Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот - Сергей Сартаков

Чаще забарабанили по крыше капли дождя. Откуда-то издали донеслось приглушенное шипение — это ливень врубался в глубокие лужи. Мухалатов повернул обратно и вбежал на веранду как раз в тот момент, когда тяжелая дождевая коса вплотную придвинулась к дому. Мухалатов сердито рванул за собой дверь. Колеблясь, постоял. На ощупь прошел в глубь коридора, припоминая, что где-то здесь находится вешалка.

Снял с нее и накинул на плечи скользкий хлорвиниловый плащ. Тут же швырнул его на пол.

— Еще не хватало, чтобы уйти мне отсюда в плаще высокоинтеллектуального Василия Алексеевича! Заочно воспользоваться и еще одной его щедростью.

Приподнял плащ, подержал на весу и снова бросил.

— Вот ч-черт! Попал в мышеловку. Надо же быть такому идиоту: примчаться по приглашению, совершенно необязательному. Кому — мне, что ли, нужна была эта встреча? Тем более что ясно вполне, о чем разговор. Мог бы и сам он прийти ко мне.

Мухалатов несколько раз прошагал взад и вперед по темному коридору. Опять вернулся в комнату Риммы и присел к ее столу.

«Вот черт! Вот черт!..»

Сюда он приехал в сумерках, рассчитывая, что разговор со Стрельцовым не будет продолжительным. Если понадобится, оборвать его можно в любой момент.

Дом оказался на замке. Но Мухалатов знал, где прячут ключ. Накрапывал мелкий дождик. И коли уж приехал, согласился приехать, так надо дождаться хозяев. Он открыл дверь и вошел в дом.

Вкусно пахло сдобным печеньем. Значит, в доме празднично. И конечно, не в честь же его приезда! Попраздновать товарищу Стрельцову есть совсем другие основания. По словам Галины Викторовны, товарищ Жмурова была необыкновенно чутка и добросердечна. Намылив товарищу Стрельцову голову, она тут же смыла пену теплой водой. Она даже не позаботилась о выговоре ему! Прочитала лекцию о моральном облике советского инженера, хозяйственника и отпустила с миром. Поистине, старея, люди становятся беззубыми и в прямом и в переносном смысле слова. Итак, товарищ Стрельцов празднует, в доме у него пахнет сдобным печеньем — пусть празднует! Теперь, когда все позади, можно и по отношению к нему стать великодушным.

Вероника Григорьевна со своей «золотой» улыбкой счастлива и тем более. Вряд ли она посвящена товарищем Стрельцовым во все служебные дела. Он бережет свою женушку, а служебные дела не всегда бывают приятными, не всегда, скажем, и Елена Даниловна Жмурова бывает ласкова. К тому же этюд Вероники Григорьевны обещали взять на Всероссийскую выставку. Для нее это — вершина счастья. Можно отпраздновать.

Римма… Ничего! Все это быстро проходит. И правильнее сказать «не люблю» раньше, чем это же сказать слишком поздно. У Риммы всегда был хороший аппетит, и ей сегодняшнее сдобное печенье Вероники Григорьевны уже компенсирует все духовные потери. Во всяком случае, должно компенсировать.

Мухалатов ходил и пофыркивал.

А вообще-то забавная ситуация! Дорогих хозяев отрезало дождем от дома, вероятно, где-то в городе. Дорогого гостя дождем отрезало от города здесь, в чужом доме. Дождь может продлиться и всю ночь. Вон как полосует за окном ливень! У кого из них — у хозяев или гостя — найдется больше решимости, чтобы первому пренебречь дождем и окунуться в грязные лужи?

Дьявольски хочется есть. Может быть, гостю не зазорно отведать свеженького, пахнущего корицей печенья?

Впотьмах натыкаясь на стулья, Мухалатов пробрался в кухню. Поискал. Печенье, уже совсем холодное, показалось ему необыкновенно вкусным. Что значит проголодаться! А может быть, это великолепное мастерство Вероники Григорьевны? В чем она сильнее: в живописи или у газовой плиты? «Поэтом можешь ты не быть, но щи варить всегда обязана!» К чему Римма, между прочим, совершенно не способна.

В темноте, возле плетеной корзиночки с печеньем, он разглядел квадратный лоскуток бумаги. Записка. Вот, наверное, и ключ к тому, по какой причине здесь нет никого. Жаль, что сразу не подумалось зайти на кухню. Но как прочесть записку в такой темноте? Теоретически где-то возле газовой плиты должны бы лежать спички. Мухалатов повел рукой по подоконнику и опрокинул, свалил на пол жестяную банку с какой-то жидкостью, плеснувшейся ему на ботинки.

— Вот черт! — сказал он. — Какая это может быть гадость?

Вдруг вспомнил: на столе у Риммы всегда лежал электрический фонарик. Набив карманы печеньем, он с запиской прошел опять в комнату Риммы. Постоял, прислонясь к косяку и с аппетитом грызя печенье.

