Семейный архив - Юрий Герт

Мне посоветовали послать рукопись в Израиль. Там жил наш алмаатинец, человек, знающий толк в полиграфии. Когда мы с Аней, предварительно с ним списавшись, попытались отослать рукопись, на почте нам сказали, что это будет стоить 35 долларов. Но мы-то, кроме фудстемпов, получали в месяц на обоих 157 долларов, минус 30 за квартиру, минус двадцать-тридцать за телефон.,. Однако нам объяснили, что есть такая форма отправки — «бай-бот». Оказалось, что тогда нужно уплатить всего 5 долларов... Мы послали рукопись, убежденные в том, что там-то издание состоится...

Но не тут-то было... Наш знакомый переговорил с владельцем крупного издательства, и тот заломил такую цену — хоть стой, хоть падай, даже побольше, чем в «Либерти»...

Рукопись продолжала лежать у меня в столе — не в той стране, где цензура, Комитет по печати и т.д., а там, где свобода слова, свобода прессы и никаких ограничений — пиши, говори, печатай, что хочешь... Были бы деньги... Были бы деньги... Были бы деньги... 

Летом 1994-го мы с Аней впервые увидели Нью-Йорк...

Миша и Мариша отправились в путешествие по Англии, они в первый раз позволили себе так провести отпуск, а мы прилетели на Лонг-Айленд, где они жили, неподалеку от госпиталя, в котором работала в качестве резидента Мариша, и остались на две-три недели с нашим внуком Сашенькой...

По сравнению с Кливлендом Нью-Йорк был потрясающим. Во-первых, здесь, в отличие от Кливленда, люди не только ездили в машинах — они х о д и л и по улицам. Во-вторых, они были нормальным образом одеты, в отличие от Кливленда, где меньше всего заботились о своей внешности, о некоем эстетическом начале, без которого не обходились в России ли, в Казахстане ли, в Москве или Риге... Нью-Йорк был европейским городом, и в редкие наши поездки в «столицу мира» из Лонг-Айленда наибольшее наслаждение доставляли нам прогулки по улицам, в толпах спешащих, разнообразно и со вкусом одетых людей... Мы побывали дома у Марка Поповского, когда-то напечатавшего в «Просторе» главу из книги о Вавилове — «Тысяча дней академика Вавилова». Поповский принял нас приветливо, рассказывал об Америке, о «Новом русском слове», в котором регулярно печатал очерки об эмигрантах из России, вносивших свою лепту в культуру и науку США, рассказывал и о том, как его «возили в Европу», чтобы поставить редактором какого-то русского журнала... Я спросил, что это значит — «возили»... Поповский усмехнулся и понизил голос, будто нас кто-то мог слышать: «А вы думаете, здесь такие вещи происходят сами собой?.. Без ведома соответствующих органов?..» Я подумал, что это вполне естественно — мало ли кого любая «иностранная держава» может заслать в другую страну под личиной «эмигрантов»...

Но главное наше удовольствие связано было с «общением» с ребятами и Сашкой... В каком-то смысле они уже сделались «американцами», и когда я читал привезенные в Нью-Йорк свои рассказы, Мариша морщила носик и отводила в сторону глаза. Как-то я припомнил засевшую у меня в мозгу фразу критика Аннинского — по поводу того, что моральный, нравственный поступок всегда бывает в ущерб тому, кто его совершает... Мариша встретила мои слова весьма суровой гримаской, сказав, как бы про себя, что для нас это было «всегда так....» Но не придавая особого значения нашим «идейным разногласиям», и Аня, и я после кливлендского одиночества испытывали радость — оттого, что ребята — тут, рядом, не за океаном... 

Между прочим на Лонг-Айленде произошла история, с виду незначительная, но в дальнейшем послужившая мне сюжетом для маленькой повести «Котик Фред».

Если коротко, то суть ее такова.

У ребят был кот, которого — все трое — очень любили. Когда ребята уехали, на кота напал опоссум и перегрыз ему горло. Я не сразу заметил это, а когда увидел у кота на шейке рваную рану, из которой сочилась кровь, мы решили, что необходимо что-то предпринять, и повезли беднягу в госпиталь для животных. Врач осмотрел кота и сказал, что существует два варианта: один — «усыпить» его... (У Сашки глаза сделались жалкими, обескураженными, но в них, на самом донышке, таилось жесткое «нет»...) или же сделать операцию, зашить рану... Это будет стоить триста пятьдесят долларов. Аня переспросила: «Сколько?..» — и когда врач повторил эту цифру, снова не поверила ушам. Она побледнела. Потом лицо ее приняло землисто-пепельный оттенок. Она прислонилась плечом к стене — ее качнуло из стороны в сторону, она боялась упасть... Она сказала, что у нас нет таких денег, и объяснила, что ребята, хозяева кота, в отъезде... Врач сказал, что это не имеет значения, они приедут и расплатятся... Аня горестно посмотрела на Сашку и согласилась на операцию.

Операция прошла удачно, как сообщили нам по телефону, однако необходимо в послеоперационный период продержать кота несколько дней в госпитале, при этом каждый день стоит 50 долларов. Если ждать приезда ребят, чтобы они расплатились за все, должно пройти еще недели две, сумма получается изрядная... Необходимо взять кота домой. Но при этом нужно уплатить — и за операцию, и за содержание в госпитале в течение нескольких дней... А где взять деньги? Около тысячи с гаком?..

Мы принялись звонить нашим немногочисленным нью-йоркским знакомым, но по разным причинам ничего не смогли добиться. Мы протелефонировали Володе Миркину в Кливленд, чтобы он прислал нам на необходимую сумму мани-ордер, а когда мани-ордер был получен, оказалось, что без счета в банке получить по нему деньги отнюдь не просто... Случайно в сумочке Мариши обнаружились банковские карточки, Аня позвонила в банк, рассказала всю нашу злополучную историю, над нею смилостивились... И в кошачий госпиталь, перед тем, как взять кота домой, была перечислена положенная сумма более тысячи долларов...

Я опускаю подробности, которые придавали сюжету с котом более запутанный вид. Опускаю, поскольку дело не в них, а в том отношении к домашним животным, кошкам и собакам, которые здесь, в Америке, являются полноправными членами семьи.

Впрочем, когда наши ребята вернулись, приключения с котом их ничуть не озадачили, они отнеслись к этому, как к норме. 

В моем архиве сохранился номер газеты «Ритмы Кливленда», издававшейся в «Джесесси». В этом номере был напечатан мой очерк о человеке удивительном, нашем соседе. Вот он, этот очерк... 

Я хочу рассказать об Иосифе Суркине. Мы живем в одном доме. Когда в ответ на звонок я поднимаю трубку, раздается негромкий глуховатый голос:

— У вас не найдется свободной минутки?.. Я попросил бы вас зайти...

Пока я жду лифта, пока иду по коридору к двери, на которой значится «708», я успеваю подумать о многом. Собственно, не подумать даже, а задать самому себе вопросы, на которые не знаю ответа.