Богорождённый - Пол Кемп

— Оно поблекло, — сказал Оракул, — но соскреби черноту, и под ней будет свет и серебро. Таковы многие вещи.

— Я понимаю.

— Тьма в тебе рождена не Эревисом Кейлом.

Васен напрягся.

— Кем тогда?

— Ты отделяешь себя от всех остальных, от всего, кроме своего долга, потому что считаешь, что прошлое привязывает тебя к будущему, которое ты не можешь изменить. И ты намерен встретить это будущее в одиночку.

В огне правды зажёгся гнев Васена. Тени хлынули с его кожи.

— Разве это не так? Разве не это вы видите обо мне?

Оракул покачал головой.

— Нет, я вижу, что тебе предстоит трудный выбор, но не вижу, что именно ты выберешь. Это будет твой выбор. Помни об этом. Ничто не предрешено. Ничто не записано.

Напиши мне историю.

— Послушай меня внимательно, — продолжал Оракул. — Тебе не нужно встречать свой выбор в одиночестве. Ты не должен встречать его в одиночестве.

От обеспокоенного тона Оракула гнев Васена растворился. Он снова склонил голову.

— Извините за мою вспышку. Спасибо за ваши слова, Оракул.

Оракул мягко улыбнулся.

— Это пустяки. И однажды ты можешь пожалеть о своей благодарности.

— Никогда.

— Послушай меня, Васен. Свет в тебе, и он пылает ярче, чем в остальных, потому что сражается с тьмой в твоей в крови. Ты запомнишь это?

— Запомню.

Улыбаясь, Оракул сказал:

— Очень хорошо. Тогда береги себя, Васен, сын Деррега, сын Эревиса и сын Варры.

— Погодите! Разве это… всё?

Но было уже слишком поздно. Лицо Оракула поплыло, и сияние покинуло его кожу.

Оранжевый свет Амонатора исчез из его глаз, и они снова стали мутными, слезящимися глазами старика. Он покачнулся, дряхлое тело вдруг оказалось неспособно нести собственный вес. Васен подхватил его, не позволив упасть. Под мантией Оракул был похож на сноп сухих веток.

— Это Васен, Оракул.

— Васн, — медленно и невнятно, как обычно, произнёс Оракул. — Где Бавни?

— Вы отослали его, — ответил Васен. — Но я уверен, что он неподалёку.

— Бавни! — встревоженно позвал Оракул. — Бавни!

Васена поражало, насколько уверенный, властный голос Оракула в трансе отличался от детского голоса душевнобольного, когда Оракул покидал транс.

С тихим хлопком и вспышкой света Брауни возник рядом. Пёс потёрся о руку Оракула.

— Бавни пришёл! — улыбнувшись, сказал Оракул.

— Я провожу вас в святилище, — сказал ему Васен.

Оракул покачал головой.

— Нет, Васн. Когда прозвонит колокол, пускай паломники пошлют за мной. Я сделаю предсказание и поговорю с ними, а потом все уйдут. Все. Сегодня. Ты их отведёшь.

Последняя группа паломников — первая за много месяцев — прибыла меньше десяти дней назад, уклоняясь по пути от встречи с сембийскими солдатами. Они не обрадуются необходимости так скоро уходить.

— Они только прибыли, Оракул. А Долины опустошены войной. Придётся отвести их на север, в предгорья у Высокой луны. Даже этот путь скоро могут перекрыть. Войска Сембии собираются у границ Долин.

— Я знаю. Но они уйдут, Васн.

Васен не стал спорить с Оракулом.

— Очень хорошо.

Оракул улыбнулся.

— До свиданья, Васн.

— Пусть вас согреет и сохранит свет, Оракул.

Он смотрел, как Оракул, положив руку на Брауни, ковыляет по коридору.

Васен закрыл дверь. Сначала сон, потом личный визит и видение от Оракула. Что всё это означало?

Он снял с шеи священный символ розы. Тонкие ниточки тени кружились вокруг его пальцев, вокруг розы. Он представил, как Святой Абеляр использует этот символ, направляя силу Амонатора при встрече с ночным ходуном в битве у Саккорса.

Он рассмотрел её лепестки, стебель, два шипа. Талисман так искусно сработали, что это могла быть настоящая роза, магией превращённая в металл. Медальон походил на розовые сады вокруг аббатства, которые Волшебная Чума превратила в камень. Он пошкрёб ногтем черноту на одном лепестке, обнажив полосу сверкающего серебра — свет подо тьмой.

Улыбаясь, он снова повесил символ себе на шею. Он постарается быть достойным его. Взгляд Васена упал на пыльный запертый сундук, стоявший в углу комнаты, и улыбка исчезла. В сундуке хранился тёмный магический клинок, некогда принадлежавший Эревису Кейлу: Клинок Пряжи. Васен лишь однажды держал его холодную, скользкую рукоять, когда Деррег впервые дал ему меч — тогда он был ещё мальчишкой. Тени с клинка слились с тенями его тела. Оружие казалось его продолжением, но это чувство родства напугало его, и Васен никогда больше не прикасался к мечу. И на станет касаться его сегодня. Сегодня был день для света и надежды, не для тени и грустных воспоминаний.

