Дора Брюдер - Патрик Модиано

"21 мая 1942. Касательно браков между евреями и неевреями.

Мне стало известно, что урожденный француз (ариец) Жан Жозьон, студент философского факультета, 24 лет, проживающий в Париже, намерен в праздник Троицы вступить в брак с еврейкой Анной-Малкой Зельман, родившейся 6 октября 1921 в Нанси.

Родители Жозьона, естественно, против этого брака, но воспрепятствовать ему не имеют возможности.

В связи с вышеизложенным я распорядился в качестве превентивной меры арестовать еврейку Зельман и поместить ее в лагерь Турель..."

И карточка, заполненная во французской полиции:

"Аннета Зельман, еврейка, родилась в Нанси 6 октября 1921. Французская подданная. Арестована 23 мая 1942. Содержалась в тюрьме предварительного заключения при префектуре полиции с 23 мая по 10 июня, переведена в лагерь Турель 10 - 12 июня, 22 июня депортирована в Германию. Причина ареста: намеревалась выйти замуж за арийца Жана Жозьона. Жених и невеста письменно заявили о своем отказе от матримониальных планов по настоянию д-ра Жозьона, который просил лишь убедить их не вступать в брак и водворить Аннету Зельман в семью, не причиняя ей иного беспокойства".

Этот доктор, прибегнувший к странным методам убеждения, был, видно, очень наивен: полиция и не подумала водворить Аннету Зельман в семью.

Жан Жозьон ушел на фронт военным корреспондентом осенью 1944 года. В одной газете от 11 ноября 1944-го я нашел следующую заметку:

"РОЗЫСК. Редакция дружественной нам газеты "Вольный стрелок" будет благодарна за любые сведения о ее пропавшем без вести сотруднике Жозьоне, родившемся 20 августа 1917 в Тулузе, проживающем в Париже, улица Теодор-де-Банвиль, 21. Выехал на задание б сентября с бывшими партизанами, мужем и женой Леконт, в черном "Ситроене-11" номер RN 6283, сзади надпись белыми буквами: "Вольный стрелок".

Я слышал, что Жан Жозьон направил свой автомобиль на колонну немцев. Он палил по ним из автомата, пока они не открыли ответный огонь. Так он нашел смерть, которую искал.

Через год, в 1945-м, вышла книга Жана Жозьона. Она называется "Человек идет по городу".

Два года назад у одного букиниста на набережных, мне случайно попалось последнее письмо человека, которого увезли с той же партией заключенных 22 июня, вместе с Клод Блош, Жозетой Делималь, Тамарой Исерли, Эной и подругой Жана Жозьона Аннетой.

Письмо было выставлено на продажу среди других рукописных документов это значит, что ни адресата, ни его близких тоже нет в живых. Квадратик тонкой бумаги, с обеих сторон исписанный мелким почерком. Это письмо написал в лагере Дранси некий Робер Тартаковски. Я кое-что узнал о нем - он родился в Одессе 24 ноября 1902 года, до войны вел отдел хроники в искусствоведческом журнале "Иллюстрасьон". Сегодня, в среду 29 января 1997 года, пятьдесят пять лет спустя, я переписываю его письмо.

"19 июня 1942. Пятница.

Мадам ТАРТАКОВСКИ.

Улица Годфруа-Кавеньяк, 50,

Париж, XI округ.

