Александр Блок - Константин Мочульский

Перед каждой новой постановкой Блок собирал актеров и разъяснял им ее смысл. Сохранились его речи: «К постановке пьесы „Рваный плащ“»; «Тайный смысл трагедии „Отелло“». Кроме того, он сочинял «Речи для чтения красноармейцам перед представлениями» (о «Разбойниках» и «Дон-Карлосе» Шиллера, о «Много шуму из ничего» Шекспира, о «Дантоне» Левберг и других). Их на красноармейских спектаклях произносил режиссер Лаврентьев. Работа поэта в Большом театре оплачивалась скромным жалованьем: сыром, маслом и мукой.

Иванов-Разумник совещался с Блоком об учреждении «Вольной философской ассоциации», но этот план был прерван арестом учредителей: самого Иванова-Разумника, Ремизова, Петрова-Водкина, Штейнберга. 15 февраля был арестован и Блок. Его обвиняли в принадлежности к партии л. эсеров. М. А. Бекетова рассказывает: «Блок по обыкновению пошел вечером гулять. В его отсутствие явился комиссар, который был принят Любовью Дмитриевной. Как только Александр Александрович вернулся с прогулки, он был арестован. Выпустили его на третий день утром. Он пришел домой около 11 часов утра, зайдя предварительно к матери».

Тем не менее, открытие «Вольной философской ассоциации» («Вольфилы») состоялось в апреле 1919 года.

Той же весной в течение двух месяцев Блок работал в Союзе деятелей художественной литературы, читал рукописи стихов новых поэтов и определял степень их пригодности для печати.[94]

Много времени отнимала у него «Всемирная литература»: он писал рецензии для редакционной комиссии, давал бесконечные отзывы о пьесах и критических статьях, читал доклад о русских переводах стихотворений Гейне.

Первое время сотрудничество Блока с М. Горьким протекало вполне благополучно. 30 марта на юбилейном чествовании Горького во «Всемирной литературе» поэт обращается к нему с дружеским приветствием. Он называет его посредником между двумя станами — народом и интеллигенцией и выражает пожелание, чтобы «не оставлял его суровый, гневный, стихийный, но милостивый дух музыки». Свое краткое слово Блок заканчивает словами: «Ибо, повторяю слова Гоголя, если и музыка нас покинет, что будет тогда с нашим миром? Только музыка способна остановить кровопролитие, которое становится тоскливою пошлостью, когда перестает быть священным безумием».

По словам М. А. Бекетовой, награждение «духом музыки» явилось для Горького полной неожиданностью.

Весной 1919 года основателю «Всемирной литературы» пришла в голову довольно сумасбродная идея: просвещать массы с помощью «ряда картин из всемирной истории человечества». Начинаются бесконечные беседы, доклады, прения; по настоянию Горького Блок составляет «Общий план исторических картин», целью которых является «попытка внедрить образование в жизнь, застичь дикаря врасплох и бросить в ленивые и праздные часы его досуга искру Прометеева огня». Поэт предлагает сочинять эти картины по единому принципу: «Иллюстрировать борьбу двух начал — культуры и стихии в их всевозможных направлениях». Из этого замысла ничего не вышло. Один Блок — наиболее доверчивый и добросовестный из всех сотрудников — написал «историческую картину» «Рамзес».[95] Это — одно из самых слабых произведений поэта: нечто вполне египетское, с фараонами, пирамидами, колесницами, жрецами и рабами и даже с «социальным протестом». Е. Замятин вспоминает: «Блок говорил, что уже сделал какие-то наброски для „Тристана“, и вдруг, неожиданно — из египетской жизни „Рамзес“ — едва ли не последняя написанная им вещь… Прочитали, делали какие-то замечания о „Рамзесе“. Блок отшучивался: „Да ведь это я только переложил Масперо. Я тут ни при чем“».

Но с этого времени начинается его расхождение с Горьким. Художник не мог простить «начальству» насилия над его творческой волей. Он понял наконец, что в обществе Горького и Гумилева — он чужой, и стал тяготиться «службой» в издательстве. Работа в Большом театре угнетала поэта еще больше. Вмешательство М. Ф. Андреевой во все мелочи режиссуры, ее деспотические замашки и причуды отравляли ему жизнь. Заметки в «Записной книжке» обрываются в июне 1919 года. Вот последние записи: 22 апреля. «Когда-нибудь сойду с ума во сне. Какие ужасы снились ночью. Описать нельзя. Кричал. Такой ужас, что не страшно уже, но чувствую, что сознание сладко путает». 4 мая: «Кто погубил революцию (дух музыки)? — Война». 23 июня: «Не стоит больше записывать ничего, кроме дел».

Осенью жизнь Блоков стала еще тяжелее. С трудом удалось избежать выселения из квартиры и освободиться от какого-то непомерного налога, наложенного на поэта. Александра Андреевна отпустила прислугу, продавала вещи, стояла в очередях; Мария Андреевна снова заболела нервным расстройством и уехала в Лугу; Любовь Дмитриевна служила в Эрмитажном театре и не успевала заниматься хозяйством; электрического света не было, Блоку приходилось работать при ночнике; телефон не действовал; домовый комитет назначал поэта на ночные дежурства у ворот дома.

Иванов-Разумник пишет в воспоминаниях о Блоке. «Зиму 1918–1919 года он переживал, как „страшные дни“ (так надписал он одну подаренную свою книгу в декабре 1918 года)… Он вспыхнул, было, в последний раз при известии о новой волне революции в Германии, но скоро погас. „Страшные дни“ обступили его. Он видел их в прошлом, он провидел их в грядущем».

Об этих «страшных днях» воспоминает и К. Чуковский. «Блок рассказывал, — пишет он, — что, написав „Двенадцать“, несколько дней подряд слышал непрекращающийся не то шум, не то гул, но после замолкло и это. Самую, казалось бы, шумную, крикливую и громкую эпоху он вдруг ощутил, как беззвучие… Мы проходили с ним по Дворцовой площади и слушали, как громыхают орудия. — „Для меня и это — тишина, — сказал он. — Меня клонит в сон под этот грохот… Вообще в последние годы мне дремлется“… Конечно, его жизнь была тяжела: у него даже не было отдельной комнаты для занятий; в квартире не было прислуги; часто из-за отсутствия света он по неделям не прикасался к перу. И едва ли ему было полезно ходить почти ежедневно пешком в такую страшную даль — с самого конца Офицерской на Моховую, во „Всемирную литературу“. Но не это тяготило его… Этого он даже не заметил бы, если бы не та тишина, которую он вдруг ощутил. Когда я спрашивал у него, почему он не пишет стихов, он постоянно отвечал одно и то же: „Все звуки прекратились. Разве не слышите, что никаких звуков нет?“»

Стихией музыки, звучанием «мирового оркестра» жил Блок, и когда музыка его покинула, он потерял волю к жизни.

В «страшные дни» 1919 года Блок пишет большую статью «Крушение гуманизма», занимающую такое же центральное место в его творчестве после Октября, какое доклад «О современном состоянии символизма» занимает среди его дореволюционных писаний.