Источник - Джеймс Миченер

– Иоханан, – сказал ребе, – ты не должен покидать Макор. Он стал для тебя домом, и мы ценим тебя. Люди тебя любят.

– Я подумывал… ну, на корабле из Антиохии… может, на Кипр.

– Ты не можешь сбежать, Иоханан. Тут твой дом… и твой закон.

– Закон, которого я не принимаю.

– Разве в Антиохии ты сможешь скрыться от него?

– Я перестану быть евреем, – пригрозил каменотес.

Ребе Ашер пропустил мимо ушей эти безответственные слова и сказал:

– И ты и я – мы оба всегда будем жить в Галилее. И закон, и эта земля не позволяют нам расстаться с ней.

Неожиданно Иоханана осенила идея, имеющая отношение к синагоге, и он решил обсудить ее.

– Когда я работал в Антиохии, мы выкладывали картину из разноцветных камней.

– Картину? – с подозрением спросил ребе Ашер.

– Мы не вырезали ее из камня. Это были горы и птицы, как на стене.

– Из кусочков камня?

– Картину мы выкладывали на полу, – объяснил каменотес, но ребе Ашер не мог представить, о чем он ведет речь, так что Иоханан взял палочку и нарисовал на полу дерево. – Мы выложим его из кусочков камня, – объяснил он.

Как всегда, ребе Ашер преисполнился опасений, что это станет излишним украшением, но он только что так убедительно говорил о законе, так страстно хотел, чтобы каменотес остался в Макоре, что, презрев все свои опасения, одобрил замысел мозаичного пола.

– Но чтобы никаких образов, – предупредил он.

Вот таким образом Иоханан в поисках красоты, которую он сам не понимал, снова заточил себя в Макоре. Когда Менахему исполнилось одиннадцать лет, он стал ростом с отца. Мальчик начал страдать из-за своего положения отщепенца, и Иоханан постоянно брал его с собой в путешествия по Галилее, где он искал красные, синие и пурпурные камни. Бродя по сельской местности, они представляли собой странную пару – могучий неуклюжий гигант и его стройный красивый сын. Они добирались до далеких горных склонов и разбивали стоянки рядом со скалами, сквозь которые поток проложил себе русло, и, где бы они ни были, отец и сын не только находили цветные камни, но и проникались чудесами Галилеи, земли, где красота жила испокон веков. Пересекая болота, они видели цапель, стоящих на одной ноге, и чаек, которые залетали сюда с моря; Менахем нашел заросли камыша и с радостью играл с их пушистыми, как кошачьи хвосты, соцветиями, пока его отец молча наблюдал за шакалами и лисами.

К двенадцати годам Менахем стал тонким и гибким мальчиком; отец же продолжал оставаться таким же неуклюжим. Иоханан привел рабочих в найденные им места, где те стали вырубать плоские пластины цветного камня и доставлять их в Макор. В каменоломне отцу и сыну довелось увидеть глубинное сердце их земли, когда из нее появлялись осколки камня и приходилось перерубать и отбрасывать корни огромных деревьев, добираясь до ценных слоев цветного камня. Теперь они знали, как выглядит изнутри земля Галилеи, которая открывала им свои потаенные глубины. За пыльной завесой они видели красоту долин, искрящиеся потоки, текущие с холмов или горных перевалов, которых им еще не доводилось видеть, и из этих разнообразных пейзажей Иоханан упорно создавал свою мозаичную картину. Он решил изобразить ни больше ни меньше как душу Галилеи, и все время перед ним представали ее неясные образы, которые наконец должны были обрести цельность. Пока он четко видел лишь часть рисунка: в него обязательно будут включены оливковые деревья и птицы, потому что для него они и были олицетворением Галилеи.

Именно в этом, 338 году Менахем, двенадцатилетний сын каменотеса, впервые обратил внимание на Яэль, дочь мельника, которой исполнилось восемь лет. Это случилось, когда жена ребе, взявшись смолоть четыре мешка зерна и доставить их в Птолемаиду греческому торговцу, не смогла найти человека себе в помощь. Она подумала, не позвать ли Менахема, который сможет перелопатить подсыхающее зерно, а потом смелет его меж каменных жерновов. Ему понравилась эта работа, и, когда отец в очередной раз исчез на горной дороге, отправившись на поиски ускользающего пурпурного известняка, он остался на мельнице, и как-то утром, проворачивая жернова, он поднял взгляд и увидел дочку раввина, которая улыбалась ему. Она была красивой девочкой, со светлыми волосами, затянутыми на затылке в конский хвостик, с веселыми, голубыми, как у ее отца, глазами, и она еще не обрела ту враждебность, с которой к Менахему относились ребята постарше.

– Это в тебя они бросают камни? – невинно спросила Яэль, наблюдая, как он работает.

