Атлант расправил плечи. Книга 3 - Айн Рэнд

— У него есть оборудованное убежище в Теннесси, — задумчиво произнес Тинки Хэллоуэй, словно и он предпринял подобные меры предосторожности и теперь раздумывал, не пора ли.

— Он не продержится там долго, если вообще туда доберется, — сказал Мауч. — Со всеми этими бандами налетчиков и транспортными проблемами… — Он развел руками и не закончил высказывания.

Дэгни понимала, какие мысли их обуревают; она знала, что независимо от того, какие убежища они подготовили для себя, они знали, что попали в западню.

Она не заметила на их лицах ужаса, лишь намек на легкий испуг. Выражение их лиц колебалось от полной апатии до облегчения, как у плутов, которые понимают, что игра иначе и не могла закончиться, и теперь даже не стараются что-то изменить или хотя бы сожалеть об этом, до обиженного ослепления Лоусона, который просто не хотел ничего понимать, до своеобразной напряженности Джима, на лице которого блуждала таинственная улыбка.

— Ну? Так что? — нетерпеливо спрашивал доктор Феррис с кипучей энергией человека, чувствующего себя как рыба в воде в истерическом мире. — Что вы теперь собираетесь с ним делать? Спорить? Дискутировать? Произносить речи?

Все молчали.

— Он… должен… спасти… нас — медленно произнес Мауч, направляя остатки своего ума на предъявление ультиматума реальности. — Он обязан… занять должность… и спасти всю систему…

— Почему бы тебе не написать ему об этом в любовном послании? — спросил Феррис.

— Мы должны… заставить его… занять пост… Мы обязаны силой заставить его взять на себя управление, — тоном лунатика повторил Мауч.

— Ну теперь-то, — спросил Феррис, внезапно понижая голос, — вы понимаете, каким ценным учреждением является Государственный институт естественных наук?

Мауч ничего не ответил, но Дэгни заметила, что все поняли, о чем идет речь.

— Вы были против моего исследовательского проекта, называя его непрактичным, — тихо продолжал Феррис. — Но что я вам говорил?

Мауч молчал, щелкая костяшками пальцев.

— Сейчас не время для щепетильности, — с неожиданной силой сказал Джеймс Таггарт непривычно тихим голосом. — Нечего сюсюкать.

— Мне кажется, — мрачно произнес Мауч, — что… что… цель оправдывает средства…

— Сегодня уже слишком поздно для угрызений совести или каких-то принципов, — сказал Феррис. — Только прямое действие еще может сработать.

Никто не ответил; они как будто хотели, чтобы молчание, а не слова выразили их мнение.

— Ничего не получится, — сказал Тинки Хэллоуэй. — Он не уступит.

— Это вы так считаете! — хмыкнул Феррис. — Вы не видели нашу экспериментальную модель в действии. В прошлом месяце мы добились признания в трех запутанных делах об убийстве.

— Если… — начал мистер Томпсон, и голос его внезапно перерос в стон, — если он умрет, мы все погибнем!

— Не беспокойтесь, — произнес Феррис. — Он не умрет. «Увещеватель Ферриса» надежно защищает от такого исхода.

Мистер Томпсон промолчал.

— Мне кажется… у нас нет выбора… — почти прошептал Мауч.

Все молчали; мистер Томпсон старался не замечать, что все взгляды устремлены на него.

— Ну что ж, поступайте как знаете. Я не могу мешать. Делайте что хотите!

Доктор Феррис повернулся к Лоусону.

— Джин, — напряженно, все еще шепотом произнес он, — беги в радиорубку. Распорядись, чтобы все станции приготовились. Скажи, что я подготовлю мистера Галта к выступлению в течение ближайших трех часов.

Лоусон вскочил и с неожиданно радостной ухмылкой выбежал из комнаты.

Она поняла. Поняла, что они собираются делать и каково внутреннее состояние, позволившее им прийти к этому решению. Они не надеялись, что задуманное приведет к успеху. Они понимали, что Галт не сдастся; они и не хотели, чтобы он сдался. Они знали, что ничто их не спасет; они и не желали, чтобы их спасли. Ими руководила паника безрассудных эмоций, всю свою жизнь они боролись с реальностью и теперь достигли того состояния, когда наконец почувствовали себя как дома. Их даже не волновало, откуда у них это чувство; их сущность сводилась к тому, чтобы никогда не задумываться, что и как они чувствуют, к ним просто пришло осознание, что именно к этому они стремились, что это как раз и есть та реальность, которая составляет смысл их чувств, действий, желаний, их устремлений и выбора. В этом и заключались суть и характер их бунта против жизни и не имевшего названия поиска безымянной нирваны. Они не хотели жить. Они хотели, чтобы умер он.

