Я люблю тебя, алло... - Людмила Бержанская

10

Не зная, что говорить и как себя вести, она сказала: «Давай, я расскажу тебе еще о Египте?»

— Давай.

— Нельзя говорить мужчине, не бросай меня, — подумала Наташа в тот момент, когда сердца бились во взаимной нежности.

Но почему сейчас, в такое утро, эта грустная мысль посетила ее? Потому, что она знала: расставание — это обязательный атрибут очень ярко вспыхнувших чувств. Быстро отогнав ненужную сегодня мысль, сказала: «Знаешь, когда самолет перелетел Средиземное море и повис над Египтом, в салоне, в совершенной тишине, вдруг крик: пирамиды! В иллюминаторе далеко-далеко стояли пирамиды».

— Хорошо было видно?

— Очень. Яркое солнце освещало город внизу и пирамиды.

— Это был Каир?

— Да. Понимаешь, осуществленная мечта — вид сверху.

— Все прильнули к иллюминаторам?

— Все. Ты не представляешь, как это здорово!

— Я уже хочу туда.

— Прошло совсем немного времени, и выпущенные шасси застучали по бетону. Знаешь, в этот момент все захлопали.

— Чего?

— Видимо, в знак благодарности. Понимаешь, устремляя взгляд и душу в небо, мы полны романтизма, но только стоя на земле.

— Ты хочешь сказать, что Земля нам всем опора?

— А другой нет.

Немного помолчала.

— Я вспомнила, в городе Мертвых мне пришла такая мысль: почему он не ассоциируется у современного человека с кладбищем? Видимо, многовековая боль не болит, а вызывает любопытство.

— Сколько вы ехали в Каир?

— Очень долго. Помню, с двух ночи до восьми утра спали, а потом еще пару часов.

— Так что, дорогу толком не видели?

— Но ведь, вокруг пустыня.

— Совсем, совсем ничего?

— Нет, есть конечно. Во-первых, строится много гостиниц. Вообще, такое чувство, что все побережье Красного моря застраивается.

— Что такое «много»?

— Много — это больше, чем готовых, построенных.

— А как можно увидеть?

— Визуально. А еще меня удивило огромное поле, наверно несколько гектаров, ветряных мельниц.

— Среди пустыни?

— Да.

— Современные?

— Да. Очень много, за горизонтом не видно.

— По дороге на Каир?

— Да.

— Каир большой город?

— 18 миллионов.

— Понравился?

— Нет.

— Почему?

— Ты не представляешь — дома, ну, просто, совсем рядом друг с другом.

— Это, наверно, в бедных районах?

— Ой, там совсем ужасно. 2-3-4 этажные серо-коричневые дома без крыш. Внизу рядом грязь жуткая. Не представляю, что там летом в 60 градусную жару.

— А почему без крыш?

— Понимаешь, они начинают платить за квартиру, когда дом закончен. А пока нет крыши, значит, не закончен и еще не наступил срок оплаты. И так много, много лет.

— Везде хитрят?

— Везде.

— Много узких восточных улочек?

— Много. Но в центре широкие проспекты. Я не знаю, что внутри богатых домов, но внешне не ослепляют роскошью.

— Плато Гиза близко от Каира?

— Рядом. Заканчивается город и, буквально, через несколько сот метров автобусы останавливаются.

— Зачем?

— Идем к пирамидам.

— Впечатляет?

— Не то слово. Что-то огромное, непонятное. Такое чувство, что взгляд, поднимаясь к вершине, устремляется в Вечность. Не покидает чувство, что ты — маленькая песчинка в этой Вечности, между прошлым и будущим. Появляется ощущение какой-то изолированности.

— Не понял.

— Ну, как тебе объяснить? Начинаешь не только понимать, а как-то ощущать, что не только будущее нам неведомо, но и прошлое.

— Что еще там понимаешь?

— Ничего.

— Как это?

— Для чего построены эти горы? Кем? Когда?

— Объяснения звучат не убедительно?

— Абсолютно.

— Хочется притронуться рукой?

— Конечно. У меня было чувство, что я соприкасаюсь с великой мировой тайной, ни кем не объяснимой.

— Ты хотела бы туда вернуться?

— Да. Но не поеду.

— Почему?

— Если будут деньги, поеду куда-нибудь еще. На земле столько интересного.

— А Сфинкс?

— Вот вопрос: куда он смотрит?

— Куда?

— Я читала, что на Кайлас.

— Но ведь, он далеко?

— Тем не менее, пишут, что взгляд его устремлен на «вечный материк».

— Это Тибет и Гималаи?

— Так пишут.

— Но правды никто не знает?

— Никто.

— У Сфинкса человеческая голова?

— Нет. У него лицо похоже на лицо первобытного человека. А голова — высеченный камень, несколько напоминающий голову.

— А тело, лапы?

— То же самое. Отдаленно напоминает. Там есть и не высокие пирамиды. Они, по моему разумению, рукотворны, но пирамиды… Все-таки не дает покоя мысль о том, что жили до нас, арийцев, «большие люди».

— Атланты?

— Наверно. Если пирамиды строили такие люди как мы, то возникает вопрос: насколько больше нас они знали? А может, были умны не- понятным для нас умом?

— Умеют древние держать тайну?

— То ли они умеют держать, то ли мы не умеем открыть.

— А может, не хотим?

— Может, и не хотим.

— Почему?

— Во-первых, тайна привлекает любознательных и, таким образом, деньги.

— А во-вторых?

— Что мы хотим узнать о древних? На что рассчитываем? На какие вопросы надеемся найти ответы?

— Интересно, открывшиеся тайны, не принесут ли разочарования?

— И вообще, сможем ли воспользоваться разумно старыми, обновленными знаниями.

— Мне всегда казалось, что у людей, стоящих перед алтарем, возникает чувство сопричастности с Вселенной.

— Не знаю. Но думаю, что чувство тайны должно присутствовать.

11

Опять молчание. То ли тема исчерпана, то ли, не зная, как себя вести, смущение.

Кирилл ухмыльнулся и сказал: «Можно грубоватый анекдот?»

— Можно.

— Это даже не анекдот — это вопрос.

— О чем спрашиваем?

— Что лучше: заниматься трудом с любовью или любовью с трудом?

— Первое.

Опять молчание.

Ему показалось, что анекдот был не кстати. Задумавшись, не заметил, как Наташа выскользнула из-под спальника, выполняющего роль одеяла.

Все в ней было хорошо: лицо, волосы, фигура, рост. А вот нога была перебита в двух местах. Перебита она давно, уже все давным-давно зажило, но шрамы остались. И самое главное: осталась боль в поврежденных суставах. Поэтому и хромала. Хромала, интуитивно уменьшая боль. Она никому не объясняла подробности — почему так, а не иначе. Потому, что понимала — это никому не интересно. В лучшем случае — сочувствие. Но далекая польская кровь (от бабушки) не давала ей права на то, чтобы вызвать жалость. Ни сочувствия, ни жалости. Всей своей манерой поведения она говорила: у меня все хорошо.