Генералиссимус князь Суворов - Александр Петрушевский

Хотя таким образом тон жизни Суворова на юге был вовсе не грустный, не скучный, но тем не менее недовольство существовало, таясь как искра под пеплом и при первом поводе высказывалось то тихо, то бурно, смотря по обстоятельствам и по настроению минуты. Выражалось это недовольство чаще всего в личных отношениях Суворова к людям, при нем состоявшим, и в злых сарказмах, испещрявших переписку с Хвостовым. Иногда он даже, как тогда говорилось, настраивал свою лиру и писал стихами, не длинно конечно, так как не имел никакого поэтического дарования, и стихотворство должно было составлять для него немалый труд. Одно четверостишие он написал, как сам сознается, находясь в грустном настроении, припоминая разные несправедливости судьбы к людям, заслуживавшим лучшей доли:

Voyez l'aveugle BeluzaireUn Frederic dans sa misere,Le grand Columbus d'outre mersEmprisonnе et dans les fers.

Другое стихотворение с намеками на разных лиц, иного свойства:

Tel est flatte par les promesses,Un antre trompé par des caresses;Colas intimide, touffu,Par des egards et des refusSeduit d'unе esperance folle:Le ministre jouant son rôle,Prepare le gouffre et sourit;Le preux Bayard enfin perit.Ajax est plongé dans ses boгнеs,Tenant la vache par les cornеs.Et un Tersite l'alaitit.Са est le monde perverti.

Не в таких сравнительно мягких формах выражалось дурное расположение духа Суворова, в его вседневной жизни и в ежечасных отношениях к людям приближенным. Тут он являлся нередко требовательным, капризным, несносным, когда не в силах был себя одерживать. Борьба с самим собою и обуздание своего темперамента составляли постоянную его внутреннюю работу. и эти усилия значительно умеряли вспышки его гнева, почти бешенства; но с годами борьба становилась все труднее, тем паче, что с расширением значения и власти, ослаблялась и потребность быть постоянно настороже против самого себя. В описываемое время, под влиянием измаильского разочарования и разных обстоятельств, неровности его характера стали выражаться чаще и резче, и он сделался больше прежнего человеком тяжелым. Курис пишет Хвостову: «старик наш не перестает свирепствовать; мочи нет. Среди страшного числа дел непрестанно фигуря, вчера со мною хоть и расстаться, сегодня повинился. Я просился прочь. но обращение то остановило меня; было довольно изъяснений, какое и вам огорчение показал он... Дай Бог сил, чтобы снести все». Стало быть, Суворов чувствовал себя не правым и винился; черта хорошая, по много утрачивает своего практического достоинства, если вслед за извинением опять являлись взрывы гнева, Суворов очень хорошо сознавал в себе этот недостаток, а потому старался умалить его значение соответственными объяснениями. «Я иногда растение не тронь — меня»., говорит он в позднейшее время: «иногда электрическая машина, которая при малейшем прикосновении засыплет искрами, по не убьет». Но дело в том, что она сыпала искрами и без прикосновения к ней, и хотя действительно не убивала, но наносила рапы, особенно самолюбию. Вообще свойства Суворовской натуры были таковы, что приладиться к ней было делом мудреным, а потрафить на него всегда и во всем, невозможным. Иногда нельзя было разобрать сразу — доволен ли он или пет. В одном из своих писем к Хвостову, Курис говорит: «со стороны графа будьте спокойны; ей-ей он не сердится, по расположен; суптельность его характера всему виною» 30.

К числу дурных свойств характера Суворова принадлежала также нетерпимость, проявлявшаяся с особенною осязательностью, когда затрагивалась его военная репутация, его слава и заслуги. Один из участников второй Турецкой войны, секунд-майор Раан, написал и издал небольшую книжку, перечень военных действий, отчасти как очевидец, но большею частию со слов других. Он наделал в ней много грубых ошибок, иногда прямо противоречивших действительности, как наприм. при описании кинбурнского сражения, да и Фокшаны с Рымником, особенно последний, представил не в истинном свете. Суворов прочел книжку, усмотрел в ней посягательство на свою военную славу и написал в апреле 1794 года прошение в академию наук. В прошении он говорит, что Раан «сделал постыдное изъяснение о делах при Кинбурне, Фокшанах и Рымнике»; что таким образом «он дает другой толк и цену знаменитым происшествиям, к славе обоих дворов победоносного оружия»; что терпеть такой лжи невозможно, а потому «академии наук представляя сочинение сие, которая благоусмотрит из реляциев, колико оное описание противоречущее, следственно и не имеющее внимания свету — уничтожить». Прошение это Суворов переслал к Хвостову, прося подать его по принадлежности и при этом не лестно отозвался и самом Раане, говоря, что он служил под его, Суворова, начальством, отличался неспособностью, состоял больше при чертежной, а потому ни в одном из упомянутых сражений участия не принимал, а между тем его, Суворова, прославил гайдамаком. Так как прошение это сохранено Хвостовым, вместе с другими бумагами Суворова, и существует в настоящее время там же, то надо думать, что Хвостов просто не исполнил приказания Суворова, признав его через чур притязательным и неуместным 31.

Как Суворов был ревнив к умалению его славы, так признателен за её оглашение и возвеличение. Почти одновременно с указанным письмом о Раане, он пишет Хвостову: «речь кронштадтского проректора, моего однофамильца, должна быть вам известна; он в ней до меня ласков, чего ради я присудил ему на домашние расходы по моей возможности 300 рублей, которые, как лежачих из моих доходов у вас уповаю нет, извольте занять и к нему при дружеском письме отправить» 6.

Вообще Суворов вел довольно большую переписку, преимущественно с Хвостовым, и больше всего от него же получал писем. Хвостов сообщает ему все происшествия, вести и сплетни, также свои предположения и «постижения», в которых критикой не отличается. Это истинный винегрет. «Каховский от взяток пооправдался, но принят холодно;... о вас благоволение сказывал Турчанинов;... Попов и граф Безбородко запутались в херсонских подрядах, а паче в крымской соли;... Попова счеты экстраординарной суммы бывшей войны, в 54 миллиона рублей, велено поверить Турчанинову» ни т. д. Суворовские письма не такого универсального содержания, но они полны разных соображений и догадок: о долговечности дружбы между графом Н. Салтыковым и Пл. Зубовым и происходящих оттого для него, Суворова, неудобствах; о возможности «просвистания» Шведским королем Финляндии и проч. Ведет он переписку и с другими лицами: с Турчаниновым, с гр. Пл. Зубовым, с принцем Кобургским, Карачаем, управителями именин и др. С Зубовым у него по-видимому наилучшие отношения; Суворов хвалит его Хвостову, пишет к нему самому вежливо, даже почтительно, но впрочем не таким тоном, как писывал Потемкину. Эти добрые отношения окрашивают в белый цвет и многое такое, что при других условиях было бы признано Суворовым несомненно черным. Так он с особенною благосклонностью отзывается об одном из секретарей Зубова, Альтести, проходимце, интригане, человеке более чем сомнительной репутации, и даже пишет в его честь четверостишие: