Шайка воров с Уолл-стрит - Джеймс Стюарт

Теперь, по-видимому, даже Лаймен понимал, что показания Боски не окажут решающего влияния на исход суда над Милкеном. В первые месяцы 1990 года полку сотрудничающих свидетелей прибыло. Прокуратура грозилась вынести новый обвинительный акт, в котором гораздо больший акцент будет сделан на инкриминируемых Милкену деяниях, не имеющих к Боски никакого отношения: махинациях с активами ссудо-сберегательных компаний, подкупе управляющих фондами, установлении чрезмерных спрэдов и систематическом обмане Drexel. Новый обвинительный акт стал бы куда более изобличающей характеристикой насквозь коррумпированного высокодоходного отдела. На переговорах по вопросу заключения сделки о признании вины обвинители заняли намного более жесткую позицию, чем в прошлом году, когда они предлагали признание только в двух преступлениях. Теперь они хотели признания в шести преступлениях и уплаты более чем 600 млн. долларов.

Хотя признание по шести пунктам грозило Милкену лишением свободы почти на 30 лет (осуждение на процессе по большему числу пунктов означало соответствующее увеличение максимально возможного срока), его адвокаты в разговорах с ним преуменьшали вероятные сроки заключения. Однажды Лаймен пригласил других адвокатов Милкена – Флюменбаума, Сэндлера, Армстронга и Литта – на совещание и попросил каждого из них оценить возможные сроки заключения в случае, если Милкен выйдет на процесс и будет осужден, и в случае признания в шести преступлениях до суда. Никто, кроме Литта и Флюменбаума, не «дал» Милкену больше года тюрьмы при осуждении на процессе. Флюменбаум «дал» 5 лет. Литт привлек к себе свирепые взгляды остальных, «дав» Милкену от 15 до 20 лет, если тот выйдет на процесс, и от 3 до 10 лет при заключении сделки о признании вины. «Он ни за что не получит меньше, чем Боски», – тихо сказал Литт.

Переговоры с прокуратурой были столь же непростыми, как и в прошлом году. Взаимоотношения Лаймена и Флюменбаума с Кэрроллом и Фарделлой были настолько натянутыми, что защитники привлекли к участию в переговорах еще одного адвоката, Стива Кауфмана. Всю осень и зиму 1989–1990 годов, когда империя, созданная Милкеном, рушилась, переговоры находились в тупике. В итоге стороны пришли к компромиссу: федеральный прокурор согласился отказаться от уголовного преследования Лоуэлла, хотя доказательств против того было в избытке, и разрешить Милкену начать давать показания – «сотрудничать» – только по вынесении приговора. Самым трудным решением для сотрудников прокуратуры стал отказ от обвинений против Лоуэлла. Они пошли на это, исходя из того, что Лоуэлл, по большому счету, был не более чем преданным исполнителем замыслов своего брата.

Что же до сотрудничества, то оно мало что значило, если обвиняемый по-прежнему намеревался выгораживать себя, что, судя по поведению Милкена, явно входило в его планы. Однако, отступив от прецедента[111], обвинители согласились оставить сделку о признании вины в силе даже в том случае, если на стадии сотрудничества Милкен будет лгать. Сделки с Боски и Сигелом такую возможность исключали: если бы те солгали, они были бы аннулированы, в силу чего Боски и Сигел внушали как сотрудничающие свидетели больше доверия, чем Милкен.

В обмен обвинители вырвали уступку, которая была им крайне необходима: Милкену предстояло публично признать, что его действия на фондовом рынке шли вразрез с законом. Им претила сама мысль о том, что Милкен сможет и дальше претендовать на моральное превосходство.

Кэрролл и Фарделла сделали окончательное предложение: признание в шести преступлениях, штраф в 600 млн. долларов, никаких обвинений против Лоуэлла и начало сотрудничества лишь по назначении наказания. Они дали Милкену крайний срок до 3 часов дня пятницы, 20 апреля. Служащие Robinson, Lake поняли, что что-то назревает, когда поздно вечером 19-го Лерер и Робинсон, явно пребывавшие в мрачном расположении духа, устроили взаимное совещание при закрытых дверях. Сэндлер, который всегда отрицал виновность Милкена, выглядел подавленным.

День истечения предельного срока поначалу казался зловещим повторением прошлогоднего. Кэрролл и Фарделла рассчитывали на достижение соглашения, но по опыту знали, что слишком уж на это надеяться не стоит. Шло время, а новостей от адвокатов Милкена все не было.

Милкен, как и в прошлый раз, был дома со своей женой Лори. Они разговаривали с раннего утра, не отвечая на телефонные звонки. Она советовала ему настаивать на своей невиновности. Ранее брат сказал ему, чтобы он не признавал себя виновным ради него. Мать тоже посоветовала ему не сдаваться.

