Всемирная история: в 6 томах. Том 2: Средневековые цивилизации Запада и Востока - Коллектив авторов История

Феномен дома и семьи в Средние века

Дом можно назвать общим феноменом в истории человечества. Остается только удивляться сходству описаний дома на протяжении тысячи лет Средних веков. «Под словом “дом” можно разуметь разное: дом как строение и дом как обитающих в нем. Когда говорится о доме как здании, говорят: “большой дом сделан”, “прекрасный дом”. Когда говорят об обитающих в доме, говорят: “добрый дом, благословит его Господь”, или — “дурной дом, пусть помилует его Бог”» (Августин, начало V в.). «Дом есть жилище одной семьи… С другой стороны, дом — это род, фамилия, супружество мужа и жены» (Исидор Севильский, начало VII в.). «О доме просто не скажешь. Ведь дом есть крыша над головой из камней и дерева для защиты человека от зноя и ливней… Еще дом — это общность, построенная на личных отношениях» (Конрад Мегенбергский, середина XIV в.). В конце VI в. Григорий Турский рассказывает о некоем Андархии: путем махинации и подлога тот завладел имуществом Урса и явился в его дом, словно хозяин. Слуги подчинились ему против воли, а когда он заснул, заперли двери, обложили дом соломой и подожгли. (Современный читатель с изумлением узнает в этом сообщении историю, составившую сюжет повести А.С. Пушкина «Дубровский».)

Дом обладает постоянством и универсальностью, которые отличают его от других общественных институтов. Дом — особый мир на границе природы и общества. Дом есть «супружество мужа и жены», место соединения мужчины и женщины, их физической близости, рождения и воспитания детей и заботы о стариках. Он заключает в своих стенах такие важные моменты человеческой физиологии, как питание и сон. Когда возникает потребность выделить семью в качестве социальной и хозяйственной единицы из круга родственников, эти физиологические моменты понимаются определяющими. Так, в русской земельной статистике было воспринято крестьянское понимание дома как круга лиц, питающихся из одного горшка или за одним столом. Очаг, дающий тепло и пищу, «крыша над головой из камней и дерева для защиты человека от зноя и ливней» тоже не случайно выступают устойчивыми символическими обозначениями дома.

Домашняя трапеза представлялась матрицей социального устройства, и совместное вкушение пищи нередко выступало средством установления тесных человеческих отношений и выражением признания определенного порядка и принятия на себя определенных обязательств. Примером может служить понятие «гильдия». Это слово, обозначавшее торговые и ремесленные корпорации в Средние века, можно перевести как «пир, обед». Иными словами, члены корпорации определяются в качестве участников совместных застолий. Все остальное, включая общую хозяйственную деятельность и признание общего права, понято как следствие застолий. Английское слово lord («господин») происходит от древнеанглийского hlaford: hlaf значит «хлеб» (ср. англ, loaf — «буханка», «каравай»), и все слово восстанавливается как hlaf-weard, «страж хлебов». Слово lady («дама, хозяйка») по-древнеанглийски — hlaef-dlge, что значит «месящая хлеб». Таким образом, власть имущие в мире англосаксов выступают «кормильцами» для своих крестьян. Очевидно, здесь мы встречаем практики и представления, связанные с явлением дома, и стремление с их помощью «повторить» отношения, существующие в доме.

Дом как социальная общность складывается из отношений супругов, родителей и детей, хозяев и слуг, старших и младших. Старшие или старший несут ответственность за благополучие дома и обладают правами распоряжаться семейным имуществом, принуждать и наказывать младших членов семьи, чья дееспособность ограничена. Дом состоит из людей разной трудоспособности и предстает в виде потребительского союза, где люди получают ресурсы в зависимости не от своего трудового вклада, а от своего положения в доме. Дети, старики и нетрудоспособные участвуют в потреблении, которое приобретает форму совместных трапез. Эти отношения ярко иллюстрирует одно агиографическое предание, повествующее о религиозном подвижнике XIII в. Франциске Ассизском. Франциск жил отшельником в итальянском местечке Сартеано. Чтобы перебороть в себе искушение вернуться к мирской жизни, он слепил семь снеговиков и сказал себе: «Гляди! Та, что побольше, — твоя жена. Эти четверо — два твоих сына и две дочки. Остальные двое — слуга и служанка, коих положено иметь. Поскорее дай им всем одежду, ибо они умирают от холода. Если же заботиться о них тебе в тягость, служи усердно одному Господу!» После этих слов святой подвижник со спокойной душой радостно возвратился в свою келью.

Дом мыслится собственным пространством семейной группы. Отсюда значение порога как символической границы дома, переступить которую может только гость с позволения хозяев. Публичные прерогативы, коллективные сервитуты, сеньориальная власть на пороге дома формально теряют силу. В Китае чиновникам запрещалось входить в частные дома без специальных полномочий. По сообщению норвежских Законов Фростатинга, напавшие на человека в его усадьбе могли быть убиты собравшимися соседями, причем этот обычай распространялся на конунга и его людей. Если в подобном злодеянии был повинен сам конунг, против него созывались жители всех восьми фюльков (округов). Если на чужой дом посягнул ярл — четырех фюльков. Против лендрмана собирались два фюлька. Принцип неприкосновенности жилища фиксируется законодательством всех стран Средневековья. Преступления, совершенные в чужом доме, всегда караются с особой строгостью.