По запотевшим стеклам окна сбегали вниз, в темноту, широкие струи воды. Мухалатов отвернулся. Где же фонарик? Его рука нечаянно нащупала раскрытый патефон. Стукнула опущенная мембрана. Тихо и ласково затрепетали первые такты «Медленного гавота» Лекока. Потом нежный девичий голос, чем-то напомнивший голос Риммы, пропел:

Слышишь, ненаглядный, шепот непонятный?Тайно убаюкивая, он сердца зовет.Этот монотонный, вежливо влюбленный,Тихо улыбающийся медленный гавот.

Любимая пластинка Риммы! Предмет постоянной пикировки между ними. Кошачья музыка и нелепейший танец. Для рахитиков. Или подагриков, у кого вовсе не гнутся ноги. А Римме нравится. По закону контрастов: Жанна д’Арк, железные доспехи и силоновая блузка.

Лариса смотрит на мир гораздо проще. И видит точнее. Железные доспехи ей совсем ни к чему. И пожалуй, теперь даже силоновая блузка. А вот вязаная шерстяная кофточка — хорошо. Хорошо и мужу, когда жена полностью признает его превосходство. Жизнь Ларису уже научила. За одного битого можно двух небитых отдать!

Мухалатов отыскал фонарик, нажал кнопку. Тонкий лучик света упал на бумагу.

О, мой ненаглядный, ты плыви со мною,Сердце не нарадуется, сердце влюблено!Это ведь бывает раннею весною,Раннею весною…

«Вася, я проснулась в радостном настроении, я вдруг поняла, что все наши тревоги напрасны и Римма, как всегда, приедет с поездом 17.16. Конечно же она уезжала в какую-нибудь срочную, внезапную командировку, а это ведь не больше чем на три дня. Я приготовила все ваши самые любимые блюда… Но вот уже поздний вечер, а нет ни Риммы, ни тебя. Ты обещал не задерживаться. Мне как-то не по себе. Я закрываю дом на замок и еду к тебе в Москву. Больше я ждать не могу. Дорогие, если мы разминемся в дороге, — обедайте без меня. М. и В.».

Разве так уж плохи трепетные вздохи?Оттого так радостно сияет нам луна…

Оказывается, вон какая карусель: Римма исчезла!

Но все ерунда. Римма исчезла — Римма найдется. А с Василием Алексеевичем, по старинной пословице, больше детей не крестить. Никаких новых идей он все равно уже не подбросит. Да и не нужны они больше. Два раза одному и тому же человеку Ленинская премия не присуждается. Именами Вольта, Ампера, Ома названо только по одному их открытию. Второго «аккумулятора Мухалатова» тоже не будет. Теперь надо укреплять свое служебное положение…

Мухалатову вдруг стало душно. Он потянул шпингалет, ударил кулаком в раму. Рама не раскрылась. Посыпались разбитые стекла.

— А, черт! — пробормотал Мухалатов. — Этого еще не хватало!

Слышишь, милый, слышишь, милый?Вот и звезды засверкали, заиграли…

— Н-да, теперь мне ничего не остается, как все-таки взять плащ и уйти. Не ночевать же, как дураку, одному в этом доме! А если придется ночевать не одному — тут начнется…

Он взял с собой фонарик, надел плащ Василия Алексеевича, вышел из дома и закрыл дверь на ключ, спрятав его в условленном месте.

Через разбитое окно в комнату брызгали редкие, тяжелые капли дождя. На противоположной стороне улицы, в чьей-то даче, погас огонь, и сразу исчезло световое пятно позади стола Риммы. В полной темноте еще несколько секунд звучала спокойная мелодия «Медленного гавота».

А потом завод пружины вышел весь и диск патефона остановился.

Глава девятнадцатая

Без которой тоже никак нельзя

Ну вот, теперь снова вступаю в дело и я.

Прежде всего я должен признаться читателям: книгу эту я писал не только между экзаменами. Между экзаменами можно придумать разве одно лишь название повести. На эту книгу у меня ушло больше года. И привез я рукопись в Москву, как раз когда подоспела пора сдавать мне экзамены уже за второй курс.

В первой главе я погрешил, да, погрешил против истинной хронологии. И вообще кое-что изобразил не так, как было на самом деле, а так, как мне хотелось, чтобы было. Чтобы и Маша с Ленькой в те дни приехали, потому что с ними хотя и хлопотнее, но веселее. Чтобы и вся семья Стрельцовых жила спокойно и дружно, а Ленька ездил бы к ним ночевать и возил с собой подарочные коробки с зефиром, который так любит Римма. Чтобы Ленька по простоте своей душевной угостил козу лимонной кислотой, а после терзался угрызениями совести: не ядовита ли она? Чтобы, наконец, этот же самый Ленька с каким-то парнем на спор забрался в Оружейной палате в старинную екатерининскую колымагу, а охранник тут же извлек его, приговаривая: «В карете прошлого далеко не уедешь!» И пусть себе на Леньку составили бы протокол, а отдуваться за него, как и всегда, пришлось бы старшему брату. При таком положении дел о драме Стрельцовых следовало бы говорить словами поэта: «Что пройдет, то будет мило!»