Этот бессмертный - Роджер Желязны

— Идет.

— Вашу естественную форму.

Он пожелал оказаться рядом с ней на берегу — и оказался.

Испуганный визгом металла, он оглядел себя. Мир на миг исчез, но тут же стабилизировался. Рендер засмеялся, но смех замер, когда он подумал кое о чем.

На нем были доспехи, стоявшие рядом со столиком в «Куропатке и скальпеле» в вечер его встречи с Эйлин.

Она потянулась и потрогала его костюм.

— Броня возле нашего стола, — узнала она, пробежав пальцами по пластинам и застежкам. — Я ассоциировала его с вами в тот вечер.

— … и немедленно сунули меня в него, — прокомментировал Рендер. — Вы волевая женщина.

Броня исчезла. Рендер был в своем светло-коричневом костюме, в свободно завязанном галстуке цвета свернувшейся крови и с профессиональным выражением лица.

— Смотрите, какой я на самом деле. — Он слегка улыбнулся. — Ну вот и восход. Я хотел использовать все цвета. Следите.

Они сели на зеленую парковую скамейку, появившуюся позади них, и Рендер указал направление.

Солнце медленно проводило свои утренние процедуры. Впервые в этом частном мире оно выплыло снизу, как божество, отразилось в озере, разбило облака, и пейзаж задымился под туманом, поднимающимся от влажного леса.

Пристально, напряженно вглядываясь в поднимающееся светило, Эйлин долгое время сидела неподвижно и молча. Рендер чувствовал, что она очарована.

Она смотрела на источник всего света: он отразился в сияющей монете на ее лбу, как капля крови.

Рендер сказал:

— Вот солнце, а вот облака. — Он хлопнул в ладоши, и облака закрыли солнце, и прокатился тихий рокот. — А это гром, — закончил он.

Пошел дождь, разбивая озеро и щекоча их лица. Он резко стучал по листьям и с мягким звуком капал с ветвей вниз. Он мочил одежду и приглаживал волосы, слепил глаза и превращал землю в грязь.

Вспышка молнии покрыла землю и небо, гром прогремел еще и еще раз.

— А это летняя гроза, — говорил Рендер. — Вы видите, как дождь воздействует на растительность и на лес.

— Слишком сильно, — сказала она. — Уберите его, пожалуйста.

Дождь тут же прекратился, солнце пробило тучи.

— Мне чертовски хочется покурить, — сказала Эйлин, — но я оставила сигареты в другом мире.

В ее пальцах тут же появилась уже зажженная сигарета.

— У нее, наверное, слабый вкус, — странным тоном сказал Рендер, внимательно посмотрел на Эйлин и добавил: — Я не давал вам эту сигарету, вы сами взяли ее из моего мозга.

Дым спирально пошел вверх и исчез.

— Это означает, что я сегодня второй раз недооценил притяжения этого вакуума в вашем мозгу — того места, где должно быть зрение. Вы исключительно быстро ассимилировались с новыми впечатлениями. Вы даже собираетесь продолжить ощупывание их. Будьте осторожны. Сдержите этот импульс.

— Это как голод, — сказала она.

— Наверное, нам лучше сейчас закончить сеанс.

Одежда их высохла. Запели птицы.

— Нет, подождите! Прошу вас! Я буду осторожна. Я хочу увидеть многое.

— Будет следующий визит, — сказал Рендер, — но я полагаю, что кое-что можно устроить и сейчас. Есть что-нибудь, что бы вы особенно хотели увидеть?

— Да. Зиму, снег.

— О’кей. — Творец улыбнулся. — Тогда закутайтесь в этот мех…

После ухода пациентки день прошел быстро. Рендер был в хорошем настроении. Он чувствовал себя опустошенным и вновь наполненным. Он провел первое испытание без страданий и каких-либо последствий. Удовлетворение было сильнее страха. И он с удовольствием вернулся к работе над своей речью.

— … И что есть сила вреда? — вопросил он в микрофон и тут же ответил:. — Мы живем радостью и болью. Можем огорчаться, можем бодриться, но хотя радость и боль коренятся в биологии, они обусловливаются обществом. И они имеют цену.

Огромные массы человечества, лихорадочно меняющие положение в пространстве, перемещаясь из города в город, приходят к необходимости контроля над их передвижениями. Каждый день этот контроль прокладывает себе путь в новые области — водит наши автомобили, самолеты, интервьюирует нас, диагностирует наши болезни, и я не рискую морально осуждать это вторжение. Этот контроль становится необходимым. В конце концов он может оказаться целительным.

Однако я хочу указать, что мы часто не знаем наших собственных ценностей. Мы не можем честно сказать, что означает для нас та или иная вещь, пока мы не удалим ее из наших жизненных условий. Если ценный предмет перестает существовать, психическая энергия, связанная с ним, высвобождается. Мы ищем новые ценности, в которые вкладываем эту энергию — сверхъестественные силы, если угодно, или либидо, если неугодно. И нет такой вещи, исчезнувшей три, четыре, пять десятилетий назад, которая много значила бы сама по себе, и нет новой вещи, появившейся за это время, которая много вредила бы тем, кто владеет ею. Общество, однако, придумывает множество вещей, и когда вещи меняются слишком быстро, то результат непредсказуем. Интенсивное изучение душевных болезней часто вскрывает природу стрессов в обществе, где появились болезни. Если схемы тревоги падают на особые группы и классы, значит, по ним можно изучить какое-то недовольство общества. Карл Юнг указывал, что когда сознание неоднократно разочаровывается в поиске ценностей, оно начинает искать бессознательность; потерпев неудачу и в этом, оно пробивает себе путь в гипотетическую коллективную бессознательность: Юнг отметил в послевоенных анализах бывших нацистов, что, чем больше они хотят восстановить что-то из руин своей жизни — если они пережили период классического иконотворчества и увидели, что их новые идеалы также опрокинуты, — тем больше они ищут в прошлом и втягиваются в коллективную бессознательность своего народа. Даже их сны были на основе тевтонских мифов.

Это, в менее драматическом смысле, происходит и сегодня. Есть исторические периоды, когда групповая тенденция повернуть мозг внутрь себя, повернуть назад, сильнее, чем в другие времена. Мы живем в период донкихотства в первоначальном значении этого слова. Это потому, что сила вреда в наше время — это возможность не знать, отгородиться, и это более не является исключительным свойством человеческих существ…

Его прервало жужжание. Он выключил записывающий аппарат и коснулся фонбокса.

— Чарльз Рендер слушает.

— Это Пол Гертер, — прошепелявил бокс. — Я директор Диллингской школы.

— Да?

Экран прояснился. Рендер увидел человека с высоким морщинистым лбом и близко посаженными глазами.

— Видите ли, я хочу еще раз извиниться за случившееся. Виною была неисправность оборудования…