Вечный зов. Том I - Анатолий Иванов

— Что вы так смотрите все? Да, да, я люблю его!

И в полной тишине, как сквозь строй, прошла через кухню. Проходя, видела испуганные глаза Анны Михайловны, прищуренный взгляд отца Семёна, виноватое выражение лица Марьи Фирсовны. Ещё она заметила, что отец Семёна зачем-то дёргал кончик уса и от этого, наверное, его щека багровела.

Потом он всегда глядел на неё так прищуренно, с любопытством и часто дёргал ус. Анна Михайловна же как-то посуровела, была чем-то недовольна, часто молчаливо и пристально оглядывала Наташу с головы до ног. Но ни слова не сказала ей до сегодняшнего дня.

И вот сейчас она, сидя возле кровати, несколько раз вздохнула.

— Зачем вы так вздыхаете? — проговорила Наташа. — Разве плохо, что я… И что он…

— Это хорошо, когда люди друг дружку любят, — сказала Анна задумчиво и неопределённо. — Да война ведь.

— Какое мне дело? Какое нам дело?!

— Оно так. Любовь не спрашивает, война ли… вообще ли весь мир дыбом кругом встаёт. Она приходит — и всё. Только потом горько. Ох, горько потом бывает!

Наташа не понимала, зачем, с какой целью мать Семёна говорит ей это.

— Вы не хотите, чтобы мы с Семёном…

— Не в этом дело, — сказала Анна, отняла у неё тихонько руку. — Я вот думаю, Наташенька… Иногда представляется мне счастье человеческое в виде утреннего сада или, точнее сказать, птичьих голосов в том саду. Кругом эти голоса, много их, за каждой веткой слышатся. А подойдёшь — умолкает птичка. Вспорхнула — и нету. Не поймать. Кругом, совсем близко звенит это счастье, а перед тобой пустая ветка качается.

Наташа лежала притихнув.

— Не понимаю я. Как же нету, когда есть? Есть!

— Господи, глупая-то я какая! — очнулась Анна, поднялась. — Ну, спи. Мы после поговорим обо всём.

Долго Наташа не могла уснуть, думала о чём-то неясном. Потом приснился ей этот залитый утренним светом сад с птичьими голосами, она увидела на ветках необыкновенную какую-то птицу, очень красивую, яркую, изумрудно переливались её перья. Но, когда Наташа подошла и протянула к ней руку, птица повернула к ней маленькую головку с розовым клювом, прищурила радужный глаз, совсем как отец Семёна, и вспорхнула, а пустая ветка закачалась…

…Утром на работу она шла хмурая, подавленная, губы её временами подрагивали обиженно. У самой проходной очнулась от шума и грохота, увидела выезжающий из ворот трактор Семёна, бросилась навстречу, чуть не под самые гусеницы.

— Сумасшедшая! — закричал Семён, выпрыгивая из кабины. — Да ты что?!

К заводу густо шли люди, у проходной была толпа. Наташа подбежала к Семёну, прижалась к нему.

— Как же нету, когда есть! — прошептала она слышимые ему одному слова, быстро отшатнулась и, расталкивая людей, забежала в проходную.

Всё это случилось за несколько секунд. Раздались удивлённые голоса, кто-то засмеялся, а какой-то парень пронзительно свистнул вслед девушке, послышались солёные шутки. Семён повернулся, шагнул к трактору.

— Сёмка!

— Ну? — Перед ним стоял Юрий, глядел встревоженно.

— Погоди… Это что я такое сейчас видел?!

— Что видел, то и видел.

Семён заскочил в кабину. Трактор свирепо взревел, дёрнулся. Юрий с недоумением глядел на удаляющуюся машину.

— Это про неё ты, рысак шантарский, хвастался? — спросил у него конопатый парень с приплюснутым носом, кивая на проходную, где скрылась Наташа.

— Этот рысистей, знать, коль обскакал, — проскрипел изношенный голос. — Им на фронт надо, с германцем биться, а они с бабами тут шлюндаются.

— Вот это я, Агафон! — произнёс Юрий изумлённо, будто всё, что он видел, только сейчас дошло до его сознания…

А Наташа жила теперь даже не во сне, а в каком-то тумане. Мелькали перед ней лица на заводе и дома, на улицах Шантары.

Однажды в столовую зашли пообедать директор завода, Кружилин и Хохлов.

— Здравствуйте, здравствуйте, Наташа! — обрадованно сказал Хохлов. — Ну-с, слышал, что всё у вас хорошо?

— Ой, всё, всё хорошо… — смутилась она.

— Я рад, то есть просто очень рад! — он потряс её за обе руки.

Через его плечо Наташа видела седую голову Кружилина, бледное, усталое лицо Савельева. Кружилин задумчиво листал блокнот, Савельев же глядел на Хохлова с Наташей, в глазах его была доброта, хотя лицо было сурово-нахмуренным, будто он не одобрял того, что видел.

Хохлов отошёл к столу, откатился, как тяжёлый шар, проговорил:

— Да, да… Немного, очень немного требуется иногда усилий, чтобы спасти человека. Целого человека!

