Когда иней тает - Эмилиян Станев

Мы дождались первых дождей, чтобы начать приманивание дичи к кормушкам. А пока готовились к встрече зимы. Капитан часто ездил в город или на шахты за провизией, усевшись заправским возчиком на нашей тележонке. Обратно он почти всегда запаздывал, особенно подолгу задерживался в городе и возвращался частенько выпивши, с целым коробом новостей.

— Никто не верит, что мы приручили двух серн, — говорил он, распрягая Алчо. — Городской народ — чистые мещане, ничему не верят! А я им нарочно: приручили, мол, не двух серн, а целое стадо, да еще в придачу пять старых оленей, и те подходят, лижут у нас в руках соль… Меня страшно злит, когда кто-нибудь не хочет верить. Я тогда прямо раззадорюсь, брешу, что только в голову взбредет. Хочешь верь, хочешь не верь! Да, забыл: все шлют тебе приветы, в город зовут. Но я не советую…

Однажды, придравшись к его наставлениям и озабоченному виду, я решил рассказать ему о посещении адвоката.

— Этот мерзавец возобновил процесс, хотя Каракоч не собирался возобновлять. Но он уговорил его, а может, и Каракоч пообещал, что коли тот выиграет дело, так пускай возьмет деньги себе… Разбойник!

— Вот как? — сказал я.

— Завтра поеду в город и встречусь с адвокатом. Может, он отступится. А может, и суд не примет иск к рассмотрению.

— Не езди. Носа там не показывай, незачем тебе связываться с такими людьми. Вытянули у тебя деньги и теперь смеются над тобой, — сказал я.

— Да, пока я был при деньгах, все увивались вокруг меня.

— Дело известное.

Он глубоко вздохнул, хотел еще что-то сказать, но с презрением махнул рукой и отказался от своего намерения. В памяти его всплыло какое-то мрачное воспоминание. Я оставил капитана и вышел из комнаты: мне показалось, что у него вздрагивают плечи. У этого легкомысленного, ветреного человека, беспечного, как ребенок, была своя трагедия.

Наконец пошли дожди. Горы подернулись туманом, и близ старой забытой лесной дороги мы вспугнули стадо оленей. Их было шесть — три самки, два теленка и огромный рогач. Животные, подымая сильный шум, кинулись вверх по крутому склону холма, из-под ног их сыпались камни.

— Это был наш приятель, — сказал капитан, когда треск сучьев затих.

— Какой приятель?

— Который унес мою блузу.

— Как же ты его узнал?

— По рогам. Уж очень велики. Кроме того, левая задняя нога у него короче, — уверенно заявил капитан Негро, поглядев на меня совершенно серьезно, словно удивляясь, как я сам не заметил у оленя этот недостаток.

— Ладно, короче так короче, — сказал я, чтоб избежать нелепого спора. — А ты не думаешь, что пора пригнать наших серн?

У Мая были уже настоящие рога — два острых шипа. Он посерел, полностью сменив свою летнюю шерсть. Весил он двенадцать килограммов и уже не был похож на детеныша. Молоко его не интересовало, зато он испытывал особое пристрастие к буковым желудям. От них и он и мать его толстели. На задних ногах его, возле колен, появились два бугорка вроде громадных бородавок — второй после рогов характерный признак возмужалости.

СЕРНА В ШАПКЕ

Среди дичи, посещавшей кормушки, были теперь и олени. Первым осмелился один чесоточный рогач, за ним прошло стадо, любившее лежать возле заброшенной лесной дороги.

Каждое утро мы закладывали в ясли и корытца корм и уходили, так как сидеть в сарае теперь не имело смысла. Май уже не позволял нам трогать его. Свободная жизнь понравилась ему гораздо больше, чем мы могли предполагать, и в один прекрасный день он и Мирка, ходившие теперь свободно, не вернулись в сторожку.

Капитан Негро считал, что они совсем одичают и мы никогда их больше не увидим.

— Весной других приручим, — утешал я его. — Ведь мы для того их поймали, чтоб они приводили к яслям своих диких сородичей.

Но капитан не хотел так легко примириться с этим фактом. Он стал делать длинные обходы — авось встретит Мая. А с другой стороны, он все еще надеялся найти свою красную блузу.

Как-то раз, вернувшись, он вынул эту знаменитую блузу из сумки. Вся в грязи и сильно пострадавшая от дождей, она была в общем целехонька. Капитан Негро выстирал ее, остался страшно доволен. Красный цвет блузы был все так же ярок, и это его обрадовало.

— Я нашел ее в одной ложбине: висит на держидереве, — сказал он.

Потом он рассказал мне, что видел на самом гребне горы серну, у которой на голове вместо рогов шапка.

— Как так — шапка? — спросил я.

— Вот так: шапка! — сердито ответил он.

