Ревность - Ален Роб-Грийе

Легко заставить исчезнуть это пятно благодаря изъянам в очень толстом оконном стекле: достаточно шаг за шагом, методом проб подвести почерневшую поверхность к слепой точке.

Сначала пятно становится шире, одна его сторона раздувается, образуя закругленный бугор, который сам по себе больше первоначального объекта. Но через несколько миллиметров это чрево превращается в ряд тонких концентрических полумесяцев, они истончаются до линий, а в это время другой край пятна сокращается, оставляя позади длинный отросток. Тот в свою очередь утолщается, на одно мгновение, потом все стирается раз и навсегда.

Под углом, заданным центральной поперечиной и планкой рамы, уже ничего не видно сквозь стекло, кроме серовато-желтого пыльного камня, которым вымощен двор.

На противоположной стене – сороконожка, на отмеченном месте, почти на середине панели.

Она остановилась, короткая косая черточка сантиметров в десять длиной, как раз на уровне взгляда, на полдороге между ребром плинтуса (у выхода в коридор) и углом потолка. Тварь не двигается. Только усики поочередно то опускаются, то поднимаются, медленно, но непрерывно.

Значительное развитие ножек в задней части – особенно последней пары, которая оказывается длиннее усиков, – позволяет безошибочно определить скутигеру, называемую «сороконожкой-пауком» или еще «сороконожкой-минуткой»: туземцы верят в мгновенное действие ее укуса, который считается смертельным. На самом деле вид этот не столь ядовит; во всяком случае, гораздо менее, чем многочисленные сколопендры, часто встречающиеся в этих краях.

Внезапно нижняя часть туловища зашевелилась, изогнулась, осуществляя поворот на месте, в результате которого темная черточка выгнулась дугой к основанию стены. И тотчас же, не успев уползти, тварь падает на каменные плиты, все еще согнутая пополам, поджимая одну за другой свои длинные ножки, а жвала сокращаются быстро-быстро, пережевывая пустоту, охваченные непроизвольной дрожью.

Через десять секунд остается лишь красная жижа, в которой смешались неразличимые остатки сочленений.

Зато на стене образ раздавленной скутигеры явлен во всем его совершенстве, незаконченный, но без изъяна, воспроизведенный с точностью анатомической таблицы, хотя представлены там только части насекомого: один из усиков, изогнутые жвала, голова и первое кольцо, половина второго кольца, несколько ножек изрядного размера и тому подобное…

Кажется, что этот рисунок нельзя свести. В нем не осталось никакого объема, засохшая грязь не поднимается над поверхностью так, чтобы ее можно было сковырнуть ногтем. Он больше похож на коричневые чернила, пропитавшие верхний слой штукатурки.

А вымыть стену едва ли возможно. Эта матовая краска, несомненно, боится воды, она менее стойкая, чем обычная масляная краска на основе олифы, которой раньше была покрыта эта комната. Лучшее решение – использовать резинку, твердую резинку очень плотной структуры, которая мало-помалу удалит испачканную поверхность, – резинку для машинописи, например, которая лежит в левом верхнем ящике стола.

Тонкий след части усиков или ножек исчезает сразу, после первых же движений. Большая часть туловища, изогнутая вопросительным знаком, уже довольно бледная, все более и более расплывчатая по мере приближения к концу загогулины, тоже быстро стирается без следа. Но голова и первые кольца требуют более упорного труда: быстро утратив яркость цвета, не поддавшиеся очертания остаются неизменными довольно долгое время. Контуры всего лишь становятся менее четкими. Жесткая резинка, которая все трет и трет по одному и тому же месту, сейчас уже мало что меняет.

Нужна дополнительная операция: легонько поскрести краешком лезвия от безопасной бритвы. Частички белой пыли отстают от штукатурки. Точность маленького инструмента позволяет ограничить площадь его применения. Снова подтереть резинкой – чуть-чуть, слегка – и работа завершена.

Подозрительный след исчез полностью. На его месте остался лишь более светлый участок с размытыми краями, без ощутимой впадины; его, строго говоря, можно принять за незначительный дефект поверхности.

Бумага все же истончилась; она стала более прозрачной, шершавой, несколько ворсистой. То же лезвие бритвы, согнутое между двумя пальцами, чтобы можно было работать серединой режущей поверхности, срезает наголо частички, оставленные резинкой. Последние шероховатости заглаживаются ногтем.

Более внимательный осмотр бледно-голубого листка на ярком свету показывает, что два коротких хвостика остались, несмотря ни на что; здесь, несомненно, пишущий сделал слишком сильный нажим. Значит, новое слово, умело вписанное так, чтобы скрыть лишенные смысла черты, не заменит стертого на странице; остатки черных чернил все же будут видны. Разве что опять за дело возьмется резинка.

