Памятное. Книга вторая - Андрей Громыко

Обогащение советской демократии, гласность — могучий источник, из которого советские люди черпают силы для новых свершений и в области внутренней жизни, и в проведении ленинской политики мира в делах международных.

Верю в могучую силу наших идей и принципов. С этой верой наш народ прошел тяжелый и вместе с тем героический путь после Великого Октября. Все мы знаем, каких жертв это стоило на разных этапах истории Советского государства.

Но наша страна социализма, повторяю, страна социализма не только выжила. Она еще и обрела силы идти вперед, идти уверенной поступью.

Да, в истории нашей страны были срывы. Они хорошо известны. Мы их осуждаем решительно и справедливо. Но звезда социализма с Октября семнадцатого года всегда светила. Она была зажжена для того, чтобы никогда не померкнуть в Стране Советов.

Сегодня народ ожидает от Советов всех ступеней вклада в перестройку. Вклада, достойного тех величественных планов, которые начертаны партией.

Опыт прошлого говорит о том, что для решения великих дел, стоящих перед страной, нашей ленинской партии нужны не только ясная голова и богатырские плечи, но и единство ее рядов.

Это доказано всей нашей послеоктябрьской историей. Единство рядов партии, единение ее с народом необходимы для решения стоящих перед нами серьезных задач, как воздух необходим для человека.

У нас есть такое единство, в том числе в Центральном Комитете и Политбюро.

Окидывая взглядом нашу великую страну, мне хочется поделиться чувством, которое я постоянно ощущаю, — уверенностью в завтрашнем дне. Что придает эту уверенность?

Во-первых, у нас в стране живет замечательный народ, которому доступно решение самых сложных задач.

Во-вторых, у нас мудрая и прозорливая партия, тесно связанная с народом.

В-третьих, у нас сложилось руководство, достойное великих задач, вставших перед страной на новом переломном этапе развития советского общества и на новом этапе развития международной обстановки.

Партия и страна будут вместе с другими братскими партиями и странами продолжать вести неустанную борьбу за мир между народами. Это — наше главное дело, смысл жизни нашей, наших детей и внуков.

Спасибо, товарищи депутаты, за доверие, которое вы мне оказывали. Это доверие я глубоко ценил и ценю.

Особенно меня тронуло выраженное на Пленуме ЦК КПСС пожелание в мой адрес продолжать участвовать в общественно-политической жизни страны и поддерживать государственное руководство своим опытом.

…Искра способна воспламенить костер.

Ленин внес искру, которая зажгла пламя Великого Октября. С факелом того же огня идет вперед по ленинскому пути Коммунистическая партия Советского Союза, в рядах которой я состою уже более полувека.

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Эпилог — слово греческое. Оно означало заключительное обращение к зрителям драмы тех ее героев, кто остался в живых. В переносном значении это слово ассоциируется с понятием «развязка» или «конец».

Мне же не хочется ставить точку ни в книге, ни в жизни. Поэтому и заключительное обращение к читателю не называю эпилогом. Желал бы продолжать писать книгу жизни и в прямом и в переносном смысле.

Часто бывает так. Начнешь писать, вспоминая какой-нибудь на первый взгляд «пустяк», а потом уже пишешь и пишешь, отталкиваясь от него. Глядь, а «пустяк»-то на поверку оказался вовсе не пустяком. От него, как от печки, и получился танец. Выстроились в стройный ряд события, охвачен памятью очередной отрезок времени.

Сознаюсь, я люблю писать. Ощущаю непередаваемый душевный трепет, когда оказывается свободное для этого время. Тогда беру карандаш (привык почему-то писать синим карандашом), а перед глазами лежит чистый лист бумаги. Память, природа которой далеко еще не разгадана, приходит в движение, на светлую гладь ложатся буквы, возникают слова, фразы, и встают перед мысленным взором люди, многих из которых давно уже нет, события, общие для этих людей и для меня, слышатся разговоры с ними — ведь нам вместе довелось когда-то в чем-то принимать участие.

Испытываю при этом какую-то прелесть и очарование такого труда. Часто что-то записывал. Несистематически. А так, просто заметки. Эти заметки, которые делались для себя, во многом личные, исключавшие официальное, и теперь помогают воскресить то, свидетелем чего пришлось быть, передать современникам и потомкам то, что может, на мой взгляд, представить для них интерес. Подобные заметки, как правило, для каждого являются только толчком, приводящим в движение какие-то силы в сознании.

