Всего три дня - Валерий Бирюков

И из этого Антоненко тоже толк будет: вон как глубоко пашет! А задиристость уйдет, сменится солидностью. Он в другом посильнее. Алфей — тот все по подсказке действовал, а майор вперед заглядывает. Хорошо, если бы он завтра принял командование, а то вдруг запорет Афанасьич стрельбу, как зимой, подведет полк.

Будь ты неладен! Что это он: подведет не подведет! Нехорошо так о друге! Хотя нет, служба службой: в угоду одному, чтобы боль его утешить, нельзя работу всех сводить насмарку. Нельзя! Лучше одному уйти, если не справляешься, если других сдерживаешь. Только, чтобы боль короткой была, надо сразу рвать — так лучше. Без жалости и сострадания. И пусть утешением будет: ты отдал все, что имел, честно и до конца.

Поведение Савельева в последние месяцы вдруг предстало перед Кушнаревым как Алфей ту злосчастную «тройку» переживал. Тоже смурый, как сегодня, ходил. Вот и свалился с сердечным приступом. Конечно, не мудрено было расстроиться: все-таки большой просчет в чем-то допустил. Вину чувствовал, а исправить никак не мог и промаха своего, видно, не нашел. Тогда-то, наверное, Савельев и написал рапорт об увольнении. А потом, летом, когда дивизион вернул себе былую славу, решил, что погорячился, на попятную хотел пойти — ан поздно! Вот и переживает сейчас.

Эх, Алфей, Алфей, неугомонная головушка, зря ты себя гложешь, зря!..

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Ночь выдалась темная. Тучи, словно гигантские шторы светомаскировки, закрыли звезды и ломоть ранней луны. Часа через два холодные капли сначала осторожно, будто примеряясь, ударили по взмокшим от пота обнаженным спинам артиллеристов, а затем полил настоящий летний дождь.

— Тебя только на нашу голову не хватало! — беззлобно сказал командир орудия сержант Нестерович. — Ладно, сделаем перекур.

Артиллеристы его расчета с наслаждением разогнулись, выбрались из окопа, подставили разгоряченные потные тела дождю. Лишь Новоселов остался, продолжая копать в неподатливой земле нишу для снарядов.

— Степа, передохни маленько, — позвал его из темноты заряжающий Ляпунов. — Работа не Алитет — в горы не уйдет. И вообще, не торопись выполнять команду, потому что новую дадут.

— Отцепись! — буркнул в ответ Новоселов и с ожесточением ткнул в землю лопатой. Она попала на камень, высекла искру и жалобно зазвенела.

— Чего дуришь? — обиделся Ляпунов. — Какая тебя муха сегодня укусила? Слова ему не скажи!

— Вот пристал! Прошу же по-человечески: отвяжись!

Новоселов был не в духе с той минуты, как обнаружил, что пропало письмо. Точно помнил, что сунул его в карман, когда объявили тревогу. И надо же — обронил! Где? В казарме? По дороге в автопарк? Ищи теперь! Сплошные невезения в последнее время! То драка эта, то история с розами, из-за которой не попал к Ольге на день рождения, а теперь вот и письмо от нее потерял, не успев прочитать.

А все батя! Роз несчастных пожалел! Эх, если бы не он, все было бы нормально! И не переживал бы, что письмо потеряно. Кто знает, что там Ольга написала? Повидались бы, и все стало бы ясно. А так неизвестно, может, уже отставка дана за ненадежностью. Являешься раз в месяц, как этот дождик в пустыне. Скорее бы уж подполковник уезжал, что ли! И чего тянет? Ему б кто сказал, что может на все четыре стороны, — только б его и видели! Много ли радости, когда то нельзя, туда не ступи, того не сделай или, как говорит старший лейтенант Авакян, «свое неудовольствие можешь выражать шевелением большого пальца в правом сапоге». Ну, жизнь! А тут еще и командир дивизиона на тебя взъелся.

Ладно, уедет подполковник Савельев, а что изменится? Тот, новый, что на привале втык прапорщику Песне делал, лучше, что ли? Копия Авакяна — пикнуть не даст! И какое им всем дело до того, что тебя волнует? Будь паинькой, служи примерно, а свои думы при себе держи.

Новоселов посмотрел в ту сторону, где расположились на перекур сослуживцы. Накрывшись плащ-накидками, они сидели на корточках и дымили, пряча в кулаках светлячки сигарет. «Тоже мне фронтовички — маскировку соблюдают! От бати переняли! Влюблены в него по уши. Как вскинулись, когда я им про беседу о розах рассказал, товарищи называются!»

Степан прислушался к разговору, который вели артиллеристы.

— Выхожу я, значит, на КПП, а там, братцы, такая девушка стоит, аж дух перехватило! — Все ясно: Ляпунов заливает про свое очередное похождение. На это он мастак. — Фигурка у нее точеная, мордашка — прелесть, сама такая смугленькая из себя. А глазищи! Как глянула — рука к карману потянулась рубль поискать.

