Сколько стоит человек. Повесть о пережитом в 12 тетрадях и 6 томах. - Евфросиния Керсновская

Объяснить нежелание того, чтобы ленинградцы расползлись по всей стране, прежде чем выработается правдоподобная, приемлемая для всех версия и все — город и люди — станут героями, можно и так.

Когда потерпевшие кораблекрушение прямо со своего плота попадают сразу в общество пассажиров спасшего их корабля, то, не успев прийти в себя, одуматься и сочинить более или ме-нее героическую историю своей борьбы со стихией, могут наболтать много лишнего о том, как безалаберно велась посадка на плот, как было забыто самое необходимое, как в борьбе за свою жизнь люди зверели, вплоть до случаев людоедства. Если же дать им время, прийти в себя, все обдумать, приукрасить, а кое-что и присочинить, и лишь затем позволить входить в контакт с пассажирами корабля или с обитателями твердой земли, то их рассказ, безусловно, будет выглядеть иначе: тут появятся и геройство, и самопожертвование, и мудрость руководителей. В подобных случаях люди не лгут — они и на самом деле начинают этому верить, по мере того как ужасные воспоминания отступают, прекратившиеся страдания бледнеют в памяти.

Заколдованный круг

Баня была у нас большой редкостью. Во-первых, водокачка приводилась в движение вручную. Несколько доходяг раскачивали тяжелый маятник, начинал вертеться маховик с коленчатым валом, на котором — поршень, качающий насосом воду. А когда с водой туго, где уж тут купать 800 гавриков? И вообще стоит ли тратить воду на тех, место которым уже обеспечено под землей…

Когда нас в первый раз погнали в баню, наши женщины внимательно меня осмотрели и скептически изрекли:

— Не выживет! Нет, не выживет, ведь вода по телу не скатывается, а кожа, как у мертвеца, мацерируется[29].

И все же пророчество явно не спешило сбыться.

Прошло два месяца, и вот мы снова в бане. Я совсем забыла о «вердикте», вынесенном мне в первую нашу баню. Женщины сами напомнили об этом.

Они с удивлением осматривали меня со всех сторон:

— Гляньте, бабоньки, Фрося-то наша совсем неплохо выглядит. Вода-то с кожи сбегает, значит еще справится и будет жить!

Но все же они чуть было не ошиблись.

Постепенно — так, что я и не заметила, я шагнула в заколдованный круг.

Обычный голодный понос, вызванный атрофией мускулатуры и слизистой кишечника, ускорил потерю организмом не только питательных веществ, но и тех солей, без которых невозможны процессы обменного характера, невозможна жизнь. У меня даже притупилось чувство голода, а когда понос стал кровавым, то я начала быстро терять силы, которых у меня и так было совсем немного. Спасти меня могло только чудо и это чудо свершилось.

Чудотворцем оказалась все та же Сарра Абрамовна Гордон, а орудием, которое помогло совершить чудо, стало нечто предельно простое и почти недостижимое: добавка к питанию — 20 грамм отварного мяса в день, а через день — стакан бульона из костей или стакан кипяченого молока.

Казалось бы, «гомеопатическая доза»? Да! Но это все, что было в распоряжении Сарры Абрамовны. Чтобы иметь возможность дать мне эти спасительные граммы, меня положили в стационар. Всего на одну неделю, и все же этого оказалось достаточно, чтобы я смогла выскочить из заколдованного круга, притом сколько бы мне ни пришлось впоследствии жестоко голодать, да еще работая на морозе, в нечеловеческих условиях, здоровье мое удивляло всех, и меня в том числе.

Высокая смертность в первый год неволи чаще всего объясняется именно подобным стрессовым состоянием, когда тебя будто кружит и засасывает водоворот и нет поблизости такого человека, как Сарра Абрамовна.

Ее ответ на мой вопрос, почему она из Москвы по доброй воле приехала на работу в лагерь, да еще такой гиблый, как этот, даже тогда показался мне не совсем вразумительным: она сказала, что не хочет, чтобы ее дочь — очаровательная беленькая девчушка лет шести-семи — узнала, что она приемыш.

Объясняется же все просто: ее мужа посадили в 37-м. Она его очень любила и даже боготворила, но, спасая свою шкуру, от него отреклась. Это вызывало у меня недоумение и отвращение: жены, дети, родители могли отрекаться от своих близких! Это акт такого морального насилия и деградации, в сравнении с которым проституция и сутенерство выглядят чем-то вроде добродетелей! А уехала она к чертям на кулички, так как это иногда давало возможность избежать участи члена семьи. Многим удавалось таким образом отсидеться в кукурузе

В те дни я слишком идеализировала Сарру Абрамовну. Если она тогда, 15 апреля, и совершила геройский поступок — поехала верхом в Томск и добилась для нас экстренной помощи, то, кроме человеколюбия и клятвы Гиппократа, обязательной для врача, тут сработал инстинкт самосохранения. Говорят, что подполковника Лопатина, начальника нашего л/п, отдали под суд и даже расстреляли после массовой смертности, явившейся результатом той трехдневной голодовки, когда в лампах наших «фитилей» догорели остатки горючего и «фитили» потухли.

Синеглазая Ванда

Наши койки стояли рядом в большой женской палате лагерного стационара, где яблоку негде было упасть. В мужской палате было куда хуже — там были не койки, а двухъярусные сплошные нары и в больницу клали лишь таких тяжелых больных, которые уже сами двигаться не могли.

Уж я насмотрелась на истощение самых разнообразных степеней, но такого образчика живого скелета я еще не встречала! На этой «мертвой голове» светились синие-синие, кобальтового оттенка, большие глаза. При крайнем истощении глаза обычно западают, становятся тусклыми, а у Ванды… Да что там! Глядя в эти глаза, можно было почти не замечать бритого наголо черепа, сухой кожи, прилипшей к костям, черных потрескавшихся губ, которые не могли закрыть двойной ряд красивых, хоть и покрытых засохшей слизью, зубов.

Она металась на кровати, ежеминутно вставая, вернее, подымаясь на руках, и тогда становилось еще страшней — на ней не было рубашки, ее пришлось бы слишком часто менять. Лежала она на клеенке, по которой почти непрерывно скатывались капли крови…

Я понимала ее, несчастную девочку, едва вышедшую из детского возраста. В каких-нибудь двух-трех сотнях шагов отсюда, за воротами стояла ее мать, с которой она два года не виделась и в надежде повстречать ее рискнула преодолеть все опасности «дороги жизни», которая и привела ее сюда. Дело в том, что тех подростков-«указников»[30], здоровье которых было безвозвратно погублено, чаще всего туберкулезом и пеллагрой, актировали, то есть списывали за непригодностью к работе, и родители или близкие могли их взять к себе. Но было строгое распоряжение не актировать тех, кто нетранспортабелен и должен в скором времени умереть. Не отпускали умирать домой и тех, чей вид мог послужить наглядным свидетельством того, к чему приводит исправительный трудовой…