Позавчера меня назвали в числе тех; кого увозят. Я давно был к этому морально готов. Лагерь в панике, многие плачут, боятся. Меня только одно беспокоит: одежду, которую я давно просил, мне так и не прислали. Я отправил талон на вещевую посылку - неужели не получу вовремя то, чего жду? Пусть мама не тревожится, и остальные тоже. Я постараюсь вернуться живым и здоровым. Даже если не будет писем, не волнуйтесь, в крайнем случае обратитесь в Красный Крест. Потребуйте в полицейском участке Сен-Ламбер (мэрия XV округа) вернуть документы, изъятые 3/5. Поинтересуйтесь особо насчет моего удостоверения добровольца номер 10107, я не знаю, в лагере ли оно и вернут его мне или нет. Отнесите, пожалуйста, оттиск Альбертины к мадам БИАНОВИЧИ, улица Дегерри, 14, Париж, XI округ, это для одного товарища по цеху. Эта особа передаст вам тысячу двести франков. Предупредите ее письмом, чтобы застать наверняка. Нашего скульптора пригласят в художественную галерею "Труа Картье", я поговорил с г-ном Гомпелем, который находится в Дранси. Если галерея захочет полный каталог, три оттиска все-таки сохраните за собой, скажите, что они проданы или обещаны другому издателю. Можете, если выдержит матрица, с учетом данного запроса, сделать на два оттиска больше, чем собирались. Не надо волноваться, пожалуйста, не терзайте себя. Я бы хотел, чтобы Марта уехала на каникулы. Может так случиться, что я не буду писать, знайте, это ни в коем случае не значит, что дела плохи. Если это письмо дойдет до вас вовремя, пошлите продуктовую посылку по максимуму, вес будет уже не так строго контролироваться. Но все стеклянные предметы вам вернут, еще не разрешают брать с собой ножи, вилки, бритвенные лезвия, авторучки и т.п. Даже иголки. Ладно, я уж как-нибудь обойдусь. Хорошо бы армейских галет и мацы. В очередной открытке я писал вам о моем товарище ПЕРСИМАЖИ, справьтесь для него (Ирен) в шведском посольстве, он намного выше меня ростом и ходит в лохмотьях (см. Гаттеньо, ул. Гранд-Шомьер, 13). Хорошо бы кусок или два хорошего мыла, крем для бритья, помазок, зубную щетку, щеточку для ногтей, все у меня в голове перемешалось, я валю в одну кучу нужные вещи и все, что я еще хотел вам сказать. Отправляют нас около тысячи человек. В лагере есть и арийцы. Их тоже заставляют носить еврейскую звезду. Вчера в лагерь приезжал немецкий капитан Донкер, надо было видеть, что творилось, какая паника! Передайте всем друзьям, пусть уезжают, кто может, куда угодно, здесь надеяться больше не на что. Не знаю, может быть, перед более дальней дорогой нас отправят сперва в Компьень. Белье назад не отсылаю, постираю здесь. Меня пугает малодушие большинства. Не представляю, что будет, когда мы окажемся там. При случае повидайтесь с мадам Зальцман, но не спрашивайте ее ни о чем, якобы просто хотите поделиться моими новостями. Возможно, мне доведется встретить человека, об освобождении которого хлопотала Жаклин. Моей матери скажите, чтобы была осторожнее, арестовать могут в любой момент, здесь есть и совсем молоденькие, лет 17 18, и старики за 70. До понедельника вы можете прислать посылку сюда, даже не одну. Позвоните во ВСЕФ, улица Бьенфезанс отпадает, но, если вас попробуют завернуть, никого не слушайте, посылки будут принимать по прежним адресам. В прошлых письмах я не хотел вас тревожить, но давно удивляюсь, почему до сих пор не получил необходимых вещей в дорогу. Я хочу послать мои часы Марте, и ручку, наверно, тоже, оставлю их Б., он передаст. Не кладите в продуктовые посылки ничего скоропортящегося, если пошлете их мне вслед. Фотографии вложите в продуктовую или бельевую посылку, только ничего на них не пишите. Книги по искусству, скорее всего, пришлю назад, большое за них спасибо. Наверно, мне придется там перезимовать, я готов, не беспокойтесь. Перечитайте мои открытки. Что-то я просил с первого дня, а сейчас никак не могу вспомнить; Шерстяные веши заштопать. Шарф. Стерогил 15. Сахар кончается, жестяная коробка у мамы. Что плохо - всех заключенных бреют наголо, так что опознать еще легче, чем по звезде. Если потеряем друг друга, буду по-прежнему посылать весточки в Армию Спасения, передайте это Ирен.