— При одном непременном условии: если человек сам хочет спастись, — сказал Савельев.

Кружилин поднял голову, закрыл блокнот. Прислушался к чему-то, произнёс:

— Чтобы захотеть, человек должен прежде всего понять, что гибнет. И от чего гибнет, от какой болезни. А это и бывает чаще всего трудно, неимоверно трудно. Иногда и невозможно.

Как ни взволнована была Наташа, эти слова врезались ей в мозг. Врезались, наверно, потому, что, получая борщи и гуляши, она чутко прислушивалась, что такое говорят про неё эти люди. Но говорили они уже не про неё, а про Якова Алейникова — того человека со шрамом, которого она видела в кабинете Кружилина, про бывшего председателя райисполкома Полипова, ушедшего на фронт, услышала вдруг имена: Фёдор, Юрий, Иван — и ещё более напрягла слух. «А что Юрий? Какой Иван и Фёдор? Братья, что ли, директора завода?» Но в столовую вошли сразу несколько человек, она наполнилась шумом и голосами.

Как-то Наташа столкнулась на улице с Елизаровым.

— А-а! — сказал он, злобно глядя на неё своими красивыми глазами. — Елизарова за тебя в рядовые разжаловали, чуть на фронт не загремел. Но жизнь то широкая, то узкая бывает. Знай.

Наташа прошла мимо. Она не испугалась ни его слов, ни его самого. Встреча с ним только напомнила ей о Маньке Огородниковой, о Гвоздёве, о том длинном человеке по прозвищу Зуб, о Макаре Кафтанове. «Что, интересно, сейчас с ними, где они?»

Наташа в тот же вечер спросила об этом у Семёна. Они возвращались вместе с завода, не сговариваясь, свернули за угол своего дома, подошли к сараю, возле которого был небольшой крытый сеновал. Там Семён молча обнял её, торопливо и жадно отыскал её губы.

Потом Семён выбрал вилами небольшое пространство у стенки сарая, они сели туда, в холодную пахучую яму. От крепкого запаха мёрзлых луговых трав, от поцелуев Семёна у Наташи кружилась голова и гулко стучало в груди.

— Что с ними? Сидят, — ответил он. — Судить скоро будут. — Он помолчал. И вдруг тихо проговорил: — Этот… Кафтанов Макар — дядя мой.

— Ты что? — рассмеялась Наташа.

— Он родной брат моей матери.

— Как брат? Какой брат?!

— Обыкновенный… Какие бывают братья?

— Но как же? Он же бандит?!

Было слышно, как Наташа порывисто дышала.

— А так, — проговорил Семён холодно. И через секунду тем же голосом, холодным и безжалостным, продолжал: — А мать моя — кулацкая дочка. Раньше тут кулак был знаменитый — Михаил Лукич Кафтанов. Вот… И моя мать — его дочь, а Макар — его сын. А я, стало быть…

— Сёма, Сёма… — Наташа задохнулась. — Ты что говоришь?! Это же неправда!

— Это правда.

И оба замолчали. Молчали долго.

— Это жизнь, — сказал наконец Семён. — И такое вот моё происхождение.

— Тогда расскажи. Всё расскажи! — потребовала она.

— Что я тебе могу рассказать? Больше, чем сказал, — не знаю. Ты у матери спроси. Она… она тебя любит. Она тебе, может, всё расскажет. Мне — нет, а тебе, чувствую, расскажет.

— Я спрошу. Я спрошу… — Совсем растерянная, она поднялась.

Несколько дней потом Наташа ходила придавленная, отрешённая. С Семёном не встречались, и он старался не попадаться ей на глаза. В ней шла какая-то тяжёлая, трудная внутренняя работа.

— Господи, навязалась ты на меня! — несколько раз говорила ей Руфина Ивановна. — То радость ножиком с рыла не соскоблишь, а теперь всё лицо как в кипятке сваренное. Что приключилось опять с тобой? С Сёмкой, что ли, расклеилось?

— Нет, с ним всё хорошо у нас. Я просто думаю.

— Да об чём?

— Вообще. О жизни, — отвечала она. И больше ничего от неё нельзя было добиться.

В день трагического события на заводе Наташа поздним вечером вышла из дома. Дул несильный и тёплый ветерок, было сыро, очень темно и тоскливо. Голые размякшие ветви деревьев шевелились в темноте и под порывами ветра глухо шумели.

Впереди, во мраке замаячила человеческая фигура.

— Гуляем? — услышала она голос Юрия.

— Я не гуляю, я Семёна встретить хочу с работы, — сказала она.

— Да, да, я знаю, — проговорил он невесело. — Я даже рад по зрелом размышлении, если… — И тут же голос его стал, как всегда, беспечным: — И всё-таки не забывайте, пожалуйста, Наташенька, что живёт на свете некий товарищ Агафон…

И, не попрощавшись, пошёл. Наташа вспомнила, что в последние дни он перестал обедать в «зале ИТР», оглянулась. Юрий свернул к дому Инютиных, повозился с калиткой и исчез во дворе. «И хорошо», — подумала она неизвестно о чём.