В Европе и далеко за ее пределами дом устойчиво отождествляется с крепостью и нередко строится в виде нее. Замки и башни в Средние века стали узнаваемой чертой городского и сельского пейзажа. По словам одного английского паломника XII в., башни в Риме стояли так густо, как хлеб на полях. Еще около 1400 г. хронисты сообщают о «лесе башен» в районе старинных римских улиц Субура и Аргилет. Современные исследователи средневековых фортификационных сооружений охотно подчеркивают, как много в них показного или, лучше сказать, символического. По словам одного из них, Б. Фалипа, замки французской Оверни «скорее иллюстрируют замковое пространство, нежели действительно защищают его». Они лишены не только сколько-нибудь эффективной зоны обстрела, но и самих бойниц и галерей. По существу, это только грандиозные и дорогостоящие декорации. Сохранившаяся в Болонье башня Азинелли достигает в высоту почти ста метров, что нельзя объяснить никакой военной необходимостью. Эта постройка мало на что годится даже в роли наблюдательного пункта, поскольку с такой высоты город плохо виден из-за дымки, а его окрестности все равно заслоняют горы. Такие сооружения играют прежде всего важную символическую роль.

Жители Гента любили повторять, что имеют в жизни две опоры: «свои башни и своих родственников». Это красивое и запоминающееся выражение, но высказанная мысль вызывает удивление. Мы знаем Гент как крупнейший город и столицу средневековой Фландрии, один из важнейших центров текстильной промышленности и торговли своего времени. Общественное и имущественное положение его жителей, вероятно, связано с активной хозяйственной деятельностью и участием в общественной жизни. Надо заметить в приведенных словах противопоставление дома и общества как двух раздельных и антагонистических миров. Действительно, между домом и обществом существует трудно устранимое противоречие.

Это особенно хорошо видно на примере деревни Монтайю в графстве Фуа на юге Франции. В начале XIV в. распространившаяся здесь ересь была объектом обстоятельного инквизиционного расследования, ставшего источником наших сведений. Инквизиторы преследуют еретиков, но для самих жертв религиозных гонений все происходящее подчинено другой логике. В Монтайю дом значит все, и в глазах местных жителей есть то единственное, что действительно имеет значение. Домом именуют жилище и его обитателей, для совокупности которых нет другого названия. Отдельного понятия семьи не существует. Дом предстает источником власти — патриархальной власти домохозяина, подчинение которой обставлено почитанием личности ее носителя, обожаемой и подчас буквально боготворимой. Суть этой власти не меняется, если в отдельных случаях во главе дома становится женщина. Женщины подчинены мужчинам, но не в силу отвлеченного взгляда на соотносительную ценность мужской и женской природы. Отношения между полами, включая половое разделение труда и отношения власти и подчинения, вытекают из явления дома, являются вторичными и производными. Дом также является основой деревенской антопонимики. Переезжая к мужу, женщина берет его «фамилию». Но если молодая семья поселяется в доме жены, то их общим именем становится «фамилия» жены. Дом, мистическое и юридическое лицо, играет особую роль в деле обладания имуществом. Земля и угодья принадлежат дому. Дом навязывает своим обитателям этику стяжательства. Бездомные пастухи, уроженцы той же деревни, напротив, привержены идеалу бедности. Свои дома крестьяне считают отнюдь не одинаковыми. Дом всякий раз выступает неповторимой реальностью. У каждого дома в деревне есть своя «звезда и счастье». «Счастье» сохраняется в виде фрагментов ногтей и волос умершего домохозяина, посредством которых магическая жизненная сила переходит на других представителей дома. При этом сама по себе родовая память на удивление коротка. Дом занимает все мысли и чувства живых, заслоняя собой родовую принадлежность. Сохранение дома — высшая ценность и главный мотив действий обитателей деревни, живущих с ощущением постоянной угрозы разрушения своего дома. Дому приписывается мистическая сила предопределять взгляды и верования домашних. Дом — единица религиозной жизни в деревне. Ересь, которой привержена часть жителей, распространяется в Монтайю домами. Действия инквизиции ее жертвы воспринимают не столько как покушение на их собственную жизнь и свободу, сколько как агрессию, направленную против их домов. Дом не оставляет места ни для отдельно взятого индивида, ни для полноценной деревенской жизни и деревенской организации. Деревня кажется исследователю «архипелагом домов». Как трактовать эти данные? Естественно, они представляют частный и, видимо, особый случай. Монтайю — лучше всего известная средневековая деревня. Чтобы судить о других, нам зачастую не хватает источников. Мы узнаем жизнь деревни Монтайю в гибельный момент ее истории. Однако, сделав эти оговорки, надо согласиться с тем, что материалы Монтайю собирают в одну яркую и цельную картину черты дома, хорошо знакомые исследователям по другим средневековым текстам.