— Может быть, на ней был и костюм?

— Говорю, шапка была. Вроде меховой. Ты никогда мне не веришь!

Он был готов рассердиться не на шутку. Я поглядел на него недоверчиво и сказал:

— Завтра отведешь меня на то место, где ты ее видел. Найдешь его?

— Само собой, — ответил он.

— Если у этой серны на самом деле шапка, надо будет ее убить.

— На самом деле. Я прекрасно видел.

Ночью был слабый дождь. Утро было мглистое, но теплое. Над горами чувствовалось дыхание южного ветра. Мы закусили и двинулись в путь.

Я давно не ходил на охоту, и Гектор поднял радостный лай, увидев, что я иду отвязывать его и у меня за плечом ружье. Он взвизгнул, гавкнул и уперся лапами в мою грудь.

«Ах, как я тебя люблю, — хотел он сказать. — Значит, ты меня не забыл?»

Капитан Негро взял свое короткое ружье. Мы вошли в мокрый лес, двинулись вдоль по гребню и через час были на том месте, где товарищ мой видел серну в шапке.

— Вот тут я ее встретил, — сказал он, когда мы подошли к красивой седловине с озерком, обросшим высокой травой.

Я спустил Гектора, нетерпеливо рвавшегося с цепочки.

Капитан остался сторожить на гребне, а я спустился ниже, нашел тропинку, петлявшую по крутому склону, и вскоре очутился на другой седловине. Она была покрыта молодым буковым лесом. Деревья стояли прямые и белые, словно громадные свечи белого воска. Если долго на них глядеть, начинало казаться, что от них исходит сияние. Желтовато-коричневая листва, блестящая после дождя, составляла прекрасный фон, на котором стволы выступали еще белей и чище.

Я сел на пень, но так, чтоб были видны обе стороны седловины и можно было стрелять в любом направлении.

Напротив темнели могучие недра гигантской долины, над которой вздымалась самая высокая из вершин, покрытая снегом. Скопившийся внизу, у северной подошвы горы, туман пытался подползти туда. Гонимый южным ветром, он вился большими пушистыми клубами, словно тихое, беззвучное море, заливая все на своем пути.

Подстерегать дичь в засаде — особенное удовольствие. Сидишь в вековом лесу, и тебе кажется, будто слышишь, как в тишине разносится непрерывный протяжный звук, отмеряющий бег времени. Этот звук наполняет сознание и слегка кружит голову. Ты что-то думаешь, но думаешь вяло, скорей созерцаешь обнаженные леса, умолкшие низины, пустынные и голые горные пики. Невыразимое чувство наполняет душу, словно ты прикоснулся к какой — то тайне, к давно минувшим векам, когда на земле не было людей. Странные, новые мысли приходят тебе в голову, и ты забываешь, что ты на охоте. Но как раз тут-то лай собаки заставляет тебя вздрогнуть.

Так было и на этот раз. Гектор поднял дичь подо мной, и горы огласились болезненным визгом, словно кто-то бил собаку палкой. Но вдруг визг превратился в басовый лай, который, прокатившись по долине, разбудил заснувшее эхо.

«Ах-ах-ах-ах!» — Лай нарастал, подобно боевой трубе.

Меня охватил восторг, что Гектор гонит так широко, так отважно, таким густым уверенным голосом. Бас его, заглохнув на миг, потом вдруг усилился и стал приближаться ко мне. В долине напротив, где блестела серебряная нитка водопада, откликнулось звонкое эхо.

Я мысленно следил за путем серны, а что собака гонит серну, в этом не могло быть сомнений. Вот она проходит близ соседней вершины. Потом она помчится по долине, но по которому из двух склонов? Если по тому, что напротив, я ее не увижу, а если выберет тот, на котором я стою, тогда обязательно пересечет седловину. У диких животных свои соображения, но опыт научил меня правильно их отгадывать.

Лай Гектора становился все глуше, потом неожиданно донесся из долины. А долина раскрылась прямо подо мной, как неприступная пропасть, покрытая вздыбленными, онемелыми лесами. Они казались безучастными, словно были придавлены могучей, властной силой, их сковавшей. Туда и устремилась серна.

Я сел на пень. Лай собаки, еще отчетливый, но уже далекий, стал замирать. Через несколько минут он заглох в необъятных недрах горы. Вернулась тишина, и я опять услыхал тот звук, отмеряющий время. Туман успел дойти сюда. Он залил подошву горы и медленно полз все выше и выше. Пора было возвращаться к капитану и нам обоим идти домой, но я не встал с пня.

Так прошел час, а может, и больше. Ниже меня по склону что-то зашуршало. Гектор оставил серну, поняв, что бежать за ней нет смысла. Но вот он тявкнул, как на свежий след. У него был такой обычай — предупреждать меня, прежде чем поднимать дичь.