«Срубленное древо жизни». Судьба Николая Чернышевского - Владимир Карлович Кантор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Только две задачи с юных лет стояли пред его глазами – работа на пользу родного народа и возможность воспитать своих детей, – и обе они были отняты. Но пользу народа, как и воспитание детей, он видел не в восхвалении и потакании, а в образовании. Ему хотелось создать русский энциклопедический словарь, по типу Брокгауза, но без того балласта, которым загроможден последний. Ему представлялось, что очень скоро он в состоянии будет написать две книги для детей: политическую экономию и историю. Он хотел их назвать книгами для детей, но мечтал, собственно говоря, создать книги для народа. И существенно утверждение Токарского в противовес молодежи, полагавшей, что он изменил своим взглядам, что в вопросах общего характера Н. Г-ч никогда ни на одну йоту не проявил разномыслия с ранее высказанными им мнениями. Мало того, часто он их прямо подтверждал.
«О нем составилось мнение, что он рассеян, не обращает внимания на окружающее, не может ориентироваться в местности и вообще внешним миром не интересуется. И сам Н. Г-ч поддерживал эту легенду.
Как-то он рассказал в довольно большом обществе о том, как его везли в Сибирь. Подробно описывал местность и в средине рассказа сообщил, что когда его перевозили на большом пароме чрез большую и бурную реку, то он всех удивил вопросом: “А в какую сторону течет река?”.
Я улыбнулся, улыбнулся и Н. Г-ч.
Прошло несколько времени, и Н. Г-ч задал мне вопрос: “С кем это вы вчера шли мимо нас? В зеленоватом платье и в шляпке с незабудками?” – “А в какую сторону течет река?” – ответил я ему вопросом. <…> От скольких назойливых вопросов защищала его броня после ссылки, и сказать трудно. <…> А между тем Н. Г-ч через 37 лет великолепно помнил своих товарищей и учеников, отлично помнил дома и так превосходно описывал загородные места, где он в детстве хотя бы раз бывал, что знающему их можно было сказать, на каком месте сидел Чернышевский и откуда видел он закат солнца; превосходно помнил галстуки и сюртуки Дружинина, шляпы Григоровича и легкомысленные пиджаки Тургенева.
Есть у меня еще одно доказательство наблюдательности Н. Г-ча.
На стене моего кабинета висела коллекция бабочек. Как-то Н. Г-ч подошел к ней и, переходя от ящика к ящику, указывал тех, которых он видел в Сибири, и указывал верно.
Чтобы заметить насекомых, да еще близорукими глазами Н. Г-ча, нужно много наблюдательности.
Еще случай. В первый же раз, как я заехал к Н. Г-чу, он заметил, что у меня лошадь косолапит. Я мог бы привести массу мелких фактов той же категории, но и приведенных достаточно, чтобы сказать, что наблюдательность у Н. Г-ча была очень развита. <…> К бронированию же я отношу и всегдашнюю манеру Н. Г-ча говорить полусерьезно, полушутя. Мне всегда казалось, что это не только способ изучить собеседника, определить, насколько этот собеседник понимает и улавливает основную мысль разговора, но способ самому, не вдаваясь в противоречия, изменить направление разговора»[439].
Обычно Токарский с Чернышевским беседовали вечером в часы отдыха с 7 до 9. После чего, если хотелось продолжить разговор, то шли в кабинет НГЧ. Здесь стоит отметить, даже подчеркнуть, что чай Чернышевский пил необыкновенно крепкий. Впрочем, здесь напрашивается параллель с Достоевским, тоже пившим чай огромной крепости. На мой взгляд, это каторжная привычка. Крепкий чай (почти чефир) для каторжников был тонизирующим напитком. В этих вечерних посиделках Токарский отмечал и комические моменты, невероятное мальчишество НГЧ, несмотря на возраст. «Однажды я очень засиделся у Н. Г-ча. Несмотря на то, что в 9 ч. О. С. предупредила о конце визитного времени, что в 10 ч. она заявила, что идет спать, Н. Г-ч удержал меня. Около двух часов я взглянул на часы и сообщил ему об этом. Решили разойтись. Он взял в руки свечку, в зале огня не было, и пошел вперед. Шел он на цыпочках. Нужно было пройти мимо комнаты О. С. Я шел за ним тоже на цыпочках и старался шаг в шаг попасть в его следы. Как раз перед дверью комнаты О. С. он оглянулся, и, вероятно, моя фигура показалась ему столь комичной, что он поставил свечку на пол и неудержимо расхохотался.
Мы стояли, наклонившись друг к другу, и смеялись. Слабый свет стоявшей между нами свечки освещал наши наклонившиеся фигуры. О. С. проснулась, вскочила с постели и в щелку двери увидела эту сцену. “Что вы тут делаете?” – спросила она. Но мы решительно не могли объяснить, что мы делали, и молча прошли в переднюю. “А все-таки разбудили”, – сказал Н. Г-ч, и сказал это с чувством такого сокрушения, такой сердечной боли, что мне стало совестно за свое мальчишество»[440].
Вообще описывать его отношение к жене требует хорошего и большого психологического анализа. Она много попортила ему крови, но он не воспринимал это так, ибо видел О.С. только как страдалицу, а себя как отца непутевой и безумно любимой дочери. «Как-то мы были у Н.Г-ча с одним развитым, умным, но несколько экспансивным товарищем. Разговор шел хорошо, Чернышевский оживился, товарищ, видимо, ему понравился, и мы засиделись гораздо дольше установленного срока. О.С. два раза напомнила, что визитное время прошло, и сама ушла из дому. Когда одевались уже в передней, экспансивный человек сказал: «Одного не понимаю, как это вы, Н.Г., женились на О.С.”. Николай Гаврилович, похлопав его по плечу, сказал: “Знаете, прежде чем задать этот вопрос, нужно подумать… и подумать”.
И он указал себе пальцем на лоб.
Я смотрел на Н.Г-ча; я знал, как он болезненно чутко относится ко всему, что касалось О.С., и ждал взрыва, но лицо его было покойно, и пропало только обычное ироническое выражение глаз.
Мне представляется уместным при определении свойств характера Н.Г. остановиться на его отношениях к О.С. Может, ничто не возбуждало в обществе столько толков и недоумений, как эти отношения. Прежде всего, всех поражало, что после 20-лет-ней разлуки эти отношения совершенно не переменились. <…> Еще в дневнике Чернышевского вы найдете указания на обвинение О.С. в бестактности, и обвинения эти идут и от молодых и от старых людей, и прекрасно они отпарируются благодаря совсем иным взглядам Н.Г-ча на понятие такта. Живость, необычность, даже эксцентричность он не смешивает с бестактностью. <…> Знал
