Я Пилигрим - Терри Хейз

– Что за событие? Благотворительная акция или что-то в этом роде? – спросил бывший министр.

– Не совсем. Отдельные фразы в этом письме придется вымарать, но, думаю, вы сможете на него взглянуть.

– А кем это письмо подписано? – заинтересовался Финбар.

– Президентом. Написано от руки на почтовой бумаге Белого дома.

Все трое никак это не прокомментировали. Я посмотрел на Финбара: у него буквально челюсть отвисла. Экс-министр пришел в себя первым, но так и не утратил скепсиса. Он невозмутимо уточнил:

– О каком президенте вы говорите?

– О вашем бывшем боссе, – сказал я холодно. Этот тип мне не нравился. – Кстати, можете позвонить ему. Телефон у вас наверняка есть. Попросите у него разрешения прочитать это письмо. Скажите, что речь там идет об одном молодом человеке и ужасном событии на Красной площади. Уверен, что он вспомнит.

Экс-министр ничего мне не ответил. Слово взял Финбар:

– Пожалуй, на этом мы и остановимся. Полагаю, мы вторглись на территорию, касающуюся национальной безопасности.

– Вы абсолютно правы, – подтвердил я.

Финбар взглянул на двух других юристов и сказал, обращаясь к бывшему министру:

– Джим, если не трудно, не могли бы вы позвонить президенту позже, просто ради формальности?

Тот кивнул.

– А на данном этапе мы, надеюсь, пришли к согласию? – спросил Финбар. – Все удовлетворены, мы можем двигаться дальше?

Возражений не последовало, но по тому, как взглянул на меня бывший министр, я понял, что тот присутствовал на заседании кабинета, когда обсуждалась гибель Синего Всадника. Наверное, он никогда не думал, что встретится лицом к лицу с исполнителем этого убийства.

Глава 26

Финбар извлек из стенного сейфа папку, а два других юриста сняли пиджаки. Из нашего орлиного гнезда я наблюдал, как усиливается дождь в парке. Приближалась гроза. Я по-прежнему не понимал, что же происходит в этом кабинете.

– Как вы знаете, после смерти Билла фактически все его состояние было размещено в ряде трастовых фондов, которые затем перешли в собственность Грейс, – пустился в объяснения Финбар, открывая папку. – Однако, как бы это лучше сформулировать… Существовал один небольшой, но важный аспект его жизни, который можно выделить в отдельную организационную структуру. Структура эта создавалась на протяжении многих лет, а Грейс, по правде сказать, никогда не проявляла к ней ни малейшего интереса. Перед смертью Билл с моей помощью распорядился, чтобы эта часть его наследства перешла в ваши руки. Думаю, вашего приемного отца беспокоило, что если он скончается раньше супруги, то она никак не обеспечит ваше будущее. – Адвокат улыбнулся. – Билл был весьма предусмотрительным человеком – мы-то теперь знаем, как все обернулось.

Я усмехнулся в ответ:

– Приемная мать завещала мне восемьдесят тысяч долларов в год.

– Только по моему настоянию, – парировал он. – Я сказал Грейс, что, если она вообще ничего для вас не сделает, у вас будет повод оспорить завещание и отсудить себе кругленькую сумму.

– Эта мысль, очевидно, отравляла ей жизнь.

– Несомненно. Билл хотел, чтобы эти распоряжения оставались в тайне до самой смерти Грейс. Думаю, он опасался, что она может оспорить их и разорить вас судебными издержками. Поскольку Грейс умерла, а мы удовлетворены вашей порядочностью, теперь все встало на свои места. – Юрист протянул руку к папке и вытащил пачку бумаг. – Итак, распоряжения Билла относятся к его недвижимости в Сохо. Вам доводилось когда-нибудь ее видеть?

– Даже никогда не слышал, что у него имеется там собственность, – ответил я.

– В свое время Билл приобрел старый чайный склад: грубо говоря, стены и огромное пространство внутри. Некоторые считают, что его можно переделать в жилое помещение. Лично я не представляю, как там можно жить.

Финбар, бездетный вдовец, жил в построенном еще в середине двадцатого века элитном доме на Парк-авеню, где занимал роскошную квартиру из четырнадцати комнат. Поэтому меня нимало не удивило, что он считает, будто перестроенный склад немногим лучше мусорного контейнера.

– Билл сделал его герметичным, оборудовал сложными системами увлажнения воздуха, кондиционирования и пожарной безопасности. Он хотел передать вам этот склад вместе со всем его содержимым.

Адвокат вручил пачку извлеченных из сейфа бумаг вместе с кипой других документов двум мудрецам, которые принялись заверять их своими подписями.

– А какое там содержимое? – спросил я.

Финбар улыбнулся:

– Билл был очень деловым, необыкновенно здравомыслящим человеком, но в его жизни существовала одна сфера, где он ни в чем себе не отказывал.

– Искусство! – догадался я, пребывая в состоянии крайнего удивления, близкого к шоку.

– Точно, – кивнул Финбар. – Наверное, вы знаете: ваш приемный отец поддерживал многих неизвестных художников, скупая их работы, иногда целыми выставками.

– Однажды он говорил мне, – сказал я, – что большинство людей полагают, будто благотворительность состоит в том, чтобы внести деньги в какой-нибудь фонд. Билл же предпочитал материально поддерживать голодающих художников.

– Именно этим он и занимался долгие годы, выписывая чек за чеком. Билл был непревзойденным знатоком живописи и хранил все свои приобретения… Как вы думаете – где?

– На этом чайном складе?

– Ну конечно! Именно для этого он его и перестроил. Картин было так много, что склад оказался буквально забит ими, как пиломатериалами. Энди Уорхол, Рой Лихтенштейн, Дэвид Хокни, Джаспер Джонс, Роберт Раушенберг – список художников можно продолжать бесконечно. Вот, ознакомьтесь.

Он подтолкнул ко мне распечатку, и я перелистал ее. На каждой странице попадались известные имена.

– А как же Грейс? Неужели после смерти Билла она ни разу не спросила про эти картины?

– Я уже упоминал, что она не интересовалась ими. Думаю, в какой-то момент Билл сказал жене, что продал их, а вырученную сумму перевел в один из трастовых фондов. – Ханрахан бросил на стол еще один увесистый документ. – Естественно, я принял меры, чтобы застраховать полотна, а для этого их надо регулярно оценивать. Здесь самая последняя информация.

Я взял список: рядом с каждой картиной была проставлена ее стоимость, а на последней странице выведена итоговая сумма. Цифра впечатляла: да я, оказывается, очень богатый человек; может быть, не такой, как Камерон, но мое состояние всего вдвое меньше, чем у нее.

Трое мужчин наблюдали, как я встал и подошел к окну. Начался дождь, и я не сразу понял, что это не он, а слезы, навернувшиеся на глаза, затуманили мой взор. Даже в конце жизни, когда моя репутация вызывала у него серьезные сомнения, Билл продолжал заботиться обо мне. Разве можно было желать чего-то большего? Он был удивительным человеком, и я еще раз с горечью осознал, что должен был лучше относиться к нему.

Обернувшись, я взглянул на Финбара, и он передал мне все документы, подписанные и скрепленные печатями.

– Мои поздравления, – сказал адвокат. – Теперь вы владелец одной из лучших в мире коллекций современного искусства.

Глава 27

И вот теперь, сидя в одиночестве в дешевой гостинице на окраине Бодрума, я писал завещание. Мне надо было решить судьбу настоящего сокровища – драгоценных полотен, за которые многие хранители музеев отдали бы жизнь.

Коллекция Билла оставалась фактически нетронутой. Хотя я и провел много времени в тишине чайного склада, бродя среди высящихся стеллажей с картинами, иногда снимая, чтобы рассмотреть, какую-нибудь мастерски выполненную работу, которую никто не видел вот уже многие десятилетия, я так и не продал ни одно из полотен. Картины были частью Билла, и мое отношение к ним, как и к богатству, которое они составляли, было слишком трепетным, чтобы торговать ими.

Вопросом, как распорядиться наследством в случае смерти, я не мучился. Ответ не раз всплывал из глубины сознания, словно пузырьки кипящей жидкости.

Я написал в Музей современного искусства в Нью-Йорке письмо, в котором сообщал, что готов передать сто полотен на их выбор – при условии, что те будут выставлены в постоянной экспозиции. Я уведомлял также, что музею, кроме того, будут подарены рисунки Раушенберга ин-фолио, которые много лет назад стали поводом для нашего с Биллом визита в Страсбург. Подробно описав фотографию женщины в крестьянской одежде, идущей вместе с детьми в газовую камеру в лагере смерти Натцвайлер-Штрутхоф, – тот самый снимок, воспоминания о котором столько лет навязчиво преследовали меня во сне, – я попросил, чтобы музей приобрел ее копию.

Остальные полотна и склад, на котором они хранились, согласно моему завещанию, следовало продать, а вырученную сумму перевести на счет приюта для цыганских детей-сирот имени Уильяма Дж. Мердока.