Рыцарь-призрак - Корнелия Функе

Ну давай, Йон! Иначе он сейчас опять пропадет.

— Чтобы… выполнить клятву, — выпалил я, — чтобы… чтобы отшлифовать мрамор на твоем надгробии, чтобы составить тебе компанию… чтобы… чтобы найти выход из тьмы и ту, которую ты любишь. Да мало ли для чего! Должно же быть что-то, что я мог бы сделать!

Он молчал. И смотрел на меня.

Я думал, он больше никогда ничего не скажет. Но образ его сделался опять четче.

— Существует только одно, о чем бы я мог тебя попросить, — сказал он наконец, — но это, видимо, невозможно.

— Что?

Я с таким удовольствием сделал бы для него что-нибудь. Никогда я не желал ничего сильнее. В обмен на это я бы даже смирился с тем, что в моей жизни останется Бородай.

Лонгспе помедлил с ответом.

Потом он сказал:

— Ты готов еще раз опуститься в мою тьму?

Я кивнул.

И опять приблизился к нему, пока меня не охватил его холод.

Я был в соборе. На похоронах. Сотни людей толпились между колоннами. Мужчины, женщины, дети. Я видел священника и хористов точно в таком же облачении, какое носил Ангус. Свечи, факелы. В их непостоянном свете — мертвое тело Лонгспе. Мой собственный труп. Я лежал там почти так же, как его каменное изображение. Рядом со мной, выпрямившись, стояла женщина с тремя мальчиками и двумя девочками. Эла. Я ощущал, как мои губы силились произнести ее имя, но я был нем и уже давно не властелин своего тела. Все было в белом. Все было в черном. И внезапно мне представилась другая картина. Надо мной склонялся мужчина.

— Я слыхал, ты просил свою жену взять с собой твое сердце, — услышал я его нашептывания над моим трупом. — Очень трогательно. Ты надеялся, что так она всегда сможет тебя защитить, эта разумница Эла Солсберийская? Ты ошибся! Не для того я отравил тебя, чтобы она и после смерти еще хранила тебе верность. Нет. Твоя жена прижмет к своей груди сердце моего слуги. Именно для этого я приказал его зарубить, хотя он был мне добрым слугой. А твое сердце я повелел зарыть между старыми дольменами[17], чьи ядовитые тени также надежно убивают любовь, как мой яд — твое тело. Ты пропал, Уильям Лонгспе. Ибо я уверен, без твоей любви ты — ничто. Ты захлебнешься в чувстве вины, и твоя душа останется во тьме без всякой надежды на то, что все твое благородство ее когда-либо омоет. Свою смехотворную клятву ты не выполнишь никогда. Напрасно станет Эла дожидаться тебя здесь и на небесах. И так будет наконец положен предел вашей абсурдной верности!

Я с трудом переводил дух, ярость Уильяма душила меня. Ненависть… Отчаяние… И я лишь тогда снова превратился в Йона Уайткрофта, когда Лонгспе в третий раз окликнул меня по имени.

— Кто это был? — пролепетал я, все еще ощущая его ярость как свою собственную.

— Мой убийца, — ответил Лонгспе. — Отыщи мое сердце, Йон. Отыщи его и похорони в ногах моей жены. Только так обрету я надежду однажды снова с ней увидеться и исполнить мою клятву.

X

Ядовитые тени

Альма, должно быть, слышала, как я прокрался обратно в дом. Когда я снимал штаны, она уже шла по коридору, и я насилу успел спихнуть с постели Агнусовых плюшевых зверей и залезть под одеяло, до того как она показалась в комнате. К счастью, Альма не заметила ни мокрых штанин, ни грязных ботинок у меня под кроватью. Наконец она затворила за собой дверь, и я с облегчением выдохнул в подушку.

В эту ночь я спал как убитый, хотя мне снился гнусный сон о том, как Стуртон вырезал мне сердце и похоронил его под виселицей. На следующее утро, в воскресенье, я, как только проснулся, сразу же позвонил Элле. Она была у родителей, и отца ее не слишком порадовал тот факт, что в воскресенье утром его дочери трезвонит какой-то незнакомый молодой человек. Но в конце концов он позвал Эллу к телефону. Она молча выслушала все, что я хотел ей сообщить, и продолжала молчать даже тогда, когда я закончил. Я уже подумал, что отец отправил ее обратно в комнату, когда она, откашлявшись, своим обычным Эллиным «меня не так-то легко вывести из равновесия» голосом спросила:

— Ну и? Что ты теперь намерен делать?

Собственно, я надеялся, что она мне подскажет. Я так привык к ее советам, что даже не испытывал больше неудобства оттого, что получал их от девчонки (хотя меня все еще приводило в смятение то, что она была такой хорошенькой). Элла была лучшим другом, какой у меня когда-либо был. Совместная борьба против дьявольских собак и призраков-душегубов сильно связывает людей друг с другом.