Лаймен, Флюменбаум, Литт, Сэндлер и другие адвокаты Милкена собрались в Нью-Йорке, в конференц-зале рядом с кабинетом Лаймена, и ждали звонка из Беверли-Хиллз. Только Литт порекомендовал Милкену заявить о своей виновности. В душе многие из них считали, что Милкен не выдержит психологического давления судебного процесса. Незадолго до описываемых событий он, оторванный от торгового стола, казался сломленным.

Когда на часах было уже почти 3, Кэрролл и Фарделла присоединились к Коэну в его кабинете, усевшись за стол, возле которого Дунан свыше четырех лет тому назад обыскивал Ливайна. Мысленно смирившись с неудачей, они принялись буднично обсуждать предполагаемое заседание большого жюри на предмет предъявления Милкену новых обвинений.

Наконец в Paul, Weiss зазвонил телефон. Лаймен взял трубку в своем кабинете, а другие адвокаты слушали разговор с параллельных телефонов. Милкен принял решение. «Я сделаю это», – сказал он безжизненным голосом.

Лаймен позвонил на Сент-Эндрюс-плаза. Коэн подключил его к громкоговорителю, так что Кэрролл и Фарделла все слышали. «Он сделает заявление», – начал Лаймен. Остаток его сообщения обвинители слушали вполуха. Все было кончено. Кэрролл и Фарделла вскочили и в редком для их совместной работы эмоциональном порыве сжали друг друга в объятиях.

В следующий вторник, 24 апреля, сотни людей заполонили самый большой зал судебных заседаний Манхэттенского федерального суда, и еще сотни скопились вокруг здания, пытаясь протиснуться к широкой парадной лестнице, осаждаемой телевизионщиками. Милкен приехал в темном лимузине и в отличие от своих предыдущих появлений с черного хода поднялся по главной лестнице, а полиция в это время сдерживала толпу. Он был бледен и явно похудел; его глаза запали.

В зале судебных заседаний царила атмосфера невероятного единения. Он был полон сторонников Милкена, включая членов его семьи и Дона Энгела, который собрал бывших коллег и клиентов. Там было много государственных обвинителей, долгое время проработавших с делом Милкена, и репортеров, одни из которых столпились у скамьи присяжных, а другие смешались с аудиторией. Многие из них хорошо знали друг друга после четырех лет освещения следствия и сопутствующих событий в масс-медиа.

Когда судья Кимба Вуд сказала Милкену, что суд назначит ему адвоката, если он не может позволить себе нанять такового, в зале раздались смешки. Веселье сменилось унынием, когда Милкен начал читать вслух детальное признание в шести преступлениях: преступном сговоре с Боски, пособничестве и подстрекательстве к подаче ложных заявлений в связи с Fischbach, пособничестве и подстрекательстве к нарушению допустимого соотношения собственных и привлеченных средств, мошенничестве с ценными бумагами, выраженном в сокрытии права собственности на акции MCA, мошенничестве с целью обмана инвесторов Finsbury, а также пособничестве и подаче ложной налоговой декларации в сговоре с Дэвидом Соломоном.

Однако Милкен и тут остался верным имиджу, который он всегда столь усердно старался поддерживать. Он заявил, что признание им своей вины «не имеет никакого отношения к основополагающим принципам справедливости и честности, присущим той части рынков капитала, на которой мы специализировались и которая приносила средства, позволившие сотням компаний выжить, расшириться и процветать». Далее он перешел к заключительной части своего заявления.

«Я сознаю, что своими действиями я причинил боль самым близким для меня людям, – сказал Милкен, с трудом подбирая слова. – Я искренне сожалею…» Тут его речь оборвалась, и он начал падать вперед. Лаймен и Флюменбаум бросились ему на помощь. Поддерживаемый ими, он закрыл лицо руками и зарыдал. Под высоким кессонным потолком[112] зала суда он вдруг показался очень маленьким и слабым.

Вечером того дня, находясь вдали от телекамер и ток-шоу, сотрудники федеральной окружной прокуратуры и юристы КЦББ, благодаря усилиям которых все это и произошло, собрались в старомодном, недорогом ресторане «Харви'с Челси» на Западной Восемнадцатой улице на их первое и единственное празднество за четыре с лишним года. Некоторые из них никогда вместе не работали. Карберри, Линч и Бэрд «вернулись в строй», присоединившись к Кэрроллу, Фарделле, Старку, Коэну, Картушелло и другим ветеранам. Ни Джулиани, ни Романо там не присутствовали. Это был званый вечер для тех, кто никогда не был в центре внимания общественности.