Писать воспоминания совсем не просто. Можно ведь вспомнить множество деталей и упустить главное. Или о главном рассказать так, как уже кем-то и до тебя было не раз написано. Вот и думаешь, встаешь из-за стола, ходишь по комнате, потом опять садишься, напишешь фразу — две и… порвешь написанное. Мне становится в такие минуты понятен труд писателей, да и всех тех, кто работает постоянно со словом. Нелегкий это труд! И вовсе не следует удивляться утверждениям многих литераторов, что порой удается написать не более одной-двух страниц в день.

Потому и движутся дела «мемуарные» иногда черепашьим шагом. Заметки эти, кажется, писал чуть ли не всю жизнь, а вот дошло дело до того, чтобы собрать все воедино, и снова надо писать и править.

Затруднения возникают самые неожиданные, даже в такие моменты, когда все, кажется, идет гладко. Но вдруг чувствуешь, что «черепаха» совсем останавливается. Вот и кажется, что нет искусства более трудоемкого, более точно отражающего жизнь людей, историю народов и часто едва улавливаемого, более далекого от человека и вместе с тем более близкого к нему, чем искусство слова.

Вы, уважаемый читатель, вероятно, ждете ответа на вопрос: «Как же это так получилось, что автор этой книги, родившийся где-то в стороне от дороги из Киева в Москву, под городом Гомелем, как этот автор стал тем, кем является сейчас?»

Да, автор родился в небольшой деревне, где во второй половине зимы крестьяне уже ходили по соседям и одалживали горстку проса или гречихи, ржи или овса. Всего и всегда в такую пору не хватало. Селяне жили впроголодь, а потому и начинали просить взаймы друг у друга, взаимно один другого выручая. В нашей деревне и было-то два-три дома, где хлеба хватало на всю зиму. Не могли похвастаться тем, что их положение лучше, и соседние деревни и села. Поэтому и случалось часто, что мужчины уходили на зиму в отхожий промысел, а по весне возвращались домой — к детям, женам, семьям, своей земле. Было ее немного, но и она, как потеплеет, ждала пахаря. Корни у всех прорастали здесь. Так что вырвать их и уехать куда глаза глядят, лишь бы подальше, не получалось. Бывало и так, что от нужды человек убегает, а она его обгоняет и как бы говорит:

— Нет, друг мой, стой, ты мне нужен!

Помню, брат моего отца Иван как-то на зиму уехал на завод в Мариуполь, проработал там несколько месяцев. Но специальности не приобрел, не стал квалифицированным рабочим, да так и вернулся домой без особого заработка. Остаться там оказалось невозможным. Как же он мог бы где-то существовать, если семья у него жила в деревне? Хотя и не ахти какой, но все же есть здесь очаг, у которого жили и отцы и дети.

Меня часто спрашивают: «Что вас подняло?..» Причем обычно этот вопрос задают с подтекстом, так, будто знают то, чего я сам не знаю: вы, мол, с пеленок готовились стать на путь большой политики. Нет, ничего подобного, конечно, не было. Пеленки-то я знал, а о большой политике не имел никакого представления.

Но какое-то объяснение все же напрашивается.

Конечно, бывают случайности. Наверно — и я готов это признать, — у меня они тоже были. Случайно я попал в научное учреждение, где начал заниматься вместе с другими разработкой экономических проблем, а потом случайно в 1939 году меня вызвали в Центральный Комитет партии для разговора о возможности поехать на заграничную работу.

Или, может быть, не случайно? Если бы я в какой-то мере не был подготовлен, наверно, меня никто бы и не вызывал. Ведь этому визиту предшествовали многолетнее учение, известная закалка в труде. Причем с этим всегда была связана привычка стараться как-то обдумывать свои шаги. Все это в условиях нелегких, когда единственным моим советчиком был я сам.

Тогда-то, летом 1917 года, перед самой Октябрьской революцией, мне довелось увидеть в первый и последний раз в жизни нашего бывшего помещика. Фамилия его была Ивановский. Видел я, как он шел по селу с женой и дочкой: сам — в лакированных сапогах, на жене и дочери — красивые платья, одеты они были по-городскому. Стоял чудесный солнечный день. Гурьбой за ними шли мы, босоногие мальчишки. Украдкой, стеснительно поглядывали на них взрослые. Сели господа в какую-то бричку, и она куда-то укатила.

С тех пор их как ветром сдуло. В Старых Громыках они больше не появлялись. Либо их жизнь затерла где-то в нашей стране, либо уехали за границу, на Запад, подобно тысячам таких же, как они. Помещичью землю — сто десятин — наши крестьяне давно уже разделили между собой. А я думал: «Куда же подевались господа?»