Ужас, который она ощутила, был подобен внезапному удару хлыстом; она поняла, что предметы, которые она воспринимала как людей, таковыми не являются. Ей стало ясно все, пришла пора действовать. Он в опасности; в ее сознании не было ни места, ни времени для эмоций по поводу действий недочеловеков.

— Надо сделать все так, — шептал Висли Мауч, — что бы никто никогда не узнал…

— Никто и не узнает, — ответил Феррис; в их голосах слышалась осторожность заговорщиков. — Это секретное место, отдельное строение на территории института… Звуконепроницаемое и стоящее на достаточно безопасном расстоянии от всего остального… Лишь немногие работающие там имели туда доступ…

— Если бы мы полетели… — произнес Мауч и внезапно умолк, будто заметил на лице Ферриса предостережение.

Дэгни увидела, как Феррис остановил на ней взгляд, внезапно вспомнив о ее присутствии. Лицо ее не дрогнуло, всем своим видом она выказывала полнейшее безразличие, словно ничего не понимала и ничто ее не волновало. Затем, будто осознав, что разговор здесь ведется секретный, она повернулась, слегка пожав плечами, и вышла из комнаты. Она знала, что они уже перешагнули ту черту, когда стали бы волноваться из-за нее.

Она так же неторопливо, с видом полного безразличия шла сквозь залы отеля к выходу. Но, когда она прошла квартал и свернула за угол, голова ее внезапно дернулась вверх, складки вечернего платья подобно парусу с шумом забились об ноги от неожиданной стремительности движений.

И теперь, мчась в темноте, думая только о том, как поскорее добраться до телефонной будки, она чувствовала, что в ней неуклонно растет новое ощущение, вытесняющее напряжение страха и опасности; ощущение свободы мира, которому никто и ничто не помешает.

Она заметила полоску света на тротуаре, которая пробивалась из окна бара. Никто не обратил на нее внимания, когда она прошла через полупустой зал, — немногочисленные посетители все еще напряженно перешептывались перед потрескивающей пустотой телеэкрана.

Стоя в тесном пространстве телефонной будки, как в кабине корабля, готового к полету на другую планету, она набрала номер OR 6-5693.

Ей тут же ответил голос Франциско:

— Слушаю.

— Франциско?

— Привет, Дэгни. Я ждал твоего звонка.

— Ты слушал радио?

— Да.

— Они намерены силой заставить его сдаться. — Она старалась говорить так, будто просто излагала факты. — Они собираются пытать его. На территории ГИЕНа есть какая-то машина, которую они называют «увещевателем Ферриса». Это в штате Нью-Гэмпшир. Они упоминали о самолете. Сказали, что заставят его выступить по радио в течение ближайших трех часов.

— Понял. Ты звонишь из телефонной будки?

— Да.

— Ты все еще в вечернем туалете?

— Да.

— Слушай внимательно. Иди домой, переоденься, упакуй самое необходимое, возьми драгоценности и другие ценные вещи, которые сможешь унести, надень что — нибудь теплое. У нас не будет времени на это позже. Встретимся через сорок минут на северо-западном углу, в двух кварталах к востоку от главного входа в терминал Таггарта.

— Хорошо.

— Пока, Слаг.

— Пока, Фриско.

Меньше чем через пять минут Дэгни стояла в спальне своей квартиры и срывала с себя вечернее платье. Она оставила его на полу посреди комнаты, как ненужную форму армии, в которой она больше не служила. Она надела темно-синий костюм и — вспомнив слова Галта — белый с высоким воротом свитер. Упаковала чемодан и сумку с ремнем, которую могла повесить на плечо. Драгоценности она засунула в самый угол сумки, включая пятидолларовую золотую монету, которую заработала в той долине, и браслет из сплава Реардэна, полученный ею за пределами долины.

Она легко вышла из квартиры, заперев дверь, хотя понимала, что, возможно, больше никогда в нее не вернется. На мгновение ей стало труднее, когда она пришла в свой кабинет. Никто не видел, как она вошла; в приемной никого не было; огромное здание Таггарта казалось необычайно тихим. Она стояла и смотрела на свой кабинет, вспоминая обо всех годах, проведенных здесь. Потом она улыбнулась; нет, не так уж и трудно, подумала она, открыла сейф и достала документы, за которыми пришла. Ничего другого брать из своего кабинета она не хотела — кроме портрета Натаниэля Таггарта и карты трансконтинентальных дорог Таггарта. Она сломала рамы, свернула в трубочку портрет и карту и сунула их в чемодан.