Суббота, 20 июня 1942. Мои дорогие, вчера получил чемодан, спасибо за все. Не знаю, но боюсь, ехать предстоит уже совсем скоро. Сегодня меня должны побрить наголо. Вечером всех, кого увозят, вероятно, запрут в отдельном бараке под усиленным надзором, даже в туалет придется ходить в сопровождении жандарма. Над всем лагерем будто нависла гроза. Вряд ли мы будем в Компьене. Я знаю, что нам выдадут паек натри дня пути. Боюсь, что же успею получить больше ни одной посылки, но вы не беспокойтесь, в последней всего вдоволь, а я с самого приезда берегу про запас шоколад, консервы и копченую колбасу. Будьте спокойны, я все время буду думать о вас. Да, пластинки с "Петрушкой", я хотел передать их Марте в подарок 28/7, полная запись на 4 пл. Вчера вечером виделся с Б., поблагодарил его за услуги, он знает, что я здесь замолвил слово влиятельным людям о работах скульптора. Очень рад последним фотографиям, Б. их не показал, извинился, что не могу подарить фотографии работ, но он всегда может их попросить, так я ему сказал. Очень люблю скульптуру Леруа, был бы счастлив, если бы удалось сделать копию по моим средствам, даже за неск. часов до отъезда не перестаю об этом думать.

Пожалуйста, не оставляйте маму, но пусть это не отвлекает вас от ваших личных дел, вы понимаете, что я хочу сказать. Передайте мою просьбу Ирен, она живет по соседству. Попытайтесь дозвониться д-ру Андре АБАДИ (если еще в Париже). Скажите Андре, что с человекам, адрес которого он уже знает, я встретился 1 мая, а 3-го меня арестовали (совпадение ли?). Мое сумбурное письмо вас, наверно, удивит, но обстановка очень тягостная. 6-30 утра. Я сейчас должен отправить назад все, что не беру с собой, боюсь, что набрал слишком много. Сыскари творят, что хотят, могут в последний момент выкинуть чемодан, если не хватает места или просто под настроение (они из полиции по делам евреев, сами понимаете, что это значит). Но ничего, оно и к лучшему. Сейчас отсортирую лишнее. Если от меня не будет писем, не паникуйте, не дергайтесь, терпеливо ждите и верьте, верьте в меня, скажите маме, что уж лучше для меня уехать туда, я ведь видел (рассказывал вам), как отправляют в Никуда. Хуже всего, что придется расстаться с ручкой, не иметь права на лист бумаги (забавно, только что пришло в голову: ножи запрещены, а у меня ведь нет даже открывалки). Я не хорохорюсь, вообще-то тут не до смеха, не та атмосфера: больных и калек тоже отправляют, и немало. Думаю еще и о Рд., надеюсь, наконец в полной безопасности. У Жака Домаля было много моих вещей. Пожалуй, сейчас ни к чему вывозить от меня книги, не буду вас нагружать. Хоть бы нас в пути не подвела погода! Похлопочите о пособии для мамы, обратитесь во ВСЕФ, пусть ей помогут. Надеюсь, что вы теперь помирились с Жаклин, она с заскоками, но вообще-то добрая (небо светлеет, день будет хороший). Не знаю, дошла ли до вас моя последняя открытка и получу ли я ответ до отъезда. Думаю о маме, о вас. Обо всех моих товарищах, которые так меня любят и так много сделали, чтобы я сохранил свободу. Спасибо от всего сердца тем, кто помог мне "перезимовать". Я, наверно, не закончу письмо. Надо собирать сумку. До скорого. Ручку и часы Марте, что бы ни говорила мама, это на случай, если не смогу больше писать. Мамочка, милая, и вы, мои дорогие, целую вас крепко. Мужайтесь. До скорого, уже 7 часов".