Повесть о Сонечке - Марина Цветаева

- А - вы ?

- Я (честный взгляд), я стараюсь - исправить.

Дружил он, кроме меня, с одной их студийкой - с кавказской фамилией. Когда он ее очень уж хвалил, я шутя ревновала, немножко ее вышучивала, никогда не видав. И каждый раз: - Нет, нет, М. И., здесь смеяться нельзя. Даже - шутя. Потому что она - замечательный человек.

Неподдающийся, как скала.

- Она сестрой милосердия была в войну - тоном высшего признания - на войне была.

- А я - не была.

- Вам - не надо, вам - другое надо.

- Сидеть и писать стихи? О, я даже обижена!

- Нет, не: сидеть и писать стихи, а делать то, что вы делаете.

- А что я делаю?

- То, что сделали вы - со мной, и то, что со мной - еще сделаете.

- Володя, не надо?

- Не надо.

Однажды он мне ее привел. И - о, радость! - барышня оказалась некрасивая. Явно-некрасивая. Такая же ясно-некрасивая, как он - красивый. И эту некрасивую он, забалованный (бы) и залюбленный (бы), предпочитал всем, с ней сидел - когда не сидел со мной.

========

Попытка - исправить?

========

Володя приходил ко мне с рассказами - как с подарками, точно в ладони принесенными, до того - вещественными, донесенными до моего дома - моего именно, и клал он мне их в сердце - как в руку.

Помню один такой его рассказ об убитом в войну французском летчике. Разбитый аппарат, убитый человек. И вот, через какой-то срок - птица-победитель возвращается - снижается - и попирая землю вражды, победитель-немец - сбитому французу - венок.

Такими рассказами он меня поил и кормил в те долгие ночи.

Никогда - о театре, только раз, смеясь: - - М. И., вы ведь меня не заподозрите в тщеславии?

- Нет.

- Потому что очень уже замечательно сказано, вы - оцените. У нас есть уборщица в Студии, милая, молоденькая, и все меня ею дразнят - что в меня влюблена. Глупости, конечно, а просто я с ней шучу, болтаю, - молодая ведь, и так легко могла бы быть моей партнершей, а не уборщицей. У женщин ведь куда меньшую роль играют рождение, сословие. У них только два сословия: молодость - и старость. Так ведь? Ну, так она нынче говорит мне - я как раз разгримировался, вытираю лицо: ?Ах, Володечка Ав, какой вы жестокий красавец!? ?Что вы, Дуня, говорю, - какой я жестокий красавец? Это у нас 3ский - жестокий красавец.? - ?Нет, говорит, потому что у Юрия (Алексаныча) красота ангельская, городская, а у вас, Володечка, морская, военная, самая настоящая нестерпимая жестокая мужская еройская. У нас бы на деревне Юрия (Алексаныча) - засмеяли, а от вас, Володечка, три деревни все сразу бы в уме решились.?

Вот какой я (задумчиво) - ерой...

- ?Красота страшна, быть может...? А теперь, Володя, в рифму к вашему жестокому красавцу, я расскажу вам свою историю:

Я отродясь помню в нашем доме Марью Васильевну - кто она была, не знаю, должно быть - все: и кто-нибудь из детей заболел - она, и сундуки перетрясать - она, и перешивать - она, и яйца красить - она. А потом исчезала. Худая - почти скелет, но чудные, чудные глаза, такие страдальческие, живое страдание: темно-карие (черных - нет, черные только у восточных - или у очень глупых: бусы) - во все лицо, которого не было. И хотя старая, но не старуха - ни одного седого волоса, черные до синевы, прямым пробором. Ну - монашка и еще лучше - старая Богородица над сыном. Да так оно и было: у нее - я тогда еще была очень маленькая - был сын Саша, реального училища, он жил у нас в пристройке, возле кухни. Потом мы с матерью уехали за границу, а он заболел туберкулезом, и мой отец отправил его в Сухум. ? - Ах, Мусенька, как он меня ждал, как меня ждал! С каждым пароходом ждал - а уж умирал совсем. Затрубит пароход: ?Вот это мама ко мне едет!? (Сиделка потом рассказывала.) А я взаправду ехала - ваш папаша мне денег дал, и дворник на вокзале билет купил и в поезд посадил, - я ведь в первый раз так далJко ехала. Еду, значит, а он, значит, ждет. И как раз, как нам пристать, пароход затрубил. А он - привстал на постели, руки вытянул: ? Приехала мама!? - и мертвый упал...

...Это я вам, чтобы дать вам ее лицо, потому что это лицо у нее так и осталось, даже когда манную кашу варила или про генеральшиных мопсов рассказывала - всегда с таким лицом. Но теперь - про ту самую жестокую красоту - тоже рассказ, из ее молодости. - Я, Мусенька, не смотри на меня, что моща, и желтей лимону, и зубы шатаются - я, Мусенька, красавица была. И было мне тогда пятнадцать лет. Пошла я зачем-то в лавочку, за мной следом молодой человек заходит. Вышла я - он за мной. Вхожу в дом, гляжу из окна - стоит, на занавеску смотрит. Из себя - брюнет, глазищи - во-о, усы еще не растут, ну, лет шестнадцать, что ли. И, ей-Богу, на меня похож - глазами, потому что глазами моими мне все уши прожужжали, пропели, уж я-то их у себя на лице - знала. Смотрю - мои глаза, мои и есть. Ну, словом - братишка мне. (Я одна росла.) Только - рассказывать-то долго, а поглядеть - коротко, разом я занавеску задернула.