— Какой рубль? Что она, нищая?

— Ну до чего ж ты неначитанный, Лебедев, аж стыдно с тобой в одном расчете служить! «Нищая»! — передразнил спросившего Ляпунов. — Классиков надо со школы помнить и перечитывать изредка, а то, наверное, одни уставы и зубришь. Не перебивай, когда умные люди говорят. Слушайте, братцы, какая дальше история получилась. Подхожу к ней: «Здрасьте, это вы меня вызывали?» «А вас, — спрашивает (меня, значит), — Леня Ляпунов зовут?» «Так точно, гвардии рядовой Леонид Ляпунов собственной персоной!» А сам себе думаю: господи, в таком завалящем поселке — и такая симпатяга обитает, а я просмотрел, лопух! «Вам, — говорит, — Лида просила передать, что ее послали в командировку в область. Не обижайтесь, что ее в эту субботу не будет». Это я-то обижусь, когда она такую подружку прислала! Лида ведь худенькая, востроносенькая, а эта — м-м, пальчики оближешь! «Какая Лида? — равнодушно так отвечаю. — А-а, это та, с которой мы характерами не сошлись? Помню, как же, как же. Только мы с ней встречи на субботу не назначали, ошибочка вышла. Давно мосты развели». Это я чтобы она не подумала, что за Лидку держусь. И начал я к ней подходы делать. Как зовут, то да се. Слово за слово — простояли, наверное, с полчаса. Про театры ей заливаю, музеи там, про тоску свою: «Дайте тайну простую-простую, тайну, робость и тишину, тайну хрупкую и босую, — дайте тайну, хотя бы одну!» Душевные стихи!

— Ух, силен! — восхищенно цокнул языком зарядный Уренгалиев.

— Да уж, клиренс, как ты, не таскал, — не скрывая самодовольства, ответил Ляпунов.

Артиллеристы негромко засмеялись. Клиренс — расстояние от земли до нижней точки орудия — был старой шуткой, которую иногда разыгрывали с новобранцами. Посылали «за клиренсом» в соседний расчет, а там давали какую-нибудь железку. И веселья было тем больше, чем увесистее оказывался этот «клиренс». Ляпунов так подшутил было над Уренгалиевым, но сержант Нестерович отчитал его и заставил самого оттащить назад ту железку. И еще неизвестно, над кем из них двоих смеялись сейчас солдаты.

А Нестерович и теперь одернул Леонида:

— Ляпунов, хватит байки травить. Работа стоит, а у тебя все девки на уме. Где ты такого нахватался?

— Дайте хоть доскажу, товарищ гвардии сержант, чем все кончилось, — не смутился Ляпунов. — Одну только минуточку. Так на чем я остановился? Ага, на стихах! Этим и взял: договорились мы с ней на танцах встретиться. Прихожу. Вижу, в уголочке стоит, одна-одинешенька. Меня дожидается. Сама вся в красном. У меня от этого цвета нехорошее предчувствие появилось — даже сердце екнуло. Но иду к ней. Только парой слов перебросились, как тут меня по плечу кто-то осторожно: тук-тук. Оборачиваюсь — а это моя Лидуся! «Характерами, значит, не сошлись? — говорит. — Ах ты, трепло! Еще в чувствах ко мне распинался!» И тэ дэ и тэ пэ. Короче, дала мне отлуп, как говорил незабвенный дед Щукарь, взяла эту смугленькую под ручку и удалилась. И такая она была в эту минуту, братцы, что я чуть было не сомлел: красивая и неприступная. И вот уж сколько прощения прошу — никаких сдвигов. Не выдержал, говорит, проверочки, вот и кусай себе локти.

— Мало тебе досталось, Ляпунов, — сказал сержант Нестерович. — Сердцеед, тоже мне! Хорошо, что рассказал: с субботы на воскресенье буду тебя в наряды ставить, нечего тебе в увольнении делать. А теперь все — за работу! Дождь не переждешь. Скорее управимся — и на боковую.

— Так я с Лидой никогда не помирюсь, если в увольнение ходить не буду! — притворно перепугался Ляпунов, но тут же перестроился, спросил вкрадчиво: — Товарищ сержант, вы случайно не ясновидящий? Как это вы в темноте работаете? Ну прямо кошка! А у меня глаза чуть не выпадают. Тычу наугад.

— Я тебе потычу, балаболка! — шутливо пригрозил сержант и спрыгнул в окоп. — Тебя, Ляпунов, хлебом не корми, а дай языком почесать.

Не однажды Новоселов слышал байки Ляпунова о его похождениях. Все они были обычно неудачными, выглядел в них рассказчик всегда посрамленным. И сочинял он их на ходу, просто ради забавы, подделываясь под какого-то простачка. Не было у него никакой Лидуси, ни смугленькой в красном. Так, безобидный треп, слушая который Новоселов тоже посмеивался над «бедным и несчастным» гвардии рядовым и еще над тем, что сержант Нестерович простодушно принимает все это за чистую монету. Но сегодня Новоселов был беспощаден.