Сейчас она четко выделяется на темно-коричневой древесине письменного стола, так же как и лезвие бритвы; у рамки, инкрустированной перламутром, где А*** намеревается поставить свой стакан на круглый столик с многочисленными дырочками. Резинка – тонкий розовый диск с жестяной сердцевиной. Лезвие бритвы – плоский блестящий четырехугольник, скругленный с двух концов и прорезанный по прямой тремя отверстиями. Среднее отверстие – круглое; два других по обе стороны точно воспроизводят – в весьма уменьшенном масштабе – общую форму лезвия, то есть четырехугольник, скругленный с двух концов.

Не глядя на стакан, который она намеревается поставить, А***, чей стул развернут наискосок от стола, обернулась, улыбается фотографу, будто разрешая ему отснять этот импровизированный кадр.

Фотограф не опустил аппарат до уровня модели. Впечатление такое, будто он забрался на что-то: на каменную скамью, ступеньку, выступ стены. А*** пришлось поднять лицо, чтобы оно попало в объектив. Стройная шея напряжена, чуть повернута вправо. С этой стороны рука естественным образом оперлась о край сиденья, рядом с бедром; обнаженная, она немного согнута в локте. Колени раздвинуты, ноги наполовину вытянуты, лодыжки скрещены.

Очень тонкая талия стянута длинным поясом с тройной пряжкой. Левая, протянутая рука держит стакан в двадцати сантиметрах над ажурным столиком.

Пышные черные волосы рассыпались по плечам. Поток тяжелых волнистых прядей с красноватым отливом трепещет при малейшем движении головы. Эти движения незначительны, сами по себе незаметны, но плотная масса волос их распространяет вширь, от одного плеча до другого, создавая сверкающие завихрения, которые быстро угасают, но их внезапная интенсивность вдруг оживает в неожиданных содроганиях несколько ниже… еще ниже… и самый последний спазм в самом низу.

Лицо, которого не видно при таком положении, склонилось над столом, где руки, тоже скрытые, делают какую-то кропотливую, долгую работу: поднимают петли на очень тонком чулке, полируют ногти, выполняют карандашный рисунок микроскопических размеров, стирают резинкой пятно или неудачно выбранное слово. Время от времени она выпрямляется и откидывается назад, чтобы лучше оценить свою работу. Медленным движением руки отбрасывает назад одну прядь, слишком короткую, которая выбилась из чересчур подвижной прически и теперь мешает.

Но непокорная прядь так и остается на белом шелке, на гладкой материи, натянутой плечом: там она чертит волнистую линию с крутым завитком на конце. Под колышущимися волосами очень тонкая талия пересечена идущей прямо по оси спины узкой металлической молнией, вшитой в платье.

А*** стоит на террасе, у квадратной колонны, что поддерживает юго-западный угол крыши. А*** повернулась к югу и опирается обеими руками на балюстраду, откуда открывается вид на сад и всю долину.

А*** вся озарена солнцем. Лучи бьют ей прямо в лицо. Но она не боится жары, даже в полуденный час. Ее укороченная тень падает перпендикулярно на плиточный пол и занимает не более одного квадратика. В двух сантиметрах ближе к дому начинается тень крыши, параллельная балюстраде. Солнце почти в зените.

Вытянутые руки находятся на равном расстоянии от бедер. Пальцы одинаково крепко держатся за перила. Поскольку А*** распределяет свой вес точно поровну на обе ноги, обутые в туфли на высоком каблуке, тело расположено совершенно симметрично.

А*** стоит перед закрытым окном салона, тем, что выходит на дорожку, ведущую к шоссе. Взгляд ее, проникая сквозь стекло, устремлен прямо, к началу дорожки; он скользит над пыльным двором, на который ложится темная тень дома, полоса шириной примерно в три метра. Остальная часть двора выбелена солнцем.

Большая зала по контрасту кажется мрачной. Платье здесь окрашивается в холодно-синий цвет глубин. А*** стоит неподвижно. Она все смотрит прямо перед собой: на двор, на дорожку, в гущу банановых деревьев.

А*** в ванной, она оставила дверь в коридор приоткрытой. Она не занимается своим туалетом. Она стоит перед белым лакированным столиком, у квадратного окна, расположенного на уровне груди. Из этого проема, зияющего над террасой и балюстрадой, выше сада, взгляд ее может достигнуть только зеленой массы банановых деревьев, и еще дальше – нависающего над дорогой, что ведет на равнину, скалистого пика, границы плато, куда каждый вечер садится солнце.