Завтрашний день - опять в лавочку, а он уже стоит, ждет. Ничего не говорит, не кланяется, а только глядит. И все дни так пошло: следом - как тень и стоит - как пень. Ну, а на пятый, что ли - у меня сердце не выдержало: и зло берет, что глядит, и зло берет, что молчит, - как выходит он вслед за мной, я - ему: ? И глядеть нечего, и стоять нечего, потому что ничего не выглядишь, потому что я просватана: за богатого замуж выхожу.?

А он - весна была, стоит под деревцами, снял картуз, да ни-изко поклонился. И - весь воском залился. А на другой день - я еще сплю - крик, шум: у Егоровых малый зарезался. Ночью, видать, потому что весь холодный. Все бегут - и я бегу.

И лежит он, Мусенька, мой недавний знакомец, гляделец, только глаз-то моих уже больше не видать: закрылись.?

...Володечка, а ваша уборщица?

- Нет, М. И., времена другие, сейчас все страшно подешевело. Да я бы... почувствовал бы, если бы - действительно. Нет, выйдет замуж - и будут дети.

- И старшего назовет - Володечка.

- Это - может быть.

========

Такими рассказами я его кормила и поила долгие ночи: он - в глубоком углу дивана, я на мелком его краю, под синим фонарем, по длинной диагонали - явить имевшей всю нашу друг к другу дорогу, по которой мы никогда никуда не пришли.

========

...Теперь я думаю (да и тогда знала!) - Володя был - спутник, и дорога была не друг к другу, а - от нас самих, совместная - из нас самих. Отсюда и простор, и покой, и надежность - и неспешность: спешишь ведь только в тот извечный тупик, из которого одна дорога: назад, шаг за шагом все отнимая, что было дано, и даже - затаптывая, и даже - в землю втаптывая, ногой как лопатой заравнивая.

========

О моей завороженности - иного слова нет - Ю. 3. Володя конечно знал. Но он ее не касался, а может быть она его не касалась. Только, когда я, изведенная долгими пропаданиями Ю. 3. (а пропадать он начал скоро: сразу!) равнодушнейшим из голосов:

- А как 3ский?

- 3ский ничего. Играет.

3ский был единственный пункт его снисхождения. Это имя, мною произнесенное, сразу ставило его на башню, а меня - в садик под нею, в самый розовый его куст. И как хорошо мне было, внезапно умаленной на все свое превосходство (с ним - равенство) - маленькой девочкой, из своего розового изнизу заглядевшейся на каменного ангела. Володе же, для которого я была всегда на башне - сама башня, как-то неловко было видеть меня младшей (глупой). Он, даже, физически, отвечая об Ю.3. не подымал глаз - так что я говорила с его опущенными веками.

И когда я однажды, прорвавшись: - Володя, вы меня очень презираете за то, что... - он, как с неба упав: - Я - вас - презираю? Так же можно презирать - небо над головой! Но чтобы раз навсегда покончить с этим: есть вещи, которые мужчина - в женщине - не может понять. Даже я, даже - в вас. Не потому, что это ниже или выше нашего понимания, дело не в этом, а потому, что некоторые вещи можно понять только изнутри себя, будучи. Я женщиной быть не могу. И вот, то немногое только-мужское во мне не может понять того немногого только-женского в вас. Моя тысячная часть - вашей тысячной части, которую в вас поймет каждая женщина, любая, ничего в вас не понимающая. 3ский - это ваша общая женская тайна... (усмехнувшись)... даже - заговор.

Не понимая, принимаю, как все всегда в вас - и от вас - приму, потому что вы для меня - вне суда.

- А хороший он актер?

- На свои роли, то есть там, где вовсе не нужно быть, а только являться, представать, проходить, произносить. Видите, говорю вам честно, не перехваливаю и не снижаю. Да и не актера же вы в нем...

- А знаете ли вы, Володечка, вы, который все знаете - что я всего 3., и все свои стихи к нему, и всю себя к нему отдам и отдаю за час беседы с вами - вот так - вы на том конце, я на этом...

Молчит.

- ...Что если бы мне дали на выбор - его всего - и наше с вами - только-всего... Словом, знаете ли вы, что вы его с меня, с моей души, одним своим рукопожатьем - как рукой снимаете?

Все еще молчит.

- Что я вас бесконечно больше...?! .

- Знаю, Марина Ивановна.

========

Долгие, долгие дни...

Это - нет, но:

Долгие, долгие ночи...

Когда уходил? Не на рассвете, потому что светает зимой поздно, но по существу, конечно утром: в четыре? В пять? Куда уходил? В какую жизнь? (Без меня.) Любил ли кого-нибудь, как я - Ю. 3.? Лечился ли у меня от несчастной недостойной любви? Ничего не знаю и не узнаю никогда.