Помня о словах Оракула, он натянул свою стёганую рубаху и кольчугу, нагрудник, повесил на спину щит, застегнул на поясе ремень с обычным мечом, и вышел из комнаты.

Как обычно, он помолится Амонатору в полдень, погуляет по долине, посетит могилу матери, а потом поведёт паломников обратно во мрак.

С тёмного сембийского неба прямыми линиями сыпался дождь, превратив кнут–траву в плоское, неровное одеяло. Небо прокашлялось громом. Вонь разложения пронизывала воздух, как будто весь мир медленно гнил.

— Быстрее! — сказал Зиад, его голос был похож на скрежет лезвия по кремню. — Быстрее! Уже скоро, Сэйид.

Сэйид сглотнул, кивнул и догнал брата. Он бы подбодрил Зиада дружеским прикосновением, но Сэйиду не нравилось, как тело брата извивается под его ладонью.

Они шли — шли, потому что лошади не стали бы их нести — под блеклым небом, по сырой, промокшей земле. Они двигались вдалеке от дорог, потому что там слишком часто стали встречаться сембийские солдаты и караваны.

Промокший плащ Сэйида оттягивал его плечи грузом всех четырнадцати прожитых десятилетий. Рядом с ним Зиад качался под весом собственной ноши. Он тяжело дышал, заглушая шум дождя, и горб на его спине проступал сильнее обычного. Мокрая одежда Зиада свисала с тела, облегая формы искажённого тела, испорченную дикой магией Волшебной Чумы плоть.

Рядом с ними бежала стая диких котов, собравшаяся вокруг его брата, когда они пересекли укрытые тенью границы Сембии.

— Дикие коты? — спросил Сэйид.

— Дикие, да, — ответил брат, глядя на животных стеклянными глазами. — Но не коты.

Сэйид насчитал тринадцать кошачьих, хотя их число, казалось, время от времени изменялось. Они держали хвосты опущенными, их косматая шерсть от дождя прилипла к телу, демонстируя с каждым шагом работу костей и мускулов. Звериные головы казались чересчур крупными на тонких шеях, ноги — непропорционально длинными. Казалось, они целиком состоят из чёрных глаз, толстых жил и острых зубов.

По небу тянулись тёмные тучи, заслоняя солнце. Был полдень, но темно было, как зимним вечером. Сэйид и Зиад несколько десятков дней шагали в вечной ночи по разрушенным землям Сембии. Ходили слухи об ожесточённых боях в Долинах, поскольку Сембия напала на северных соседей.

Сэйид и Зиад не хотели иметь ничего общего с войной. Они пришли сюда в поисках аббатства Розы и тамошнего Оракула.

— Что, если аббатство и оракул просто миф? Что будем делать тогда? Они оба могут быть просто историями, которые сембийцы рассказывают друг другу, чтобы сохранить надежду.

— Нет, — отозвался Зиад, решительно покачав головой. — Они существуют.

— Откуда ты знаешь?

Зиад остановился и повернулся к нему.

— Потому что должны! Потому что он сказал мне! Потому что это, — он беспомощно указал на своё тело, — это должно прекратиться! Должно!

Сэйид знал, кого Зиад называет «он» — Мефистофеля, архидьявола, который правил Канией, восьмым кругом Ада. Одна лишь мысль об имени изверга заставила Сэйида услышать в шорохе дождя зловещий шепот. Он остановился на миг, чтобы глотнуть из бурдюка; привычка, ничего больше, призрак человеческих потребностей. Сэйид не нуждался в воде, в пище, во сне, больше не нуждался, с тех пор, как пережил изменение. Если тело его брата Чума испортила, тело Сэйида она сделала совершенным, хотя цена этого совершенства превратила его в автоматон.

— Почему ты останавливаешься? — позвал Зиад. — Я же сказал, мы должны спешить!

От напряжения больные лёгкие Зиада заставили его зайтись мокрым кашлем. Коты замяукали и придвинулись ближе к нему, их звериные, понимающие глаза с пугающим вниманием смотрели на него. В промежутках между приступами кашля Зиад попытался отогнать животных своим сапогом, а Сэйид попытался не обращать внимание на то, как неествественно сгибается нога его брата в колене. Кашель прекратился, и разочарованные коты вернулись на свои орбиты, мотая хвостами от огорчения.

— Отвратительные кошки, — сказал Сэйид.

— Они не кошки, и они — это дар, — пробормотал Зиад, вытирая рот частично покрытой чешуей ладонью. Тёмные глаза брата посмотрели на Сэйида из глубоких, сумрачных ям его глазниц. Его острое лицо было покрыто оспинами, результатом детской болезни.