— Йон! Что ты теперь намерен делать? — Еще раз спросила она.

Я тупо воззрился на телефон.

— Пожалуй… — ответил я наконец, понизив голос (Эдвард Поппельуэлл как раз забивал гвоздь в другом конце коридора и при этом не слишком-то искусно), — прежде всего я должен отыскать этот дольмен!

— Отыскать? О чем ты говоришь? Сердце находится в Стонхендже, и нигде более!

Стонхендж. Конечно. Самые знаменитые дольмены в мире. Даже моя младшая сестренка умела их рисовать. Я идиот. Тупой, жалкий идиот. Но Элла опять великодушно повернула дело так, словно она этого все еще не заметила.

— Я попрошу Цельду нас туда отвезти, — сказала она. — Мои родители станут только донимать вопросами. Они без конца волнуются. Просто с ума сойти!

Да уж, их дочь чуть не разорвали дьявольские собаки, а потом едва не отравило дыхание мертвого убийцы. Я понимал, у них были все основания для беспокойства. Но, естественно, я этого не сказал.

Когда я спросил Поппельуэллов, нельзя ли мне перенести мой домашний арест на следующее воскресенье, так как Литтлджоны пригласили меня в Стонхендж, они удалились к себе на совещание. Проспорив почти целых полчаса, они дали наконец свое согласие (на самом деле это были очень симпатичные приемные родители, и я бы с удовольствием подарил безбородому Эдварду пару щетинок в знак благодарности).

— Только будьте осторожны, чтобы туристы вас там не затоптали до смерти, — сказал он, когда Элла заехала за мной. — По воскресеньям Стонхендж — очень опасное место.

Альма промолчала. Но она подарила нам с Эллой такой растроганный взгляд «ах эта первая любовь», что Элла поспешно дернула за ручку двери.

Цельдин автомобиль был на вид еще древнее, чем собор, и мы с Эллой должны были втиснуться на заднее сиденье, так как место рядом с водителем занимала громадная корзина, из которой доносились подозрительные звуки.

Ведущая за пределы Солсбери улица была по-воскресному сонной и пустынной, но Цельда, несмотря на свою перебинтованную ногу, рулила так быстро, что меня на каждом повороте бросало на Эллу, отчего я чувствовал себя довольно неловко.

— Ладно, я обещала Элле не задавать никаких вопросов! — сказала Цельда, едва не наехав на велосипедиста, крутившего изо всех сил педали у края дороги. — Но мне кажется странным, что учитель забивает вам голову какими-то историями о зарытых в Стонхендже сокровищах!

Элла бросила мне предупреждающий взгляд, и я приложил все усилия, чтобы состроить невинное лицо, в то время как Цельда ворчала: дескать, в ее времена учителя были существенно более квалифицированными.

— Я ей сказала, что Бонопарт утверждает, будто бы в Стонхендже зарыты горы золота викингов, — сказала Элла мне на ухо, — и что мы хотим его найти. Если дело идет о сокровищах, она — всегда пожалуйста.

— Чего вы там шепчетесь? — бросила Цельда через плечо. — Не о том ли, что мне следовало бы знать?

— Да нет, ни о чем таком! — ответила Элла с лицом, совершенно лишенным выражения. — Объясни Йону наш план.

— Ах да… план… — Цельда довольно заулыбалась в зеркало заднего вида. — Йон, тебе наверняка известно, что никто не смеет приблизиться к дольменам из-за друидов[18], которые повадились там проводить свои богослужения?

— Конечно, — промямлил я, пусть даже ни про друидов, ни про их богослужения никогда ничего не слыхал. Но лекцию по истории Стонхенджа я ни в коем случае не хотел пропустить.

— Чтобы это обстоятельство обойти, мы везем с собой Веллингтона. — Цельда показала на корзину.

Я бросил вопросительный взгляд на Эллу.

— Веллингтон — это собака, — пояснила Элла со стоическим выражением лица, которое между тем действовало на меня весьма успокоительно. — Но очень хорошая, — добавила она, как если бы все другие собаки были скорее такими, с какими мы недавно познакомились. — Она принадлежит моей подруге Алисе и умеет быстро бегать. Цельда выпустит ее, чтобы отвлечь сторожей, а мы посадим между дольменами жабу.

— Жабу? — переспросил я.

— Да, она тоже в корзине, — сказала Элла. — Цельда говорит, что жабы умеют находить зарытые вещи.

— Туда-сюда прыгая?

— Именно, — сказала Элла и засунула себе под куртку совок.

Это был самый безумный план, какой мне когда-либо доводилось слышать, но я придержал язык, поскольку мое намерение отыскать захороненное более чем шестьсот лет назад сердце в конце концов тоже едва ли представлялось разумным.