– Да.

– Как тебя зовут?

– Менахем. Мой отец строит синагогу.

– Тот большой и сильный? – осведомилась она, изобразив косолапую походку Иоханана.

– Он рассердится, если увидит, как ты смеешься над ним, – сказал Менахем. Отношение жителей Макора заставило его обрести особую чувствительность.

Яэль осталась с ним, засыпая его кучей вопросов, и все то время, что ушло на четыре мешка, она смотрела, как работает Менахем.

– Отец по-другому крутит камни, – подсказала она ему. – Отец придерживает мешок коленями. – Наконец, когда с четырьмя мешками для греческого торговца было покончено, она вскарабкалась на них и показала Менахему, где он может помыться.

Он настолько хорошо справился с этой спешной работой, что обрадованная жена ребе решила и дальше иметь с ним дело, и он заменил одного из работников, который был и ленив и непонятлив. Менахем энергично и серьезно взялся за дело, и при нем мельница стала работать почти так же успешно, как и под руководством ребе Ашера. Пару раз перед ним мелькали картины будущего: он станет надсмотрщиком на мельнице, и тогда презрение, с которым к нему относились уличные мальчишки, исчезнет. Эти надежды подкреплялись присутствием Яэль, которая торчала рядом с ним каждый день. Когда он отправлялся на прогулку меж оливковых деревьев, она бежала за ним, но у этой обаятельной голубоглазой девочки внезапно вырвалось:

– Сестра говорит, я не должна играть с тобой, потому что ты бастард.

Менахем не покраснел, потому что мальчишки Макора давно вбили в него понимание этого слова.

– Скажи своей матери, что ты со мной не играешь. Ты помогаешь мне молоть зерно.

– На мельнице мы работаем, – сказала Яэль. – А под оливковыми деревьями играем.

Часто она брала его за руку, когда они прогуливались под густыми кронами. Некоторые из деревьев были настолько дряхлы и изъедены временем, что могли рухнуть от любого порыва ветра, а другие – юными и гибкими, как сама Яэль.

– Мне нравится играть с тобой, – как-то сказала она, – но что такое бастард?

В двенадцать лет Менахем и сам толком не знал смысла этого слова, кроме того, что с ним связана какая-то неприятность, имеющая к нему отношение. А вот в тринадцать – критический возраст для еврейского мальчика – он в полной мере осознал, какое на нем лежит пятно. Это был год посвящения во взрослые, когда ему предстояло во всем новом войти в синагогу, подняться на рострум, где в утро Шаббата читали Тору, остановиться перед священным свитком и в первый раз в жизни прочитать на людях слова Бога. В этот момент в присутствии мужчин Макора он перестанет быть ребенком и может уверенно сказать:

– Сегодня я стал мужчиной. С этого дня за свои поступки несу ответственность я сам, а не мой отец.

Но когда Менахему пришло время сделать этот важный переход от детства к возмужанию, войдя тем самым в сообщество взрослых людей Израиля, ребе Ашер, Божий человек, вернувшийся домой из Тверии, был вынужден известить мальчика:

– Ты не сможешь войти в собрание Господа, и так будет до десятого поколения.

Иоханан начал возмущаться. Он увезет сына в Рим. Он остановит работу над мозаичным полом. Он громовым голосом высказывал и другие угрозы, а его несчастный обреченный сын стоял рядом – высокий стройный юноша тринадцати лет. Мальчик был в том опасном возрасте, когда даже легкое прикосновение птичьего пера может резануть как ножом. Три дня он слушал, как шумно ссорятся его отец с ребе Ашером, и в первый раз перед ним с жестокой ясностью предстали все обстоятельства его появления на свет. Наконец он понял, что значит быть незаконнорожденным и какие жестокие последствия падают не на согрешившего, а на того, кто стал жертвой его греха.

Другие ребята его возраста, с которыми он дрался на улицах, надев новую одежду, представали перед общиной и, смущенные всеобщим вниманием, слушали, как ребе Ашер объясняет им пути Господни. Авраам, сын Хабабли-красилыцика, олух и круглый дурак, который так ничего и не смог усвоить из иудаизма и не понимал, что такое присутствие Бога, запинаясь, продрался сквозь строчки Торы и объявил, что теперь он мужчина. Община приняла этого недотепу, а Менахема – нет, и никогда он не будет членом общины.

Полный отчаяния, он убежал из Макора, и два дня его никто не видел. Ребе Ашер, понимая, какой тяжелый удар пал на мальчика, боялся, что он может покончить с собой, как порой в Палестине поступали бастарды, но Яэль, знакомая с привычками Менахема, отправилась в оливковую рощу и нашла его спящим меж корней дерева-патриарха, под которым они как-то играли. Взяв его за руку, она привела его к своему отцу, который сказал отщепенцу: