На фронте затишье - Геннадий Григорьевич Воронин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вы их убили? — заблестев глазами, спрашивает Егоров.
— Может, и укокошили. А может, ранили, — маневрирует Юрка, уклоняясь от прямого ответа. — Если ранили, то они уползли.
— В общем, задание перевыполнили! Молодцы! — подводит итог Грибан.
Двумя пальцами он раскрывает бумажник и с выражением брезгливости и отвращения просматривает его содержимое.
— Вроде обер-лейтенант отвоевался, — говорит он, разглядывая желтый картонный квадратик. Затем возвращает бумажник Юрке: — Отнесите все Кохову. Пусть разбирается.
Судя по озабоченному выражению лица, Егорку мучает какая-то значительная, важная мысль. Она буквально выпирает из него.
— Жалко, те двое уползли, — произносит он с горьким сожалением. — Не надо было их упускать. Догнать надо было обязательно.
— А может, вы от них уползли? — спокойно спрашивает Левин, с хитринкой поглядывая на Смыслова.
Но того не так-то просто поймать на слове. Глядя прямо в лицо Грибану, он твердо парирует вопрос Левина:
— Нам было приказано принести документы. Преследовать не имели права. Понятно?
И как все ловко у него получается! Даже я начинаю верить, что дело именно так и было, как он представил: нам пришлось отбивать труп у охранявших его солдат. Юрка убедил в этом всех. Даже меня: мне начинает казаться, что его версия о нашей стычке с немцами абсолютно, во всех деталях, соответствует истине.
ЛИНА
Юрка обо всем узнает первым — кого ранило или убило, в кого влюбился майор Иванов или капитан Сидоров, кого к какой награде представили и кому вместо ордена в штабе корпуса «показали дулю». Он первым догадывается, в какой день и час начнется наступление, куда будет нанесен главный удар, когда и в какой город бригаду отведут на переформирование.
Все новости расходятся по полку с его легкого языка. Порой можно подумать, что у него не два, а четыре уха. Но в последнее время он заскучал. Наверное, от недостатка сногсшибательных новостей, о которых можно вдоволь порассуждать на досуге, а может, и оттого, что несколько дней подряд мы живем без особых тревог и волнений, если не считать «булавочных уколов» немецкой пехоты.
Но сегодня Юрка снова выступает в своем амплуа. Он врывается в землянку взволнованный, возбужденный, и слова выплескиваются из него, как пули из автомата — то короткими, то длинными очередями.
— Вы тут сидите и ничего не знаете?!
Оглядев наши постные лица и сделав многозначительную паузу, Юрка выпаливает одним духом:
— Эх вы! Как кроты, забились под землю и дрыхнете. Теперь не усидите тут. К нам такой сержант прибыл! В хромовых сапожках, в новеньком полушубочке. Глаза — во! Идет, словно пишет…
— А пишет, как рисует. А рисует, как курица лапой, — улыбается Бубнов, подстраиваясь под интонацию Юрки. — Ты бы, Смыслов, лучше кашу сварил.
Юрка буквально набрасывается на командира взвода:
— Товарищ лейтенант, вы не смейтесь. Вы поглядите сначала. Сержант-девчонка… Вы увидите — упадете. Молоденькая. Глазищи черные — так и ест ими. Из-под шапки кудряшки выскакивают. А фигурка! — он закатывает глаза. — Любая балерина зарыдает от зависти. Говорит, к нам на высотку прислали. И откуда такая краля?!
— Наверное, артистка Большого театра, — приподнимается на локте Бубнов. — Отбилась от труппы. Узнала, что здесь Смыслов, — и сразу сюда.
Но Юрка уже завелся, как говорится, с одного оборота, и теперь его не остановишь, хоть из пушки стреляй над ухом.
— Ко мне подошла, спрашивает: «Это высотка 202,5?» Я говорю: «Да». «Наконец-то нашла», — говорит. Сейчас на ящиках сидит — отдыхает. Я с ней минут пять поговорил — сразу втюрился, честное слово.
— Неужели правда такая красавица? — с нескрываемым интересом спрашивает Кравчук. И мы наперебой забрасываем Смыслова вопросами.
Довольный произведенным эффектом, Юрка старается продлить дорогие его сердцу минуты всеобщего внимания и явно затягивает разговор… Наконец мы узнаем, что девчонка-сержант — санинструктор саперного батальона, что прибыла она на высотку в распоряжение командира роты гвардии лейтенанта Редина и что жить она будет, наверное, в нашей землянке: «не на морозе же оставлять такое создание».
— Вот повезло ротному. На передовой девки с ходу в начальство влюбляются, — вздыхает во всеуслышание Кравчук.
— Помолчи, старшина, — грубо обрывает его Бубнов. — Привык ты всех баб на один аршин мерить… Вы, гармонисты, все одинаковые. Вас бабы сами избаловали…
В полку всем известно, что Кравчук неравнодушен к женскому полу. Когда полк на отдыхе, он частенько выходит с баяном на улицу, собирает вокруг себя девчат и молодых женщин, наскучавшихся при немцах по песням и музыке, по мужьям и хлопцам. Я сам видел в Снежковке, с каким обожанием, как на кудесника, смотрели они во все глаза на старшину-гармониста. С печалью, с тоской, с любовью смотрели. А Кравчуку только этого и надо… Вот и сейчас он, конечно же, самым первым реагирует на сообщение Юрки.
— Пойду взгляну на бабу-сержанта — что там за фря такая, — говорит старшина и, набросив шинель, пробирается к выходу.
Мы молча провожаем его глазами, и в блиндаже наступает долгая, выжидательная тишина. Чувствую — меня тоже тянет наверх. Какую бы придумать причину, чтобы сходить посмотреть на «кралю»?..
— А что мы сидим? Сегодня погода лучше. Надо проветриться, — весьма кстати произносит Бубнов. И сразу все завозились, зашумели, начали собираться.
Первым из блиндажа поднимается Бубнов. Вслед за ним одеваемся и выходим мы со Смысловым.
— Сорвались!.. Будто бабу сроду не видали, — сердито ворчит нам вдогонку заряжающий Пацуков.
Погода и в самом деле отличная. Над высоткой снова сияет солнце. Осевший за ночь снежок весь в серебристых блестках. Девчонка-сержант сидит на ящике к нам спиной. Она без шапки. Коротенькая, почти мальчишеская прическа. Темные, как смоль, волосы аккуратно откинуты за ухо. Она поворачивается к нам… «Боже мой! Неужели?!»
— Лина!..
— Саша! Вот здорово!..
Вцепившись мне в руку повыше локтя, она заливается радостным смехом.
— Вот видишь, я говорила: встретимся!..
Юрка многозначительно покрякивает и, вскинув брови, смотрит на меня с изумлением. В его взгляде немал зависть и удивление. Кравчук глядит исподлобья, с ухмылкой, но заметно, что он тоже огорошен.
— Да садись ты, — Лина тянет меня за рукав, не обращая на остальных никакого внимания. — Садись, тебе говорят… — Она отодвигается на краешек ящика, освобождает мне место рядом с собой и смеется, смеется, не скрывая, как приятна ей встреча.
…С Линой мы познакомились в штабе корпуса месяца два назад, когда пожилой сухощавый писарь, от которого
