Что там стая в пять волков, какая у него сейчас! Вот когда их сразу двадцать бывает, и все рычат, да зубами щёлкают, да за грудки хватаются – вот когда страх-то! Тут всем достаётся, и волчицам тоже. Некоторые ведь что делают? Пока мужики шерстят друг дружку, иная где-нибудь в стороне с самым ушлым и повяжется. Другие подбегут, а поздно уже, сделано дело. Обидно! Ты тут своё доказывал, жилы рвал, а на тебя наплевали и забыли. Ну и срывают, случается, злость: хоть того ушлого, хоть волчицу, кто первым подвернётся – на кусочки.

Своей волчице Егор не желал такой участи. Живой или мёртвой, он должен был добыть её сам. С этой мыслью Егор ложился, с ней вставал утром и, надев лыжи, уходил в лес. Всё что нужно, было сделано, сто раз проверено и учтено. Оставалось надеяться и ждать.

Глава 16

Февраль только начался, а уже замело, завьюжило. В метель в лесу нечего терять, и сам собой получался перерыв. Егору он был хуже острого ножа. Не радовали даже два пойманных до этого волка, шкуры которых сушились на потолке. Что из того, что стая убывала, волчица-то жива и здорова! Дать ей волю, она на следующий год новую стаю сколотит.

Чтобы ни томиться попусту, Егор, пока метелило, ещё раз наведался к мыловарам и принёс от них полмешка конины. На ближайшее время мяса должно было хватить, но мыловары предупредили: скоро у них ремонт, так что не обессудь, Егор, придётся твоим волкам положить зубы на полку.

Новость не обрадовала, всё шло одно к одному, как масть в картах, когда уж попрёт, так попрёт.

Но, как говорят, бог – не Яшка, видит, кому тяжко: именно в феврале волчица и попалась.

Придя в тот день на вырубку, Егор увидел, что одного капкана нет. Кто-то из волков сплоховал, но кто? Разобраться в этом по следам Егору не удалось, в рыхлом свежем снегу следы расплывались, и он установил только, что волк защемил переднюю лапу. От привады за деревья уходила снежная борозда, оставленная волочившимся за зверем капканом.

Егор пошёл по следу и через километр увидел залегшего в кустах волка. Издалека было трудно распознать, кто это, переярок или матёрый, и, только подойдя ближе, Егор понял, что наконец-то дождался своего: перед ним лежала в снегу волчица.

Егор остановился, снял лыжи, достал из-за спины ружье и осторожно двинулся к волчице. Она, прижав уши, не сводила с него пристальных, немигающих глаз и когда Егор приблизился, рванулась, но не в сторону, как бывает обычно, когда попавший в капкан волк делает последнюю попытку уйти от охотника, а к нему, к Егору, но тот быстро отступил назад и вскинул ружьё. Палец уже потянул курок, когда Егор догадался, что волчица ничего ему не сделает: чурка, привязанная проволокой к капкану, заклинилась в кустах и держала волчицу намертво.

Егор с интересом разглядывал волчицу. Он впервые видел её так близко, можно сказать, вплотную, потому что ни в первый раз, ночью, ни во второй, когда сидел на дереве, не рассмотрел её как следует. Ничего такого в ней не было: средних размеров, серая, с рыжеватыми подпалинами по всей шкуре – словом, обыкновенная, каких в лесу не одна сотня. Однако эта обыкновенная сначала угробила Дымка, потом подкараулила его, да и сейчас кинулась, как бешеная. Если б не чурка, могла бы напоследок оставить отметину.

– Ну, допрыгалась, стерва? – сказал Егор.

Услыхав его голос, волчица ещё сильнее прижала уши и, приподняв верхнюю губу, показала желтоватые острые клыки.

– Скалься, скалься! – усмехнулся Егор. – Недолго осталось!

Да, с виду волчица ничем не брала, но её поведение удивляло Егора. Он даже почувствовал к ней некоторое расположение. Не сосчитать, сколько раз он вот так же подходил к пойманным волкам и убивал их, каждый раз видя в их глазах только страх и злобу. Ни один из них и не думал о сопротивлении, позволяя убить себя, как телёнок. Волчица не только не боялась его, но и попробовала напасть, и Егор представлял, с какой яростью она набросилась бы на него, не держи её чурка.

Егор поднял ружьё – надо было кончать волчицу. Он целился ей точно в лоб, в то место, где сходились её светлые брови, и в душе надеялся, что волчица дрогнет в это последний для неё миг. Все звери чувствуют ружьё, и, когда оно направлено на них, и нельзя убежать и скрыться или кинуться на врага, ужас смерти охватывает зверя.

Но во взгляде волчицы не было ни страха, ни злобы.

Ничего кроме лютой ненависти, от которой жёлтые волчьи глаза потемнели, а зрачки расширились как в темноте.

Егор выстрелил. Волчица ткнулась головой в снег, вздыбленная на загривке шерсть опала, прижатые уши встали торчком. Егор подошёл к ней, перевернул набок, снял с лапы капкан. Чтобы кровь не натекала и не пачкала шкуру, заткнул рану пучком пакли, которую ради такого случая всегда носил в кармане. Осталось подвесить волчицу и снять шкуру, пока туша не застыла на морозе, и Егор уже прикидывал, на какой бы сук её подвесить, как вдруг «мёртвая» шевельнулась. Подумав, что ему показалось, что даже волк, крепкий, как никто, на рану, не может ожить, получив пулю в лоб, Егор тем не менее присел над волчицей и приложил ладонь к её левому боку. Он был тёплым, да по-другому и быть не могло – после выстрела прошло всего несколько минут, но бьётся ли у волчицы сердце, Егор так и не определил. Тогда он прижался к жёсткой волчьей шерсти ухом и затаил дыхание. Мать честная, сердце билось!

Егор разогнулся, глядя на волчицу в полной растерянности. Происходили самые настоящие чудеса: стрелял шагов с пяти, считай, в упор, кровь льёт как из поросёнка, а эта чумовая дышит! Заколдованная, что ли?

Егор не знал, что делать. Прикончить распластанную неподвижную волчицу вторым выстрелом он просто не мог, рука не поднималась. Была бы раненая, крутилась бы, выла – пристрелил бы не задумываясь, но ведь убил же, вон какая дырка на лбу, и опять убивать? Да что он, живодёр какой? Но тогда как же? Дожидаться, когда сдохнет? А если не сдохнет?

Егор опять приложился ухом к волчице. Дышит, ни дна бы ей ни покрышки! Еле-еле, но дышит. Егор плюнул с досады: не осталось ничего другого, как только тащить волчицу в деревню. Если и сдохнет, шкура всё равно не пропадёт, а бросать здесь – к утру от волчицы и костей не останется.